Он же смотрел на нее, улыбаясь блаженно и глупо.

– Но если я изменю внешность, будешь ли ты, коварный самец, любить меня?

– Конечно, нет, – засмеялся он. – Для того-то я это все и придумал.

Весь следующий день Наан пролежала, не вставая, терзаемая приступами отчаянного кашля. Однозначно, это была пневмония. Но метаболизм теплокровных бабочек интенсивен, и болезни, если они и случаются, длятся недолго. Уже к вечеру она почувствовала, что идет на поправку.

Они обсуждали идею Лабастьера и приходили к выводу, что, возможно, у них все-таки есть будущее. За месяц им на собственных крыльях, конечно же, не долететь до Города, но там, внизу, в диком лесу, они смогут скрываться сколь угодно долго и, если повезет, рано или поздно доберутся до него. Они оба понимали, что все далеко не так просто, и шансов быть пойманными у них значительно больше. Но оба старались казаться наивнее, чем есть и поддержать другого своей показной уверенностью в успехе.

Но еще больше они разговаривали на самые отвлеченные темы, просто, чтобы лучше узнать и понять друг друга. Неожиданно оказалось, что представление Лабастьера о своей возлюбленной, искаженное памятью того существа, частью которого он был, мало соответствует реальности. Да и Наан, как выяснилось, не совсем точно знала, каков он на самом деле. По большому счету, он и сам еще не очень хорошо знал себя.

– Почему вы такие разные? – спросила она однажды. – Почему все лучшее, что я видела В НЕМ, в тебе сохранилось, а все то, что пугало и отталкивало меня, исчезло?

Лабастьер ненадолго задумался.

– Я, кажется, понимаю, о чем ты говоришь. И постараюсь объяснить тебе. Император взвалил на себя непосильную ношу, и она деформировала его. Если поначалу телепатия служила для его телесных воплощений не более чем средством связи, через несколько поколений она перевела его в иное качество. Его личность как бы «размылась» в тысячах воплощений. Он действительно перестал быть бабочкой. Я помню… Я очень много видел и слышал, очень много знал и понимал, но чувствовал я совсем не так. Тускло. Я цепенею даже сейчас, когда вспоминаю это ощущение. Единственное, чему я удивляюсь, так это тому, что я так легко адаптировался, став самостоятельным. Наверное, это благодаря тебе.

Наан пропустила мимо ушей лестное для нее признание и продолжала расспросы:

– Но если ты говоришь, что ему плохо, тогда зачем ему все это? Не понимаю!

– Ему, собственно, не с чем и сравнивать… Как бы тебе объяснить… – он беспомощно поморщился и потер затылок. Как объяснить… Ты знаешь про космический проект императора?

– Да. Мне рассказал о нем Дент-Харрул.

Лабастьер непонимающе глянул на нее, и она уточнила:

– Тот зеленоглазый мятежник, которого ты чуть было не пристрелил.

– А-а… – кивнул Лабастьер с легкой усмешкой; ему явно доставляло удовольствие это воспоминание. Еще бы, ведь это был его первый самостоятельный и решительный поступок после отделения от императора. – Помню. Помошник твоего брата. Так вот, ты знаешь, почему бабочки до сих пор не отправились в космос? – Наан отрицательно покачала головой, и Лабастьер объяснил: – Потому что возглавить такой полет может только сам император – одно из его воплощений. Никому другому он не доверит этого. Но расстояние, на котором действует телепатическая связь, не бесконечно. И он боится. Потерять хотя бы одно из воплощений ему так же страшно, как тебе, например… вырвать зуб. Даже страшнее.

– Но если этот зуб болит?

– Если болит, это дело другое! Недаром воплощения императора никогда не умирают от старости, а кончают жизнь самоубийством, как это было когда-то принято у вас, махаон.

Наан усмехнулась. Император в своем амплуа. Запретив эфтаназию законом, для себя он вновь сделал исключение.

Лабастьер, тем временем, продолжал:

– Но если все-таки не болит?! Кому-нибудь может прийти в голову вырвать себе зубы лишь потому, что ему сообщат, что каждому отдельному зубу так будет лучше, и жить они будут самостоятельно? Но еще больше он боится того, что отделившееся воплощение пойдет его же путем, там, далеко в космосе, оплодотворит тысячи самок и создаст тысячи своих воплощений… Он не знает, что произойдет при встрече двух таких множественных существ – слияние или гибельная борьба.

Наан сменила тему:

– А по поводу его божественного происхождения? Выходит это полный обман, не имеющий под собой ни малейших оснований?

– Все не так бесспорно. Давай разберемся для начала, что же такое Бог. Ни махаоны, ни маака, ни урании не добрались в этом направлении познания даже до половины того пути, который прошли бескрылые. У них, как и у нас, было множество религий, одни сменялись другими, порой даже воевали друг с другом! Но в отличие от нас, бескрылые все-таки сумели обобщить весь свой опыт в этой области, и они создали науку – прикладную теологию. Науку о Боге. Они НЕ ВЕРИЛИ, но они не были и атеистами. Они ЗНАЛИ.

– Так что же такое Бог? Неужели кто-то действительно может ответить на этот вопрос? Ты, ты сможешь мне это объяснить?! – Она вспомнила, как зубрила в мнемотеке Храма постулаты Новой Веры и, пытаясь вникнуть в их смысл, не находила его.

– Ты думаешь, можно изложить курс целой науки, главной науки бытия, в двух словах?

– Попробуй.

– Не знаю…

Наан выжидательно смотрела на него.

– Что ж, начнем. Бог – это ничто, пришедшее в гармонию и создавшее из себя все.

– Эта сказочка мне знакома! – возмутилась Наан. – Это – Первый постулат Новой Веры!

– Да! В том-то и дело, что император, взяв конечные выводы науки бескрылых, превратил их в постулаты, в аксиомы без доказательств. Он посчитал, что знание бабочкам вовсе ни к чему, и вновь заменил его слепой верой, добавив кое-что и от себя.

– Зачем?

– Он считает, что для вашей же пользы.

– «Вашей» или «нашей»?

– Не лови меня на слове, я еще не привык считать себя обычной смертной бабочкой.

– А ты боишься смерти?

– Я еще не осознал, не прочувствовал, что это такое. Но уже, кажется, начинаю. Во всяком случае, я не мог бы так хладнокровно убивать, как это делает ОН.

– Много? Он много убивает?

– Да. Но я не хотел бы говорить об этом. Мне тяжело вспоминать это.

– Затопление махаонского Океанополиса – самое его массовое убийство своих подданных за последнее время?

– Нет.

Наан поймала себя на том, что эта беседа начинает ее раздражать, а чересчур лаконичные ответы Лабастьера кажутся ей уклончивыми.

– Хорошо, вернемся к теме, – сказала она. – Итак, он решил, что вера для бабочек важнее знания. А как считаешь ты? Ведь ты – почти он!

– Сперва мне придется объяснить тебе кое-что еще. Создавая из себя материальную вселенную, Бог не превратился в нее полностью, Он остался и духовной субстанцией, гармоничним НИЧТО, пронизывающим вещество и поле. И самое яркое выражение этого – жизнь, наши души. А император един в тысячах воплощений, и потому он считает, что он – сгусток душ, а значит, тысячекратно ближе к Богу, чем любая обыкновенная бабочка. А раз так, он – мессия, Внук Бога, и он вправе диктовать остальным все, что угодно. Но стоило мне отделиться от него, как я моментально осознал, что это – величайшее заблуждение. Это-то и потрясло меня более всего.

– А как на самом деле?

– Тут не действуют законы арифметики. Слияние сознаний не суть слияние душ. Император не ближе к Богу, чем кто-либо еще. Он просто другой. Он информированнее и сильнее. По большому счету, он – особый организм, точнее – колония организмов, не более того.

– Выходит, Лайвар был прав…