Они прошли по трубе коридора с такими же белыми флюоресцирующими стенами, что и в начале, и добрались до его конца. Тут перед ними открылись раздвижные двери, и они оказались в небольшой кабинке с рядом сиреневых пятен-замков. Все тут выглядело столь нарочито искусственным, что вызывало у Лабастьера самые неприязненные ассоциации. Создавалось впечатление, что бабочкам, изготовившим все это, доставляло какое-то извращенное удовольствие как можно большее отдаление от природных форм и красок.

– Мне кажется, создатели всего этого были довольно неприятными существами, – заметил король. И добавил, имея в виду бесспорно неимоверную сложность спрятанного от глаз, но бесперебойно функционирующего оборудования Золотого Замка. – А если руководствоваться законами Лабастьера Второго, то наши предки были еще и страшными преступниками.

– Скорее всего, так оно и было, – согласился Жайен. – Потому-то ваш прадед и его возлюбленная жена Наан и покинули Землю с тысячами личинок колонистов на борту. Мне никогда не нужно было доказывать, что это не легенда, а истинная правда. – Он указал рукой на одно из пятен: – Положите руку сюда, Ваше Величество. Думаю, вас послушаются и остальные замки, я же могу пользоваться только этим.

Король послушно приложил ладонь, кабинка вздрогнула, и по изменению веса, а затем и по последующей нагрузке, Лабастьер определил, что она быстро опустилась вниз.

Дверцы отворились.

Грузовой отсек космического корабля выглядел еще более отталкивающе. Если верить в то, что когда-то тут покоились куколки колонистов, то нетрудно было понять, что лежали они не менее, чем по сотне в каждой прозрачной ячейке, на которые было разделено все это обширное помещение. Ячейки десятками громоздились одна на другой и ровными рядами стеллажей уходили вглубь помещения.

Жайен повел короля вдоль одной из стеклянных стен. Лабастьер Шестой не успел внимательно рассмотреть окружавший его интерьер, да и не стремился к тому. Зато усиливающийся с каждым шагом резкий незнакомый запах заставил его дышать ртом, а очень скоро, остановившись как вкопанный, он уставился на существо, к которому церемониймейстер подвел его.

Без сомнения это был тот, кто называл себя «думателем». Как ни был Лабастьер готов к необычному зрелищу, но когда он увидел думателя воочию, он, почувствовав приступ тошноты, был вынужден прислониться к гладкой прозрачной поверхности стены. Дурноту частично вызывал и запах, достигший тут максимальной концентрации; но все-таки самым тошнотворным был сам вид этой горемычной твари.

Омерзительным было сходство думателя с куколкой, то есть с ребенком – существом, вид которого обычно вызывает в душе бабочки нежность. Но эта «куколка» была по меньшей мере раза в два крупнее нормальной и имела недоразвитое, безглазое и безухое подобие лица: четко был обозначен поросший шелковистой щетиной морщинистый лоб, имелась некая ротообразная впадина, а по бокам вместо ушей красовались полуприкрытые хитиновыми пластинами щели, напоминающие жабры волосатого угря.

Того, что Лабастьер увидел, было ему вполне достаточно, чтобы убедиться в правдивости сегодняшнего ночного кошмара. Он хотел было сказать Жайену, что вполне удовлетворен и готов возвращаться, когда внезапно в «лице» думателя произошло какое-то изменение.

– Что это с ним?! – спросил Лабастьер, не узнавая собственного голоса.

– Просит есть, – объяснил церемониймейстер. – Учуял мой запах, вот и шевелит жвалами.

В этот миг думатель всем телом еле заметно придвинулся к посетившим его гостям.

– Так покормите же его! – вскрикнул король, непроизвольно отступая.

– Не время, – покачал головой Жайен, и Лабастьеру в его голосе послышались нотки злорадства. – Я кормлю его по строго установленной вашим прадедом инструкции. Возможно, Ваше Величество, это одна из причин его завидного долголетия. А жрать он просит в любое время дня и ночи, когда бы я тут не появился. Через два часа я принесу сюда и разложу перед ним весь его дневной рацион, поделив его на четыре порции. И весь день, ориентируясь по запаху и орудуя брюшными сегментами, он будет переползать от одной до другой кучи, пожирая их и испражняясь…

– Хорошо, хорошо, – оборвал король его откровения. – Поступайте, как считаете нужным. И давайте-ка пойдем отсюда. Я увидел все, что хотел увидеть.

– И у вас не будет никаких распоряжений? – Жайен посмотрел на короля таким тяжелым взглядом белесых старческих махаонских глаз, будто ждал, что тот прикажет немедленно думателя прикончить.

– Нет, нет, никаких, – поспешно заверил его король. – Пусть все остается как прежде. И пусть тайна королевской семьи остается тайной. Когда-нибудь я открою вам, сколь неоценимую услугу вы оказываете нам, ухаживая за этим несчастным… Да пойдемте же отсюда поскорее, пока мы насквозь не пропитались этой вонью.

Мариэль уже уснула, а Лабастьер Шестой, лежа в гамаке рядом с ней, ждал. И ровно в полночь, одновременно с тем, как он почувствовал характерное депрессивное давление, он услышал в своей голове беззвучный голос думателя:

– Ну и как я выгляжу?

Отозваться король не успел. Видно, покопавшись в его голове, думатель и сам нашел ответ на свой вопрос:

– Да-а, не очень-то я тебе понравился…

Лабастьер Шестой от этих слов испытал странную смесь стыда и злорадного удовлетворения. В конце концов, не он напрошенным гостем вломился в чужое сознание…

– Вот что, «дядюшка», – уже привычно мысленно отозвался он, – зачем тебе нужен я, я понял: я – твои глаза и уши. А вот зачем мне ты, этого я пока что не уловил.

– Я – твоя вторая голова. Я знаю столько, сколько не знают все жители Безмятежной вместе взятые!

– А зачем мне все эти знания? Я – законопослушный король, и избегать лишних знаний – мой священный долг, раз уж я требую этого от своих подданных.

– Вообще-то, такая позиция для бабочек противоестественна, как она была противоестественна и для их предков и создателей – бескрылых…

– Ты можешь мне их показать?

– Вот видишь, ты все-таки любопытен! К сожалению, показать тебе их я смогу вряд ли. Возможности моей памяти огромны, но не безграничны. Очень многое из того, что я знал, стерлось и истлело в ней. Особенно это касается древнейших знаний, которые когда-то давным-давно на Земле информационная машина бескрылых передала думателю Лабастьеру, который даже не был нашим родственником. Во всяком случае, за годы моего вынужденного затворничества многие зрительные образы стали расплывчатыми и неконкретными и сохранились в моей памяти лишь в форме фактических знаний… Мне известно, что бескрылые были почти точно такими же, как вы, только, само-собой, без крыльев и во много раз крупнее. В этом смысле, показать тебе бескрылого не составило бы мне труда, но ведь тебя интересует не созданная моим воображением модель, а нечто исконное… Я многое могу РАССКАЗАТЬ о них, но ты-то хочешь, чтобы я ПОКАЗАЛ тебе их мир…

– Конечно.

– Подожди, я сосредоточусь.

В тот же миг перед внутренним взором Лабастьера Шестого пронеслось неясное видение огромного поселения. Конечно же, это был город – наверное, именно такой, создание которых заповедал Лабастьер Второй. Все в нем гремело, мчалось и бушевало. Все в нем было громоздко, тесно и искусственно. Все в нем несло угрозу. Какие-то неказистые существа сновали по его поверхности, меж чудовищных громад жилищ, туда и сюда – и пешим образом, и в каких-то приспособлениях. В небе на гигантских скоростях то и дело мелькали разнообразные механизмы странных обтекаемых форм…