Однако в Лк 6:31–33 содержится и критика неверного истолкования или исполнения заповеди любви. Золотое Правило не следует понимать так, будто любви достойны лишь те, кто любит нас; напротив, необходимо любить и тех, кто не любит нас, чтобы в конце концов и они смогли нас полюбить. Таким образом, эгоистическая интерпретация Золотого Правила здесь критикуется с позиции заповеди о любви к врагам. Однако заповедь о любви к врагам имеет прямое и ясное еврейское происхождение – призыв к imitatio Dei. Если Бог любит неблагодарных и злых, к тому же должны стремиться и мы.
Итак, заповедь Иисуса о любви к врагам представляет собой призыв к imitatio Dei и восходит к Еврейской Библии и древнеиудейской традиции. В сущности, это не что иное, как интерпретация Законов Святости (Лев 17–26)[2131]. Истолкование ее Иисусом и позднейшие актуализации впоследствии были переняты раннехристианской традицией.
Мы можем заключить, что Иисус предлагает здесь интерпретацию Лев 19:18b, совпадающую с основной богословской идеей Законов Святости: будьте такими же и действуйте так же, как Отец ваш на небесах. Иисус указывает на Бога как на того, кому надо подражать и за кем надлежит следовать. Таким образом, представление Иисуса о самом себе в этой перикопе может быть самопониманием «пророка» и «учителя», который критикует общепринятые интерпретации, указывая на «истинный смысл» Писания. Однако его последователи поняли это речение двояко, сперва как призыв к imitatio Dei, а потом и к подражанию Христу – imitatio Christi[2132].
Новое представление Иисуса
Если мы захотим подвести итог и представить Иисуса на основе того, какие тексты Писания он цитировал и как их трактовал, – применив критерий двойного сходства, – и спросим себя, что в этом представлении выводится из древнего иудаизма, а что – из раннего христианства, то придем к следующим гипотетическим ответам.
Истоки в иудаизме
С помощью метода истории традиций мы можем вывести из иудаизма следующее. Иисус видел в себе не просто пророка, но «последнего из пророков», завершающего ряд тех, кто проповедовал грядущее Царство Божье и призывал к покаянию. В этом он отличается от более ранних пророков, в том числе от Иоанна Крестителя. К тому же он считал, что играет в приближении Царства Божьего некую особую роль, которую связывал с самоопределением «Сын Человеческий» и со своими ожидаемыми страданиями.
По всей видимости, Иисус сознавал и свои особые дары и задачи как «учителя». Об этом мы узнаем, например, из его чудес и проповедей. Чудеса исцеления – символические знаки начала Царства Божьего, в центре проповедей также стоит Царство. Значит, Иисус понимал, что Царство Божье не «свалится с неба» и не будет утверждено насилием, как полагали в некоторых апокалиптических и зилотских кругах. Тем не менее пришествие Царства Божьего произойдет в определенное время и будет сопровождаться определенными событиями, без которых Царство не начнется.
В промежутке между началом Царства Божьего и его эсхатологическим исполнением Иисус считал особенно важными две темы: этику и знамения последнего дня; и то, и другое сравнимо с учением кумранских ессеев. В центре этики Иисуса – истолкование заповеди любви; в центре эсхатологии – необходимость терпеливо ждать конца мира, не прибегая к насилию, и возложить все надежды на действующего в истории Бога. В качестве образца обоих типов поведения Иисус предлагал себя самого: своим примером он показывал, как любить ближнего и как вести себя перед лицом смерти, с твердой верой, что однажды Бог воскресит его из мертвых. Последнее характеризует его как «мученика», сравнимого с мучениками Второй книги Маккавеев.
Из этих замечаний очевидно, что в контексте древнего иудаизма Иисуса можно понимать как «пророка», «учителя» и «мученика», сознававшего свою близкую смерть[2133].
Истоки в христианстве
С помощью метода истории рецепции мы можем проследить то, что выводится из христианства. Представление Иисуса о себе самом строилось не столько на определении себя как царственного Мессии, сколько на мысли о себе как о «Сыне Человеческом», а может, и о «Сыне Божьем». По Евангелиям, цель его путешествия в Иерусалим была в том, чтобы войти в Храм, «дом Отца», взойти на престол как Сын Божий, там же встретить смерть и воскреснуть.
Однако самый важный вопрос состоит в том, считал ли Иисус свою грядущую смерть и воскресение средством искупления человеческого греха. Иными словами, как соотносится исторический Иисус с керигмой о распятом и воскресшем Христе?
На основе наших знаний о богословии древнего иудаизма можно сказать, что Иисус разделял следующий «минимум» богословских воззрений: он верил в воскресение, ибо верил в Бога, творца всяческой жизни и судию всего живого. В вопросе о воскресении он был ближе всего к фарисеям, которые, в отличие от некоторых других иудейских группировок, также верили в воскресение мертвых. Однако важнее то, что он выступал за веру в любовь Бога ко всему человечеству, в Тору как выражение воли Божьей, в призыв Бога стать святыми, как сам Бог свят, и в идею о том, что предельное выражение любви к ближнему – пострадать за него, как Бог страдает за человечество. Итак, в основном богословие Иисуса основывалось на богословии, которое можно найти в Еврейской Библии.
Сам Иисус считал себя «последним пророком» Бога Авраама, Исаака и Иакова: он видел себя достаточно близким к Богу, чтобы называть его Авва. Ради возвещенного им Царства Божьего он был готов пострадать как «мученик». Ради этого Бога готов был умереть – и верил, что Бог воскресит его из мертвых. Иными словами, в богословии Иисуса вполне могло присутствовать определенное сознание искупительного значения собственной смерти и грядущего воскресения.
Наконец, важнейшей стороной отношений между Иисусом и первыми христианами стало то, что он призывал их следовать за собой так же, как сам он следовал Богу. Таким образом, в Новом Завете уже прослеживается превращение imitatio Dei в imitatio Christi, – превращение, начавшее новый процесс и легшее в основу благой вести. Последствием как иудейской imitatio Dei, так и христианской imitatio Christi часто бывало мученичество, о чем сообщают, например, Лука, а также иудейские, греческие и римские историки[2134].
Поскольку сами первые христиане видели основания для своего поведения в смерти и воскресении Иисуса[2135], их imitatio Christi могло вдохновляться историческим Иисусом. Итак, слова и дела первых христиан прямо указывают на слова и дела исторического Иисуса, которому они стремились подражать[2136].
Вклад авторов Евангелий состоит в том, что они развили христологию, которая у Иисуса из Назарета лишь подразумевалась, и призвали людей следовать ему как Христу и Господу. При этом они ясно давали понять, что Иисус из Назарета для них – в первую очередь историческая фигура, реально живший иудей, словом и делом учивший Торе и являвший собой пример исполнения Торы. Новое понимание Еврейской Библии, христологическая интерпретация того, что со временем получило название «Ветхого» Завета, сложилось позднее[2137].
Подведем итоги наших изысканий. Основная методологическая проблема в поиске исторического Иисуса – вопрос о том, как сформулировать критерии для модели, объясняющей ту связь между древним иудаизмом и ранним христианством, воплощением которой стала жизнь Иисуса. Свой методологический подход я называю «критерием двойного сходства». Наша экзегетическая цель состоит в том, чтобы найти равновесие между исторической реконструкцией и богословской рецепцией и сформировать такие параметры изображения Иисуса, которые будут отдавать должное и преемственности, и новшествам. Наша богословская забота – найти объяснение тому кажущемуся парадоксу, что Иисус, будучи иудеем, в то же время определил собою содержание новой христианской веры. На мой взгляд, в представлении о себе, в своей эсхатологии и в своей этике Иисус стал мостиком между этими двумя религиями[2138].
