Сперва веревка скользила по стволу свободно, и Лаан изо всех сил удерживал Умника, чтобы тот шел помедленнее. Подстраховывать, держа веревку, приходилось и Ракши. Но вскоре она глубоко врезалась в ствол, вследствие чего трение усилилось, и всем стало полегче.

Минут через десять, когда Лаан на Умнике приблизился к дереву настолько, что мог переговариваться с Ракши, веревка остановилась, и ее натяжение ослабло. Наблюдавший за всем этим процессом с воздуха Лабастьер спустился:

– Все в порядке, – сообщил он. – Отдохните немного, а я слетаю к Мариэль.

Вернулся он вместе с девушкой.

– Бедняжка ужасно напуган, – сообщила она. – И так смотрит на меня, словно я его предала. Улегся и дрожит.

– Не хотел бы я оказаться на его месте, – кивнул Ракши.

– Тебе и не придется, – вздохнул Лаан, – а вот мне, кажется, да… А вот на его месте, – кивнул он на Умника, – мы сейчас все будем.

С Умником они повторили в точности ту же процедуру, что и с Ласковым, разница была лишь в том, что впрячься заместо сороконога пришлось всем троим самцам. Но все обошлось, и вскоре на площадке дрожали уже оба сороконога.

Затем, ругая последними словами свое поврежденное крыло, веревкой обмотался Лаан, а Ракши с Лабастьером спустили и его.

Передохнув на площадке и дождавшись, когда животные успокоятся, путники продолжили спуск по менее покатому склону. Он был достаточно сложен, но еще минут через двадцать они были у подножия. И вскоре, приведя в порядок внешность, они въехали в селение.

– Да ведь это же наш король! – завопил первый же подлетевший к ним местный житель и, вместо того, чтобы, как это полагается по этикету, опуститься на землю и поклониться правителю, выкрикнул, – «Я скажу всем!» – и умчался прочь.

– Излишней вежливостью они тут не страдают, – заметил Лаан.

– Мне это даже нравится, – отозвался Лабастьер. – С излишней вежливостью мы недавно уже сталкивались.

Прошло совсем немного времени, и уже несколько десятков любопытных бабочек хороводом кружили над путниками. Шуму и гаму при этом было столько, что сороконоги, в конце концов, остановились и, озираясь, не желали двигаться дальше. Однако весь этот шум носил явно восторженный характер, и Лабастьер, вместе с остальными, улыбаясь, кивал своим подданным и помахивал ручкой.

Внезапно крики разом смолкли, уступив место пронзительным и крайне нестройным звукам оркестра деревянных духовых. Только тут Лабастьер обратил внимание на группу бабочек, приближающуюся к ним по земле. Навстречу торопливо вышагивал немолодой, но и не старый еще, во весь рот улыбающийся румяный махаон. Шел он, торжественно расправив крылья, сопровождаемый несколькими музыкантами, но чуть впереди всех. На его голове красовался желтый берет, а на теле – что-то вроде комбинезона, расписанного широкими серебристыми и золотистыми вертикальными полосами. Однако не только костюм, но и сама эта бабочка была весьма необычна. Таких Лабастьер еще не видывал. Махаон был толст. Неимоверно толст, а при более внимательном рассмотрении, еще и лыс.

– Наконец-то! Наконец! – закричал он уже издалека, перекрывая душераздирающий рев духовых. – А я уж думал, король никогда не наведается в нашу глухомань!

Приблизившись на предписанное этикетом расстояние, толстяк остановился и с поразительным при его габаритах изяществом совершил положенный поклон. Затем, обернувшись к трубачам, рявкнул:

– Хватит! Чудовищно! Идите репетируйте! До вечера… Вечером – бал! Беда, да и только, – вновь обернулся махаон к королю, сложив крылья, – я непрестанно разрываюсь между долгом и желанием. То туда – то сюда, – изобразил он всем своим грузным телом. – А что в результате? В результате я не могу послушать приличной музыки. Ах да, простите, – осекся он. – Меня зовут Дент-Пиррон, и я, как вы, Ваше Величество, наверное, догадались, правитель всех этих несчастных, – обвел он рукой порхающих в воздухе и отнюдь не выглядевших несчастными, жителей, а затем указал на музыкантов. – В том числе и этих бездарей. – Пошли вон! – рявкнул он, и трубачи, сунув под мышки инструменты, поспешно ретировались.

Дент-Пиррон вновь обернулся к королю, и его лицо опять расплылось в приветливой улыбке. Он снял берет и, перевернув, принялся утирать им вспотевшую лысину. Убедившись, что толстяк закончил свою тираду, Лабастьер, сойдя на землю, как и полагается, ответил на поклон.

– В чем же суть вашего внутреннего конфликта, любезнейший? – спросил он затем, тщетно пытаясь удержаться от улыбки.

– О! Это драма всей моей жизни! – вскричал Дент-Пиррон и, бесцеремонно подхватив короля под руку, поволок его за собой. – Ваш досточтимый предок Лабастьер Второй наказал потомкам, то бишь нам, не создавать никаких сложных предметов. Так?! – Махаон остановился и испытующе уставился в лицо короля.

– Так, – подтвердил тот.

– А музыкальные инструменты?! – возопил махаон. – Это простые предметы или сложные?! А?!

– Ну-у… – растерялся король.

– То-то и оно! – не дожидаясь ответа, выкрикнул Дент-Пиррон и поволок короля дальше, не прекращая разглагольствовать. – Как-то, будучи в дурном расположении духа, в порыве верноподданнического рвения, я приказал этим несчастным, под страхом сурового наказания, немедленно уничтожить имеющиеся у них музыкальные инструменты как предметы недозволенно сложные. Но вскоре подоспел городской праздник. А какой же праздник без музыки? И я приказал изготовить новые инструменты. Затем это повторилось еще раз, потом еще… И вот какой нелепый выход я выдумал… Да, признаю, нелепейший! Но иного я измыслить не смог. Теперь я прячу музыкальные инструменты у себя в доме, в кладовке. И выдаю их музыкантам только в праздничные дни. Вот, например, сегодня им повезло, ведь ваш визит это, несомненно, праздник для нас… Но им катастрофически не хватает времени на репетиции, и в итоге… Ну, вы и сами слышали… Чудовищно!

Позади них раздался многоголосый гогот. Лабастьер оглянулся. Оказывается вся, только что окружавшая их в воздухе толпа, опустилась на землю и топает теперь позади них. Жители селения с нескрываемым обожанием пялились на своего грузного правителя.

– А вы чего уставились?! – заорал на них Дент-Пиррон. – Ну-ка летите по домам и готовьтесь к сегодняшнему балу! Я кому сказал?!

– Подождите, – остановил его Лабастьер и обратился к подданным. – В качестве приветствия примите мой подарок, гостеприимные жители этого прекрасного селения. Королевским словом я разрешаю вам играть на музыкальных инструментах в любой день.

– Слышали?! Наконец-то! Прекрасно! – вскричал темпераментный толстяк. – У меня просто камень с души свалился. Слава нашему королю! Все. Вперед! – махнул он бабочкам, и те, взвившись в воздух, полетели по домам. Сороконоги с Лааном, Ракши и Мариэль ускорили шаг и догнали Лабастьера с его собеседником.

– Прекрасные зверюшки! – покосился Дент-Пиррон на сороконогов. – А я, представьте себе, запретил сельчанам разъезжать на них.

– Почему?! – поразился Лабастьер. – Ведь это же животные, а не механизмы.

– Так-то оно так, – часто закивал махаон, – да только мои выдумали прицеплять к ним грузовые коляски. Вы знаете, что такое коляски? – опасливо глянул он на короля.

– Да, – кивнул Лабастьер, – конечно. Такие коляски называются «телегами», и они внесены в специальный «Реестр дозволенных приспособлений» Лабастьера Второго. В нем предписано пользоваться ими во время строительства, для перевозки камня. Очень удобная вещь.

– Да вы что?! – всплеснул руками Дент-Пиррон. – Как бы мне заполучить этот документик?! Я и слыхом о нем не слыхивал! Коляски – очень, очень удобная вещь. Но я-то думал – противозаконная!

– Сложность их не выходит за грань дозволенного, – уверил его Лабастьер, – как, впрочем, по-моему, и сложность музыкальных инструментов.

– А где, где эта грань?! – страдальчески наморщился толстяк. – И где же мне взять упомянутый вами реестр?

– К сожалению, доступ к нему имеют только члены королевской семьи. Но я собственноручно выпишу вам разрешение использовать телеги, – пообещал Лабастьер. – Мое распоряжение имеет силу указа.