– Как это мило, – продолжая усмехаться, перебила его Жиньен. – И как по-королевски. Это – жест… Вы ведь и вправду уверены, что сможете дать мне счастье?..

– Я постараюсь…

– Постойте немного здесь, – сказала она. – Я помогу вам выйти из неловкого положения.

– Куда вы? – попытался остановить ее Лабастьер.

– Я все-таки решила взглянуть…

Расправив крылья, она соскользнула с веранды и, двигаясь кругами, стала по спирали набирать высоту. Лабастьер растерянно наблюдал за ней, продолжая держать ладонь у глаз и думая о том, как скоро и как несуразно окончился его поиск суженой.

В этот миг, поднявшись высоко над замком, Жиньен повисла на месте. Найдя взглядом короля, она махнула ему рукой, и он ответил ей таким же приветливым жестом. И тогда самка, сложив крылья, камнем рухнула вниз.

У короля перехватило дыхание, и он беспомощно шагнул вперед. Но он уже не мог спасти девушку.

Еще одна смерть прибавилась к тягосному грузу, лежащему на его душе.

…Лабастьер нашел своих друзей там, где они и должны были его ждать. На первый взгляд, все пришло в норму. Только глаза Мариэль были заплаканы, да и все остальные были несколько подавлены и немногословны. Если бы они были в порядке, они, конечно, обратили бы внимание на то, что и сам король растерян и мрачен. Но каждый был занят собственными переживаниями.

Оседлав сороконогов, двинулись в путь по извилистой но довольно широкой тропе.

– Вы не хотите услышать от меня, как все было? – спросил Лабастьер, чтобы хоть чем-то расшевелить своих спутников.

Лаан покачал головой:

– Нет, мой король. Ведь сами-то мы не сможем объяснить вам того, что испытали… Скажу только, что я, наверное, стал теперь совсем другим. Я не тот Лаан, которого вы знали. Так, во всяком случае, я чувствую.

– Хорошо еще, что когда все это началось, мы с Ракши отвязали только Ласкового… – словно разговаривая сама с собой, пробормотала Мариэль.

– Вы осуждаете меня за то, что я сделал? – спросил Лабастьер. Он хотел до дна испить свою чашу.

Лаан вновь сделал отрицательный жест, но добавил при этом:

– Если и есть тут вина, то она лежит на всех нас. Возможно, мы несколько поторопились. Если бы нам не показалось оскорбительным, что от нас что-то скрывают, наверное, многих смертей можно было бы избежать.

– Да, это так, – согласился Лабастьер Шестой, но тут же сам возразил себе и Лаану: – Хотя только что я был свидетелем того, что жизни без морока т’анга местные бабочки предпочитают смерть. Помнишь ли дочь правителя, с которой я танцевал? Она покончила с собой у меня на глазах. Так что, уничтожь я их идола позже, они точно так же поубивали бы сами себя. Согласись, не мог же я просто оставить здесь все так, как есть?!

Вмешался Ракши, обычно самый неразговорчивый из них:

– Ваше Величество, к чему эти сомнения? Вы поступили именно так, как и должны были поступить. Бабочкам нельзя испытывать то, что пережили мы. Иначе потерялся бы смысл всему. Если бы Лабастьер Второй в свое время не истребил т’ангов, мы все стали бы не более, чем их ходячим кормом, и были бы при этом счастливы таким положением. Вы продолжили деяния прадеда. И кто же должен был это сделать, если не вы?

– Все так… – вздохнул король. – Только не продолжил, а закончил. Оказывается, этот зверь был последним.

– А вдруг нет? – как будто очнулась ото сна Мариэль, и Лабастьер явственно услышал в ее голосе нотки надежды. – Ведь если бы не случайное совпадение, мы никогда не обнаружили бы и этого!..

Приглядевшись к спутникам, Лабастьер увидел, что лица их после слов самки заметно оживились. И тогда он понял, что, как бы глубоко не спряталось со временем в их душах блаженное проклятие т’анга, оно поселилось в них навсегда. Что ж, он и сам теперь никогда уже не будет таким же беспечным и открытым, как прежде.

Он вспомнил слова, произнесенные совсем недавно на пирушке Дент-Вайаром: «Самая большая беда, которую может представить отец – несчастная любовь его чада…» Да… Его представления о жизни бабочек на Безмятежной претерпели за истекшие сутки основательные изменения. Подумав об этом, Лабастьер тяжело вздохнул.

– Все, хватит! – заявил Лаан, повеселевший так же, как Мариэль и Ракши. – Предлагаю раз и навсегда закрыть эту тему и больше к ней не возвращаться. Не мешало бы, кстати, хлебнуть напитка бескрылых, а то у меня лично изрядно пересохло в глотке; да и крыло, признаться, ноет. Надеюсь, в ближайшем селении мне помогут его заштопать. Слышь, Ракши, в твоем бурдюке еще что-нибудь осталось?

Но и это выражение бесшабашной жизнерадостности показалось Лабастьеру несколько наигранным. Было похоже, что Лаан не хочет продолжать разговор исключительно из опасения услышать что-нибудь такое, что может потушить искорку его воскресшей надежды.

«Хотя, – подумал король, – возможно, я и становлюсь излишне мнительным…»

… – Ну, наконец-то, – заметил Лаан, когда на четвертые сутки путники выбрались из травянистого леса, недавно сменившегося зарослями фиолетовых псевдокриптомерий, и оказались на обрыве, с которого открылся вид на селение под ним. – И выглядит все, вроде бы, прилично.

Действительно, пейзаж внизу напомнил Лабастьеру уменьшенную копию столицы: уютно расположившись на лиловой траве, дома из раковин и камня радовали глаз неярким разноцветьем.

Вспорхнув с Ласкового, Мариэль пролетела с десяток метров вперед и, вернувшись, сообщила:

– Вниз спуска нет. Похоже, нашим сороконогам придется туго.

– Нам тоже, – вздохнул Лаан. – Особенно мне. – И помахал поврежденным крылом.

Рано или поздно нечто подобное должно было произойти. При всех преимуществах движения в седле – скорости и возможности везти с собой все необходимое – имели место и недостатки. Перед водоемом, ущельем или подобным этому крутым обрывом сороконоги, в отличие от своих крылатых седоков, были беспомощны.

Именно для таких случаев путники и припасли клубок длиннющего флуонового шнура. Однако длина его была не бесконечной. Лабастьер слетал на разведку, измерил спуск и, вернувшись, сообщил, что несколько ниже середины есть небольшая ступень. Дотуда верёвки хватит вполне, а дальше склон уже не столь крут, и сороконоги смогут спускаться сами.

Обмотав один конец верёвки вокруг задней части панциря Ласкового, между последней и предпоследней парами ног, Лаан дважды обернул её вокруг ствола ближайшей, стоящей в десятке метров от края обрыва, псевдокриптомерий. Затем он с клубком в руке уселся на Умника позади Лабастьера, и они двинулись вдоль обрыва, разматывая шнур по ходу.

Когда веревка кончилась, они обвязали ее вокруг туловища Умника, и Лабастьер вернулся к Мариэль с Ракши.

– Готово, – объявил он. – Двигаемся.

После чего он взлетел повыше и знаками показал Лаану, что тот может приближаться.

Мариэль, в свою очередь, взяла за повод Ласкового и, как только веревка чуть ослабла, повела его к краю обрыва. Ракши остался возле дерева, следить, чтобы веревка не застряла или не зацепилась за что-нибудь.

Добравшись до края, Ласковый остановился и недоверчиво покосился на Мариэль, вспорхнувшую и висящую над обрывом чуть впереди.

– Ну, же, – подбодрила она, – давай, не бойся… – и сильнее потянула за повод.

И Ласковый, осторожно перебирая лапами, стал сползать по почти вертикальной плоскости вниз, едва ли не повиснув на шнуре вниз головой. Обвитая вокруг ствола флуоновая струна натянулась, но за ее прочность можно было не беспокоиться, она вполне могла бы выдержать и троих сороконогов одновременно.