Через три часа, почти на рассвете, с запада прибыл еще один эшелон, ну мы его и взяли в штыки, то есть не в штыки, а в пулеметы. Благо пулеметов у нас теперь хватало, жалко, пушечки, пусть самой малой, не было, а то б мы им паровоз расколошматили. Пришлось пулеметами их причесывать, шестнадцать пассажирских вагонов и десять платформ с пушками и тягачами, пушкари попались. Мы им все вагоны пассажирские пулеметами исполосовали, правда недолго, машинист ускорил свою колымагу, и добить не получилось. А чтобы немцы нам Кузькину мать не показали, я и приказал уходить, пусть не уничтожили мы их всех, но в бой против регулярной РККА эти наглецы уже с опаской пойдут, ну, те, что выживут.

Сразу же совершили переход параллельно железной дороге, но на запад, негоже так легко отпускать такой важный путь для фашистов. Смирницкий очень просил раздобыть взрывчатку, ну или снаряды с авиабомбами, воентехник обещал выплавить тол из авиабомб неразорвавшихся. Пришлось нам два дня шерстить округу, оставили наблюдателей у моста через реку. Это место глянулось очень воентехнику, он и окопался с двумя бойцами там, сутками в бинокль смотрел.

Нашли мы снаряды, набрели в поисках на нашу разбитую еще в июне артбатарею, там гаубицы наши стреляли в немчуру в начале войны, да немцы бомбежкой разделали все под орех. И там ни орудий, ни снарядов, ни погибших не было, вот только у крайней позиции мы нашли гаубицу и пять снарядов. Думали, почему немцы не тронули орудие: оказывается, там меж станинами в землю воткнулась немецкая стокилограммовая авиабомба и стоит не разорвавшись. Потому немцы и не тронули, да и пушка была побита, что с нее взять.

Товарищ воентехник уже, оказывается, прикинул, как немцам дать перцу лизнуть, попросил дать ему четыре камеры от шин грузовиков, а пока обезвредил бомбу. И заставил перенести ее на берег, там соорудил из бомбы торпеду, надел на бомбу три камеры и одну прикрепил спереди. Потом уравновесил давление в шинах, чтобы бомба поплыла подтопленной не на поверхности воды, а как бы под. И только вечером десятого июля сам товарищ Смирницкий вместе с бойцом Кравцом (Кравец у него фамилия) поплыл к мосту, буксируя бомбу-торпеду. Доставив наш сюрприз к средней опоре моста, товарищ воентехник вкрутил куда следует взрыватель и вместе с Кравцом поплыл по течению вниз. Ну не плыть же на виду у немцев против течения саженками. Вот через час, выйдя из воды и дав кругаля, Смирницкий сел на свой боевой пост.

А мы все приготовились расстреливать взорванный состав, ждали часа три, и вот идет поезд с запада. Теперь немцы уже ученые, и впереди паровоза идет платформа с пулеметчиками, а нам не страшно. И только платформа, а за ней и паровоз прошли среднюю опору, воентехник потянул бечевку, и так славно шандарахнуло… Правда, мост не сломился (бомба слабовата), но, видимо, взрыв искривил его, потому вагоны полетели, пробив ограждения моста в речку, они летели вниз, как листья деревьев в листопад, а потом и мост рухнул, ну и мы фашистне добавили из пулеметов. Настрелявшись по пытавшимся вылезть из вагонов или выплыть из реки немцам, мы ушли в ту же ночь и потом день отдыхали в лесу, а ночью совершили еще рывок.

– А сколько вагонов было в этом поезде, – спрашивает Елисеев, отрываясь от своего блокнота. Он что, все записывает?

– Восемнадцать, и все пассажирские, жалко, танков не попалось, товарищ лейтенант госбезопасности.

– Прости, сержант Тодорович, продолжай.

– Виноват, товарищ лейтенант госбезопасности, я младший сержант.

– Был младшим, да весь вышел, я лично буду ходатайствовать перед командованием дивизии о присвоении тебе звания старший сержант, а то и за такие дела младшего лейтенанта мало.

– Служу Советскому Союзу!

– Служи, Тодорович, служи, рассказывай дальше, что было потом.

– А дальше мы снова ушли в лес и тоже параллельно ЖД, но пошли назад, чтобы немцы нас не вычислили. Шли одиннацатого и днем и ночью, по пути набрели на брошенную немецкую машину. Видимо, наши окруженцы побили немцев, всю кабину из «Дегтяря» изрешетили, отвели машину поглубже в лес, слили бензин, взяли пригодное им имущество и ушли. А грузовичок куковал в лесу, а на нем снаряды к фашистским гаубицам. Причем прихватившие немцев ребятки раздели фашистскую машину наголо, срезали кожу (ну или дерматин) с сидений, сняли все колеса, грузовичок стоял сиротливо на чурбаках. Зато этому грузу рад был товарищ воентехник, и мы еще день потеряли на «снарядоварение», зато выплавили двадцать килограммов тола, ну и десяток взрывателей от снарядов добавили к коллекции.

И как тут опять не поохотиться на поезд? Тем более товарищ Смирницкий сказал, что поезд на дороге, взрывать легче, чем мост, потому десяти килограммов на состав хватит запросто. Пришлось разведывать подходящее место, и вот четырнадцатого подходящее место нашли, а немцы то ли мост починили, то ли имели запасной путь, но поезда шли и на запад, и на восток, причем на запад в основном санитарные.

Проблема была с взрывателями от снарядов, они ж ударные, но товарищ воентехник и тут придумал: взрыв инициировать должен молоток, который ударит по капсюлю. Молоток к капсюлю притягивает пружина (с той машины в лесу снятая), а не допускаем взрыв бечевкой, отпускаем бечевку – бабах. Полнасыпи изрыли, пока зарыли все это, приделали молоток, пружину и все остальное, потом залегли.

РККА, видимо, не слабо так немцам прикурить-то дает, потому как два санитарных состава прошли на запад и ни одного поезда на восток. Но пришло время и локомотива с запада, появилась «овечка»[365], и, дымя, она полетела к нам, к месту засады, а за ней платформы и вагоны, правда уже в сумерках.

Смирницкий пропустил паровоз, еще две платформы и только потом отпустил бечевку, и тут как бабахнет, третья платформа подпрыгнула, как крестьянин, наступив на гадюку. С нее два танка полетели в разные стороны, все смешалось в кучу и стало валиться под откос, паровоз потянуло вниз, и там вроде лопнул котел, ибо пару было как… Не знаю как, много было. Вагоны и платформы еще летели под откос, как заговорили наши пулеметы, карабины, винтовки. Немцы тоже по нам открыли огонь, пришлось покидать им гранат, пострелять, и как только ленты и магазины опустели, я скомандовал отход.

И с тех пор мы шли обратно. Приходим на место, а там следы боя и пустота, думаю, все, кранты пришли ДОН-16, а тут на нас выходит боец из секрета, Володька Суровин из ЗАР, ну он и сообщил, что мы передислоцировались, а они собирались тоже уходить. То есть успели вовремя, ну вот мы и тут.

– Ну, что скажете, товарищи комадиры? Мы искали таланты, один талант уже нашелся, а с ним и взвод обученный и обстрелянный, а за битого двух небитых дают, и то никто не берет.

– Согласен, лучше кандидатуры нет, – говорит Елисеев.

– Ну с первым взводом решено, а как быть со вторым и третьим?

Ахундов тянет руку, видимо, есть кто на присмотре у него.

– Да, товарищ майор, говорите.

– Товарищ комдив, есть у нас Рудольф Майер, сержант, на мой взгляд, из него получился бы еще один Тодорович.

– Он что, немец? – спрашивает Топорков.

– Да, с Украины, земляк Махно, из немецких колонистов, что еще при Екатерине были переселены, – поражает своей информированностью Елисеев.

Ахундов с удивлением смотрит на гебиста:

– Елисеев, а ты откуда все это знаешь?

– Работа такая. Кстати, твоего протеже поддерживаю и одобряю.

– А я предлагаю красноармейца Синицына, он у меня отделением командует, но парнишка такой, что вынь да положь, – предлагает своего бойца Топорков.

– Знаю, одобряю, предложил бы ему звание сержанта дать, – вторгается опять Елисеев.

– Значит, – подытоживаю я, – Тодоровича, Майера и Синицына назначить командирами диверсионно-рейдовых групп, всех троих повысить в званиях, так?

– Так, – опять лезет вне очереди Елисеев. – Тодоровича и Майера в старшие сержанты, а Синицына в сержанты, а группы (Майер и Синицын) пусть сами себе отберут.