– Хелоу – не бог, – вмешался вдруг молчавший доселе Рамбай. – Хелоу – очень большая, очень умная бабочка.

Ливьен и Сейна недоуменно уставились на него, потом переглянулись и вдруг захохотали, безудержно, как полоумные.

– Так говорят жрецы ураний, – пожал плечами Рамбай.

Он выглядел обиженным.

Мало-помалу Ливьен завоевывала авторитет и доверие соплеменниц. Она поставила это перед собой ближайшей целью и, хорошенько поразмыслив, поняла, как ее достичь. Прежде всего – не так часто пользоваться Правом, пореже напоминать остальным о своей исключительности. Она вспомнила, как скромно вела себя Лелия.

За неделю, прошедшую с той ночи, когда Рамбай поймал вражеского лазутчика, она, хоть руки постоянно и чесались, заставила себя ни разу не оживить Камень. И трудилась наравне с остальными, беспрекословно выполняя команды Инталии. Только не ходила в караул; когда же она спросила Инталию, почему та не ставит ее в этот наряд, та напомнила, что в караул не ходила и Лелия. Нельзя подвергать повышенной опасности того, кто единственный знает, куда и зачем они идут… Возразить Ливьен было нечего, не могла же она открыть, что знает не так уж и много.

Они не только вернулись в оставленный лагерь, но и успели после этого еще дважды сменить место дислокации, заметно продвинувшись по намеченному маршруту.

Ее скрытая война с координатором потеряла недавний накал. Похоже, Инталия признала-таки права Ливьен, и, удостоверившись в надежности Рамбая, отбросила подозрения.

Рамбай пропадал в джунглях, пытаясь найти следы махаонов, но не преуспел в этом. Ливьен начала склоняться к мысли, что его уверенность в том, что Дипт-Дейен была не диверсантом-одиночкой, а членом некоего преследующего караван отряда – ошибочна.

Искровик Рамбай вернул Ливьен и, кроме лука, был вооружен теперь трофейным махаонским пружинным ружьем – абсолютно бесшумным, стреляющим тонкими крестообразными лезвиями. Это было оружие ближнего боя, но в лесу иного и не нужно. Вращающиеся в полете лезвия были пострашнее любой пули.

К сожалению, на ремне Дипт-Дейен было только две запасных кассеты по сорок лезвий в каждой, а место, где лазутчица хранила боеприпасы, найти так и не удалось. С другой стороны, и этого должно было хватить надолго, ведь стрелять было не в кого.

Чтобы избежать недоразумений, Рамбай теперь не назначался в караул официально. Но когда он улетал в лес, у всех становилось легче на душе… Пожалуй, только старая Ферда продолжала поджимать губы при виде полуголого смуглого самца. Остальные же усвоили, что он – надежный защитник, и его появление в экспедиции – огромная для нее удача. Хотя Ливьен и подозревала, что в лесу он занимается не только охраной лагеря и поисками врагов, но и очисткой прежних мест стоянок каравана. Но она не спрашивала его об этом.

До той памятной сумасшедшей ночи любви Ливьен не считала Рамбая настоящим МУЖЕМ, ведь, в конце концов, браком их сочетали урании, по законам же Города маака они оставались чужими… Любовник, друг, экзотическое приключение, это – да… Но вот что-то переломилось в ее душе. Муж. Именно МУЖ. И она не хочет видеть рядом с собой никакого другого самца.

А он так редко бывает с ней…

Утешением для нее стала дружба с Сейной и нечто похожее на дружбу с Лабастьером.

Именно он передал ей через мать ответ на ее очередной вопрос: почему самцы в обществе маака находятся в таком неравном положении с самками.

Оказывается, много лет назад было все наоборот. Как раз самцы занимали главенствующее положение, самки же служили в лучшем случае «украшениями домов», чаще же – прислугой, наложницами, рабынями, если не сказать – домашними животными. Подобно самцам ураний, маака имели тогда по нескольку жен. Но столь мягких законов, как у лесных дикарей, у них не было. Да не было, как такового, и брака. Молодые самки просто покупались у отцов за определенную сумму. При желании и муж мог перепродать «жену» другому самцу.

Почему так сложилось, что сотни лет всем заправляли именно самцы, понять нетрудно. Они физически сильнее и выносливее, и они никогда не бывают так подолгу беззащитны, как самка в период беременности. А рожали самки ежегодно.

С развитием Города появились предпосылки для изменения этой ситуации. Во-первых, физическая сила в цивилизованном обществе утратила былой статус основной ценности. Во-вторых, запрет, снятый с противозачаточных средств, позволил самке иметь трех-четырех детей, а не десятки, как считалось естественным раньше.

Но кардинально все перевернул развивающийся институт думателей. Их становилось все больше. Все труднее дельцам и политикам становилось обходиться без них. И мало-помалу все ключевые позиции в науке, культуре, политике и производстве заняли самки-операторы думателей. Точнее, формально на высших постах оставались самцы, но без своих жен-советниц (именно так их тогда называли) они не могли ступить и шага. Функции самцов становились понемногу сугубо представительскими.

Так не могло длиться вечно. Рабский труд непродуктивен, в том числе и труд интеллектуальный. Наибольший расцвет получили те хозяйства, те отрасли и те семьи, где жены-советницы имели уже неприкрытую и неограниченную власть.

Но далеко не все самцы были способны спокойно воспринять эти изменения. Нередко жена-советница, чуть превысившая свои полномочия, бывала нещадно избита, а то и убита мужем. Кстати, никакого наказания самцу за убийство собственной жены закон маака не предусматривал… Убивали их и деловые конкуренты, и политические противники мужей, не боясь уж слишком сурового наказания… Но тогда погибал и думатель – беззащитный, всецело зависящий от своей матери.

И вот, чуть больше двухсот лет назад, по инициативе думателей в Городе разразилась беспощадная и беспрецедентная по своей жестокости гражданская война – «Великая война полов», начавшаяся с так называемого «Ночного бунта самок», когда в одночасье подавляющее большинство жен-советниц убили своих мужей. Самые влиятельные самцы таким образом были уничтожены. Но, несмотря на это, «Великая война полов» длилась еще более двух лет.

Надо заметить, что некоторые жены воевали и на стороне своих мужей. Но такие случаи были все же исключительными. И победили в конце концов самки. Это была страшная, кровавая победа. Самцов к концу войны почти не осталось: они уничтожались без суда и следствия. Права же тех самцов, которым все же сохранили жизнь, были так ущемлены вновь установленным законом, что возможность вернуться к прежнему была полностью устранена.

С тех пор порядок в Городе маака остается практически неизменным. И по сей день повторяются демографические взрывы и спады. Ведь перед своим «Ночным бунтом» жены-заговорщицы постарались забеременеть – правдами и неправдами. Нельзя же было допустить, чтобы род маака попросту прервался… А затем, в ходе войны, такого, чтобы самка забеременела, наоборот, почти не случалось…

Ливьен была заворожена рассказом Сейны. «Великая война полов»… Кто бы мог подумать?! И ведь главное, нигде в официальной истории, изучаемой в инкубаторе, нет даже упоминания о ней! Лишь немногие Посвященные и думатели владеют этой информацией…

Ливьен поинтересовалась у Лабастьера, считает ли он нынешний порядок справедливым. Тот ответил, что абсолютной справедливости не существует в принципе, но сейчас общество маака более справедливо, чем прежде. «Но почему бы не уравнять в правах самок и самцов?» «Равенство полов невозможно, так распорядилась природа».

«Как бы ни был мудр думатель, он все же не способен по-настоящему адекватно воспринимать окружающее, – подумалось Ливьен. – Ведь вся информация о мире поступает к нему уже преломленной сознанием матери…» Она же, чувствуя себя абсолютно равной Рамбаю, в чем-то превосходящей, но в чем-то даже и уступающей ему, решила для себя, что нынешний порядок в Городе не менее противоестественен, чем прежний.