Более конкретное предложение по оценке материала речений, ставших частью внеканонических Евангелий и гностических диалогических откровений, мы находим в анализе Апокрифа Иакова. Этот анализ провел Рональд Кэмерон[1656], применив к материалу речений категории критики форм. Кэмерон признает, что речения можно обнаружить и в более поздних сочинениях, принадлежащих к различным жанрам. Например, пророчества о Страшном суде можно найти не только в собраниях речений, но и в посланиях, и в гомилиях, и в апокалипсисах, и в романах[1657]. Апокриф Иакова включает в себя три земделельческие притчи или уподобления: «…ибо Царство Небесное подобно…» – колосу с зерном, проросшему в поле (12, 20–27), плюс дополнительная просьба (12, 27–31); или пальмовой ветви (7, 24–28), с просьбой (7, 28–35); или же «Слово подобно…» пшеничному зерну засеянному (8, 16–23), вместе с увещанием хранить ревность к Слову (8, 10–15; 8, 23–27)[1658]. Увещания применять эти притчи к жизни подчеркивают необходимость прозревать скрытую в них истину: «Так и вы сами можете стяжать Царство Небесное; если же не стяжаете его через знание, то никогда не сможете найти его» (8, 23–27). Список заглавий притч в этом разделе Апокрифа Иакова показывает, что автор предполагает в своих читателях знакомство с притчами синоптической традиции: «Для некоторых довольно [услышать] учение и понять “Пастырей”, и “Семя”, и “Дом”, и “Светильники дев”, и “Плату работникам”, и “Дидрахму”, и “Женщину”» (8, 4–10).

Этот пример не дает нам новых свидетельств об изначальных притчах Иисуса. Он лишь показывает тематическую структуру, согласно которой метафоры для Царства Божьего брались из земледельческой тематики[1659]. Список заглавий притч показывает, что читателям нетрудно было восстановить содержание притчи по одному-двум ключевым словам, примерно так же, как современный читатель легко понимает, о чем речь, стоит ему услышать о «блудном сыне» или «добром самаритянине». Быть может, у нас и получится, как предлагает Кэмерон, выделить древнейшее ядро таких неизвестных ранее притч, как «Пальмовая ветвь». Но категории критики форм, которые позволяют нам это сделать, слишком зависимы от формальных критериев, установленных сравнением с синоптическими преданиями и Евангелием Фомы. Как и в Евангелии Фомы, речения и притчи Иисуса в Апокрифе Иакова содержат тот уровень смысла, который еще не могли постичь ученики во время земной жизни Иисуса[1660]. Полтора года, как рассказывают, посвятил воскресший Спаситель наставлению своих учеников[1661], – и это означает, что даже самый просветленный гностический учитель не мог понять истинного значения слов Иисуса без наставлений небесного Спасителя.

Второй важный элемент внеканонических Евангелий, который может иметь значение для изучения исторического Иисуса – рассказ о Страстях. Собрания речений, такие как Q или Евангелие Фомы, в этом отношении малоинтересны. Однако Апокриф Иакова содержит диалог между Иисусом и Иаковом, подтверждающий необходимость верить в распятие Иисуса (5, 31 – 6, 11)[1662]. Утверждение это звучит в беседе с Иаковом: Иисус говорит, что ученикам необходимо вслед за ним испытать несправедливые обвинения, тюремное заключение, распятие и погребение (4, 31 – 5, 35). Эта положительная оценка страданий учеников в Апокрифе Иакова схожа с предсказанием Страстей, протестом Петра и призывом «взять крест свой» в Мк 8:31–38. Однако конечная цель спасения здесь – не воскресение плоти, а возможность следовать за преобразившимся Спасителем на небеса в качестве нового, духовного существа[1663]. Еще два апокалипсиса, в которые входят откровения-диалоги между Иисусом и Иаковом Праведным, содержатся в трактатах 3 и 4 Кодекса V из Наг-Хаммади: это Первый Апокалипсис Иакова и Второй Апокалипсис Иакова. Последний завершается рассказом о мученичестве Иакова, по большей части утраченным. По сообщениям, еще один список Первого Апокалипсиса Иакова найден в кодексе, содержащем Евангелие Иуды, но он пока не опубликован.

В Первом Апокалипсисе Иакова к Иакову применяется эпитет «праведный» (32, 3–6)[1664], а сам Иаков неоднократно называет Иисуса «равви» (25, 10). Здесь приводится беседа Иисуса и Иакова незадолго до распятия, в которой Иисус предсказывает свою грядущую смерть и посмертное явление, а также страдания Иакова и встречу Иакова и Иисуса после воскресения. Иисус останется нетронут смертью (31, 14–26), а Иаков подвергнется ее страданиям (33, 4–6). Иисус открывает Иакову формулировки, необходимые душе для того, чтобы пройти мимо демонических стражей материального мира (33, 5 – 34, 20). Следующая стадия восхождения требует уже вмешательства высшей Софии, пребывающей в Отце (35, 5–8).

И распятие Иисуса, и последующее мученичество Иакова перетолковываются как образы борьбы сил, сражающихся за душу. Следовательно, здесь нет интереса к историческим деталям Страстей, которые могли бы помочь нам в изучении исторического Иисуса по гностическим апокрифам[1665].

Рассмотрим, как решаются в гностических апокрифах наиболее спорные вопросы о Страстях, возникающие сегодня у исследователей исторического Иисуса: а) ответственность за смерть Иисуса: был ли это заговор нескольких иудейских вождей – или решение римского префекта, увидевшего в Иисусе угрозу стабильности? б) деятельность самого Иисуса, приведшая к смерти: организовывал ли он – с помощью Иуды или без него – какие-либо акции, провоцирующие конфронтацию с властями? и в) судьба тела Иисуса: насколько исторически достоверен (и достоверен ли вообще) рассказ канонических Евангелий о том, что его похоронил некий благочестивый иудей? Что касается первого, в гностических апокрифах, упоминающих о кресте, остаются кое-какие ссылки на противостояние Иисуса и иудеев, однако римская власть полностью исчезает[1666]. Что касается второго, здесь нет связных рассказов о конкретных действиях Иисуса, приведших к Страстям. «Власти», с которыми конфликтует Иисус – это бог-творец и его ангелы, которые хотят, чтобы люди не узнали об истинном Боге и божественном мире[1667]. Что касается третьего, то тело неважно. Спаситель сбрасывает его перед распятием или во время его, чтобы вернуться к своим небесным корням (Ап. Иак 8, 37 – 9, 4: «Видите, что я сошел, и говорил, и подвергся судилищу, и сбросил венец мой после того, как спас вас, дабы и вы теперь обитали со мной»). Апокриф Иакова упрекает Иакова (и Петра) за приверженность к плоти: «Когда же прекратите вы любить плоть и бояться страданий? Или не ведаете еще, что вам предстоит претерпеть обиды и несправедливые обвинения?» (5, 2–12).

Итак, значительные методологические проблемы возникают при любых попытках извлечь из гностических апокрифов какие-либо сведения об историческом Иисусе. Ни в одном гностическом тексте, претендующем на то, что в нем сохранилось учение кого-либо из учеников Иисуса, мы не находим ни хронологической последовательности событий, ни повествовательного реализма[1668]. Кроме того, тот герменевтический контекст, который придают авторы отдельным частям этого сюжета, противоположен герменевтическому контексту историка. Даже если не пытаться задавать им вопросы, на которые эти тексты и не собирались отвечать, они напоминают нам о проблемах изучения новозаветных апокрифов в целом. Мы имеем дело с неполными текстами, зачастую сохранившимися только в переводах. Аллюзии на канонические Евангелия по большей части недостаточно близки, чтоб счесть их прямыми цитатами. Однако своей цели они могли достичь лишь в аудитории, знакомой с общепринятыми евангельскими традициями.