– Но я знаю, как спасти их. Во всяком случае, хотя бы некоторых из них.

– Говори, – сквозь зубы процедил Рамбай.

– Они ищут НАС. Они убивают ураний потому, что уверены: мы – среди них. Они руководствуются тем, что видит Дент-Байан, а сейчас этот ориентир потерян ими…

– Отпусти меня, сын, – прошипел Рамбай. – Я все понял. Поспешим!

Лабастьер ослабил хватку.

Уже в полете Рамбай объяснил Ливьен и Сейне их план. Вместе со снявшим с глаз повязку Дент-Байаном они полетят обратно к горам, и махаоны, оставив в покое ураний, погонятся за ними. Через некоторое время они спрячутся в какое-нибудь дупло, а Дент-Байан продолжит путь один, ведя за собой махаонов. Остальные, переждав, вернутся к ураниям. Потом и Дент-Байану нужно будет спрятаться в какое-нибудь темное дупло и просидеть там как можно дольше, чтобы махаоны потеряли его след. У Дента будет шанс спастись, хотя рискует он и больше, чем остальные…

План был жесток, но логичен. Во всяком случае, ничего другого им не оставалось. Слишком высокая степень риска, которому по этому плану должен был подвергнуться Дент-Байан, смущала, пожалуй, только Сейну. Она молчала, но была мрачна, как туча. Рамбай же, успокаивая совесть, бормотал:

– Он – махаон… Его братья убивают моих братьев… Он один может увести…

Дент-Байан принял план Лабастьера без малейших возражений, и они вылетели в направлении гор.

В начале первого дня полета Ливьен еще сомневалась, верно ли они поступают, действительно ли махаоны полетят за ними. Но уже вечером Рамбай возбужденно сообщил:

– Запах махаонов. Они близко опять.

Ливьен привыкла доверять чутью Рамбая.

К концу четвертого дня полета Лабастьер объявил:

– Все. Дальше Дент полетит один.

– Нет, – возразила Сейна, – он полетит не один. С ним буду я.

– Ты нужна нам! – воскликнула Ливьен, испугавшись, что потеряет единственную подругу, и искательно посмотрела на Рамбая и Лабастьера.

– Я останусь с ним, – твердо повторила Сейна. – И даже не пытайтесь переубедить меня.

Рамбай отвел глаза, а Лабастьер, согласно кивнув Сейне, сказал ей:

– Если ты решила так, то нам это только выгодно. Лети рядом с ним, побольше разговаривай… Сделай так, чтобы тот, кто смотрит его глазами, как можно позднее понял, что вас только двое…

Рамбай тронул руку Ливьен и тихо произнес:

– Наш сын не по возрасту умен.

И Ливьен с горечью осознала, что в интонациях его голоса сквозит презрение.

Лабастьер Первый замолчал. Он останавливался и раньше, но тогда было ясно, что паузы связаны с желанием более точно восстановить в памяти минувшие события. Сейчас же, как поняла Наан, император свой рассказ завершил окончательно. Но ее это не устраивало.

– И что же было дальше? – настойчиво спросила она. – Дент-Байан и Сейна тоже причислены Новой Верой к лику святых, но святых-мучеников. Я знала о них только то, что они погибли, помогая Внуку Бога. Это случилось как раз тогда?

Сложив крылья на одну сторону, Лабастьер перевернулся на спину и лежал теперь, глядя ей прямо в глаза.

– Да. Сейну и Дент-Байана я больше не видел никогда. С ними исчез и отряд махаонов. Думаю, все они погибли в морозном преддверии пещеры Хелоу… А я и мои родители поселились с остатками племени ураний. Махаоны уничтожили почти всех самцов. Зато самок осталось предостаточно.

– Все вышло так, как ты и хотел, повелитель? – Наан произнесла эти слова без ярко выраженных интонаций, чтобы Лабастьеру не показалось, что она осуждает его. Но сегодня, похоже, император был склонен к самобичеванию:

– Хотел?.. Да, пожалуй. Я не побрезговал воспользоваться тем, как сложилась ситуация. Но мне не нужны были все эти жертвы, и не я устроил побоище… А Сейна и Дент-Байан были близки мне не меньше, чем отец и мать.

– Но ты не побрезговал… – не удержалась Наан.

– Да! – Лабастьер вскочил на ноги. – Да! И все дальнейшие события показали, что я был прав! Хотя я и потерял навечно любовь своих родителей. – Он повернулся, чтобы уйти, но почувствовал, как руки Наан обхватили его сзади за талию.

Он обернулся.

– Прости… – раскаяние на ее лице казалось искренним.

– За что?

– За то, что я посмела осудить тебя. Но все то, что ты рассказываешь, слишком не похоже на то, чему нас учили в Храме. Грязь, боль… А нам говорили, что Лабастьер Первый словами о любви и справедливости убедил правителей тех времен…

Император криво усмехнулся и, отстранившись от невесты, опустился обратно на коврик.

– Не ты убивал воинов ураний, и не ты убивал махаонов-преследователей… – продолжала та. – Так в чем же мне винить тебя? – вздохнув и покорно опустив голову, она присела рядом. – Расскажи мне остальное…

– Если ты смирилась с моим рассказом лишь потому, что гибель я приносил не своей рукой, то лучше не проси меня продолжать. Это было лишь началом. На руках моих столько крови, что ее не смоет и горный водопад.

– Я хочу знать все, и я постараюсь понять. Хоть я и… – Наан запнулась.

Лабастьер молча ждал, когда она наберется мужества, чтобы сказать ему то, что хотела.

– … Хотя я и ревную тебя ко всем самкам, которых ты, по-видимому, оплодотворил в то лето.

Брови императора поползли вверх, а затем, прикрыв рот рукой, он то ли рассмеялся, то ли разразился приступом кашля. Затем объяснил причину своего замешательства:

– Это было так давно… Твоя ревность смешна, но приятна мне… Да и можно ли ревновать к тому, что происходит между самцом и самкой без любви? Если я и виноват, то совсем в другом. Когда-то бескрылые оставили в своем биохранилище эмбрионы четырех видов теплокровных бабочек…

– Четырех? – с удивлением перебила его Наан.

– Да, – кивнул император. Были еще бабочки-приамы. Бескрылые, экспериментируя, наделили способностью к избирательной телепатии два вида из четырех. Это и обусловило наиболее скорое развитие цивилизаций маака и махаон. Урании и приамы значительно отстали от нас, а к тому времени, как моя мать нашла Пещеру Хелоу, приамы исчезли вовсе, по-видимому, не выдержав конкуренции с ураниями. Но теперь нет и ураний. Им уже никогда не возродиться. Теперь осталось только два вида.

– Но ведь это не твоя вина… – начала было снова Наан, но Лабастьер остановил ее жестом и продолжил:

– Отец рассказывал мне об их прекрасных танцах, он пел мне их песни, пересказывал легенды… Это было очень немногочисленное, но красивое и гордое племя. После встречи со мной его история закончилась. Племя превратилось в один огромный инкубатор для моих личинок.

…Вождь и большинство жрецов погибли. Лабастьер лично руководил масштабным погребением убитых махаонами воинов, и рыдания вдов прервались лишь на те несколько минут, когда он произносил переводимую Рамбаем скорбную речь.

Подчинить себе горстку оставшихся в живых самцов (чуть более трех десятков) не составило труда. Рамбая еще помнили как одного из наиболее вероятных претендентов на пост вождя, но помнили также и об его изгнании. Однако он ведь и не претендовал на главенство. Вождем стал его сын.

Решающую роль в этом сыграли три фактора. Первый из них – то, что самозваный вождь, объявив о необходимости возродить племя, поставил в обязанность каждому из уцелевших самцов взять на содержание не менее десятка жен, а их количество в племени всегда считалось верным признаком высоты социального положения. И честолюбивых самцов устраивало это решение. Второй – то, что всех остальных самок Лабастьер объявил своими женами и заявил, что к концу детородного сезона каждая из них понесет от него. Третьим фактором стало огнестрельное оружие в его руках и в руках его родителей.