25 июля 1941 года, где-то в Польше

(в 50–100 км от границы СССР).

Кстати, оказывается, немцы усилили гарнизон Прошкува дополнительной ротой, плюс собрали артиллерию да выкатили несколько из починенных танков. На остальные танки экипажей у них нет, если бы пехота могла воевать в танках, она бы называлась не пехотой.

За пять-шесть километров от Прошкува мы остановились, чтобы прикинуть конкретный план атаки, на дворе глубокая ночь, и потому, скорей всего, враг нас не ждет. Потому на позиции танков и артиллерии врага пойдет сотня Бондаренко. Для бесшумности копыта лошадей обернуты тряпьем, и в атаку кавалеристы пойдут повзводно с разных сторон, все остальное окружается пехотой, и пехота тоже идет по возможности бесшумно. Как только пехота входит в контакт с противником, закидываем тыл противника минами, бойцы уже сняли с машин батальонные минометы. Ротные минометы, так же как и батальонные, совместно с расчетами пехота несет самостоятельно, с той же группой идут обвязанные патронташами к 37-мм минометам лопатко-минометчики (или миномето-лопатчики?).

Танки – наша ударная сила, но они громыхают, как сотни пустых металлических бочек, скатывающихся в бесконечную каменную пропасть. Потому танки с танкистами остались позади и вперед рванут с первыми выстрелами, а до того идем в тишине, кстати, все псевдомонголы пошли в кавалерию. Даже Йигитали со своим «мечом милосердия» оказался у Бондаренки, а лучники, само собой, выбрали сотню имени Щорса и тоже стали опсищуками. Наступая, охватываем немецкие дозоры, дзинькает в ночи тетива луков, и злые острые стрелы летят в осоловевших от ночной тишины часовых: вжик-вжик.

Причем лук-то – оружие экологически чистое, ни тебе пороховых газов, ни тебе солей тяжелых металлов, ни тебе мартеновских печей. Просто мечта эколога, я бы на месте наших (современных мне) экологов провел бы эдвокаси-кампанию[502] по замене огнестрельного оружия на тетивострельное. Патрон (заряд) огнестрела шумный, вредный и одноразовый, да к тому же дорогой, на него же цветмет идет, то ли дело стрела. Выстрелил, выдернул из тела гитлеровца и стреляй снова, а если особо брезгуешь, оботри стрелу об штаны того же фашиста и стреляй уже чистенькой стрелой.

Передовые посты и секреты обходим без шума, а чего шуметь, чай, не «Свадьба в Малиновке»[503], нам признание зрителей, как собаке хромовые сапоги сорок пятого калибра. Пусть наше пришествие станет фашистам сюрпризом, как говорилось в древности, идем «аки тать в нощи».

– Хальт! – просыпается какой-то проворный фриц, но вжик-вжик, и фриц больше не мужик, ну и не человек вообще, просто труп. Но аларм (или ахтунг) свой он навел, немцы пробуждаются, и первым из МП-38 от пуза щедрой очередью угощает их не кто иначе, как бывший нацик, а теперь честный внук Петрухи Онищук-попаданец (и тоже таки украинец). Оказывается, русским нацистом был украинец, а это часто так бывает, у этих русских нацистов, фамилии у них подозрительно нерусские: Курьяновичи, Поткины, Штильмарки и т. д.

Бабах! – и ночь взрывается выстрелами минометов, немецкие казармы закидываются минами трех сортов, батальонных, ротных и лопаток-минометов. Остальные наши стволы тоже не скучают, винтовки, карабины, автоматы, пулеметы изрыгают свинцовые точки, ну, когда они вылетают, они еще не совсем точки, но как долетают, ставят точки в жизни граждан Рейха. Какой-то офицер (по фуражке сужу) пытается скоординировать оборону противника, но 82-мм мина ставит на его жизни не точку, а целую кляксу, и не только в его личной жизни, но и в круге диаметром метров пять-десять.

С другой стороны села слышно дружное кавалерийское «ура». Бондаренковцы, развернувшись в лаву, вдарили со своей стороны в лучших традициях чингисхановского ограниченного контингента. С тыла слышны ревущие двигатели танков, танкисты рванули на предельных оборотах своих железных феррарь и ламборджинь (нет, танки-то немецкие и советские, значит, поршей и жигулёв).

Но ситуация подсказывает, что танки уже не нужны, потому что пехотинцы (и я в их рядах) врываются на позиции вражеской артиллерии, гитлеровские расчеты не успевают добраться до орудий, и у меня возникает подозрение, мгновенно переходящее в уверенность, что и не успеют НИКОГДА. Да если бы и добрались, артиллерия хороша на расстоянии, а когда враг в двадцати метрах, то пушкарям Вермахта пора смазывать вазелином пятки, ну, или какую другую часть тела. Слева от нас позиции немецких танков, но и им не успеть, разворачиваем трофейные пушки и бьем по пробирающимся к танкам немецким танкистам чем попало. Ну, в ночи и в ажиотаже боя не до разбора, какой снаряд ОФ[504], а какой бронебойный, шарахнули чем попало, минометы добавили жару, а взвод Епифанцева (из полка Иванова) встретил танкистов в штыки. Ах, панцершутцы[505] гребаные, когда вы в танке, вы круче Памира и Тянь-Шаня, а вот против красноармейцев со штыками, да когда панцершютцы вне танков, сил маловато, и очко из стального превращается в особо эластичное резиновое?

Видимо, танкистов немецких хорошо воспитали в духе гитлеризма-нацизма, ни одна черноробая сука не сдалась, все легли под ударами епифанцевского взвода, раскидав свои береты[506] по Белоруссии (двоих из епифанцевских еще и убили, суки).

В село врываются наши танки, впереди несутся, как борзые, БТ, за ними еле поспевают Т-34, а остальные наверно, еще больше отстали. Колонну замыкают, глотая польскую пыль, устаревшие Т-26. Повзводно командиры очищают каждое здание от гитлеровцев, кто поднял руки, тот успел, кто не поднял, ну, значит, не очень сильно хотел жить.

К четырем утра Прошкув полностью в наших руках, за километр-два по всем сторонам стоят секреты и дозоры, и теперь можно отдыхать. Прохожу мимо привязанной к забору лошади в головной офис (а как еще назвать) танкоремонтного заводика, обнаруживаю тут Йигитали с Ежуровым, они вдвоем пакуют майора технической службы Вермахта. Хороша добыча, майор откормленный, как кабанчик в канун Нового года. И тут понимаю, что весь бой рядом со мной была Бусинка, с дымящимся ППД в руках, представляете? Тут майор оскорбляет слух моей Бусинки:

– Русише швайне, ферфлюхтер… – ну, и что-то еще, в том же роде, и, скажем, как минимум обидное. Блин, ну как он дослужился до майора, пфуй такой некультурный, а еще и с Европы, гондурас западноевропейский. Ладно, Ежуров, признаем, что русише швайне, но по физиономии Йигитали видно же, что он не особо русише швайне. А каким боком щирая украинка Аня русише швайне? Она не русише швайне, ой, черт, она вообще не швайне, она говоря немецким языком, вполне себе мадхен[507].

– Пасть закрой, дойче швайне, тут же дама, сука! Простите, не дама сука, а фашист сука, – извиняется за двусмысленность свою Володя, отоваривая носком сапога нутро майора. Майор почему-то замолкает, то ли осознает неправильность своих действий, то ли ощутил наличие дамы в наших сплоченных рядах, ну или (что намного ближе к истине) заткнулся из-за того, что Володя мощно попал тому под дых.

– Красноармеец Ежуров, отставить расправу! – командую я (с ним поговорить надо, а не то эти сейчас до смерти запинают), тут доброта совсем ни при чем.

– Так точно, товарищ командир, – говорит Ежуров, напоследок добавив обеими руками по ушам майору. Майор в полном офсайде (вне игры).

– Ежуров, приведи ко мне или Хельмута, или Круминьша, ну хотя бы Вахаева, ты ж по-немецки только руками и ногами говорить умеешь?

Володя убегает, а Йигитали смотрит на майора как на главнейшего врага всех народов СССР (и узбекского народа, в частности) всех времен, майор прячет взгляд (видимо, Бусинки застыдился) и чего-то щебечет на своем, но без прежней злости и гонора, наверно, извиняется за свою невоспитанность. Как, однако, даже представителя высшей расы может воспитать простой пинок животворящий?!