Античные историки часто составляли речи, в которых комментировали свое повествование[1465], хотя могли при этом следовать основной теме или темам реальной речи, произнесенной в этих обстоятельствах, если та была известна[1466]. (Это замечание относится более ко второму тому Луки; речи Иисуса в первом томе, как часто подтверждают наши источники, основаны на более ранних преданиях.) К добру или к худу, но у античных историков не было той радикальной предвзятости, с которой в просвещенческой и постпросвещенческой историографии относились к чудесам и знамениям[1467], хотя некоторые историки проявляли здесь больше скепсиса и критики, чем другие (возможно, в зависимости от ожиданий аудитории, на которую рассчитывали)[1468]. Евангелия и Деяния сообщают о знамениях чаще, чем большинство историков[1469] (а Лука и Деяния – несомненно чаще, чем Марк и Иоанн), однако отчасти это связано с тем, что они рассказывают историю чудотворца, в которой – в отличие от войн или политических хитросплетений – чудеса занимают очень важное место[1470]. Хотя ни один историк не может оставаться полностью отстраненным от событий, о которых рассказывает, в Античности, как правило, этические и религиозные взгляды самих историков обозначались в тексте более ясно, чем сейчас[1471]. Даже лучшие историки проявляли националистические предрассудки[1472]; «ответственные» историки старались включить в свое повествование тот или иной нравственный урок[1473] и верили, что ораторы и государственные деятели смогут использовать предоставленные ими примеры во благо общества[1474]. Однако историки и биографы могли вести и «чистое» повествование, никак не высказывая своего отношения к происходящему[1475]. В иудейской историографии также ценился элемент интерпретации[1476]. Как правило, для древней историографии был характерен обычай украшать повествование восхвалением и порицанием[1477]. А вот замечание, важное для Евангелия от Луки и Деяний: древние историки могли включать в свои книги богословские рассуждения[1478] и в большинстве своем верили, что в некоторых исторических событиях различима рука провидения[1479]. Разумеется, историки древности осуждали суеверия и предрассудки – но, как правило, осуждали их у других историков[1480]. Как и остальные историки, Лука мог обрабатывать свой материал в соответствии с собственными богословскими, политическими, апологетическими и иными взглядами и задачами с большей свободой, чем это принято в современной историографии. Древние историки и сведения Древняя историография как жанр не вполне походила на свою современную «наследницу». Однако скептицизм относительно того, что «наименование «историка» имеет какое-либо отношение к исторической точности»[1481], преувеличен: если бы оно не имело никакого отношения к точности и достоверности содержания, мы не могли бы делать из древних исторических сочинений никаких выводов и, следовательно, не знали бы об античности почти ничего[1482]. Лукиан пишет, что хорошие биографы избегают лести, искажающей события (Как следует писать историю 12), и лишь дурные историки выдумывают факты (например, Как следует писать историю 24–25). Полибий, хотя сам он ранее и восхвалял отдельных личностей, настаивает на том, что истинный историк должен хвалить и осуждать не людей, а их дела (Полибий 10.21.8). То, что историки писали, руководствуясь богословскими, политическими и иными интересами, вовсе не означает, что они все выдумывали![1483] Даже апологетический и риторический подход Иосифа Флавия, как правило, не выхолащивает сущность библейских или иных сюжетов, которые он пересказывает. Изображая смерть Агриппы по всем правилам трагического искусства, используя в качестве предзнаменования филина (И. Д. XIX, 8.2)[1484], Иосиф дает себе волю как мастеру риторической истории (эллинистические риторические и трагические художественные приемы интересуют его куда больше, чем Луку) – однако не выдумывает ради этого саму смерть Агриппы. Клэр Ротшильд предлагает вполне сбалансированную, центристскую оценку: историки, подобно ораторам, заявлявшие, что ставят истину превыше стиля, различались по своим предпочтениям, но по большей части работали одновременно с информацией и с выразительной ее подачей[1485]. Интеллектуалы часто считали историю интересной и увлекательной[1486]. Разумеется, увлекательными были и романы; однако, как справедливо спрашивает Грегори Стерлинг о втором томе Луки, «призваны ли Деяния развлечь – или увлекательно сообщить о чем-то?»[1487]. В отличие от писателей других жанров, историки стремились в первую очередь донести до широкой публики истину[1488]. Если романы были предназначены именно для развлечения[1489], то историки верили, что могут развлекать читателя, не пренебрегая исторической истиной[1490]. Палестинская агада (возможно, более близкая к Матфею, чем к Иоанну или Луке), по-видимому, допускала большую свободу в обращении с материалом, чем эллинистическая историография. Историки древности, как правило, стремились точно передавать сами события, если не их подробности[1491], и сурово критиковали других историков за неточности или предрассудки[1492]. Аристотель отмечал, что разница между «историей» и «поэзией» не в литературном стиле, ибо всякий желающий мог бы переложить Геродота стихами; однако первая рассказывает о том, что действительно произошло, а вторая – о том, что лишь могло бы произойти[1493]. Поэтому даже более риторически ориентированные историки признавали, что исторический труд требует не только риторического искусства, но и исследования фактов[1494]. Плиний Младший, оратор, которому так и не выпало случая написать собственную историю, настаивал, что главная цель истории – точность в изложении фактов, а вовсе не риторические красоты (Письма VII, 17.3); риторика уместна лишь там, где проверены все факты (VIII, 4.1)[1495]. Хотя риторический уровень Луки намного выше, чем у Марка, он – не элитный историк: ни его греческий язык, ни риторическое искусство не позволяют помещать его в одну категорию с куда более риторически ориентированным Иосифом Флавием[1496]. вернуться Об интерпретативной функции речей см., напр.: Henry J. Cadbury, The Making of Luke-Acts (London: SPCK, 1968), с. 185; Eckhard Plümacher, Geschichte und Geschichten: Aufsätze zur Apostelgeschichte und zu den Johannesakten (ed. J. Schröter and R. Brucker; WUNT 170; Tübingen: Mohr Siebeck, 2004), с. 109–126; об их композиции см., напр.: Dibelius, Studies in Acts, с. 138–185. вернуться См.: Cadbury, Making, с. 186–187; Conrad Gempf, «Public Speaking and Published Accounts», в кн.: Acts, ed. Winter and Clarke, с. 259–303, цит. с. 264, 283, 299; также о переписывании речей, приведенных у более ранних историков, см.: Fornara, Nature of History, с. 143–168; Nigel G. L. Hammond, «The Speeches in Arrian’s Indica and Anabasis», CQ 49.1 (1999): 238–253. вернуться О современных философских предпосылках для такого подхода см., напр., дискуссию в кн.: Pierre Benoit, Jesus and the Gospel (trans. B. Weatherhead; 2 vols.; vol. 1, New York: Herder & Herder, 1973; vol. 2, New York: Seabury, 1974), 1:39; Howard Clark Kee, Miracle in the Early Christian World: A Study in Sociohistorical Method (New Haven: Yale University Press, 1983), с. 3–16; John P. Meier, A Marginal Jew: Rethinking the Historical Jesus, vol. 2: Mentor, Message, and Miracles (ABRL; New York: Doubleday, 1994), с. 519–520; подробнее: Brad S. Gregory, «The Other Confessional History: On Secular Bias in the Study of Religion», History and Theory, Theme Issue, 45 (Dec. 2006): 132–149; Craig Keener, Miracles: The Credibility of the New Testament Accounts (2 vols.; Grand Rapids: Baker Academic, 2011); idem, «A Reassessment of Hume’s Case against Miracles in Light of Testimony from the Majority World Today», PRSt 38.3 (Fall 2011): 289–310. Незападные подходы зачастую значительно отличаются; см., напр.: Lamin Sanneh, Whose Religion Is Christianity? The Gospel beyond the West (Grand Rapids: Eerdmans, 2003), с. 26; Philip Jenkins, The Next Christendom: The Coming of Global Christianity (New York: Oxford University Press, 2002), с. 122–131; Craig Keener, «Cultural Comparisons for Healing and Exorcism Narratives in Matthew’s Gospel», HTS/TS 66 (2010); idem, «Spirit Possession as a Cross-Cultural Experience», BBR 20 (2010): 161–182. вернуться См., напр.: Фукидид 1.22.4; Полибий 7.7.1; см сообщения о знамениях (у многих историков, включая Ливия) и о знаках (возможно, пропаганда в духе Флавия у Тацита, Ист 4.81; Светоний, Веспасиан 7.2–3). Иосиф Флавий пишет о сверхъестественном в достаточно бесстрастном ключе, однако хочет, чтобы читатели верили его рассказам о чудесах: см.: Otto Betz, «Miracles in the Writings of Flavius Josephus», в кн.: Josephus, Judaism and Christianity (ed. L. H. Feldman and G. Hata; Detroit: Wayne State University Press, 1987), с. 212–235, цит. с. 212–213. вернуться Экхард Плюмахер (Eckhard Plümacher, «ΤΕΡΑΤΕΙΑ: Fiktion und Wunder in der hellenistisch-römischen Geschichtsschreibung und in der Apostelgeschichte», ZNW 89 [1998]: 66–90) сравнивает Луку с «сенсационными» историками; однако, несмотря на интерес Луки к знамениям, ему недостает риторической утонченности и большинства драматически-трагических элементов, характерных для сочинений этого рода. вернуться Даже в наши дни историки, работая над темами, которые так или иначе связаны с сообщениями о чудесах, вынуждены отводить место и самим этим сообщениям (напр.: Amanda Porterfield, Healing in the History of Christianity [New York: Oxford University Press, 2005]; James Opp, The Lord for the Body: Religion, Medicine, and Protestant Faith Healing in Canada, 1880–1930 [Montreal: McGill-Queen’s University Press, 2005]; Heather D. Curtis, Faith in the Great Physician: Suffering and Divine Healing in American Culture, 1860–1900 [Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2007]), хотя писать о них обычно стараются в нейтральном академическом ключе. Рэмси Макмюллен (Ramsay MacMullen, Christianizing the Roman Empire [New Haven: Yale University Press, 1984], с. 7, 24) отмечает, что историк – как историк – может передавать сообщения о чудесах (например, связанных с именами Симона Кимбангу и других), воздерживаясь от суждений о сути и причинах самих этих явлений. вернуться См., напр.: Steve Mason, Josephus and the New Testament (Peabody, Mass.: Hendrickson, 1992), с. 63; Penner, In Praise, с. 129, 179; подробнее об этом см.: Colin J. Hemer, The Book of Acts in the Setting of Hellenistic History (ed. C. H. Gempf; WUNT 49; Tübingen: Mohr Siebeck, 1989), с. 79–85. вернуться Например, проримский уклон Полибия (Полибий 36.9.1–17; Arnaldo Momigliano, Essays in Ancient and Modern Historiography [Middletown, Conn.: Wesleyan University Press, 1977], с. 71–73); у других, скажем, у Тита Ливия, этот подход доводится до крайности. Геродот (История 2.4.32, 50, 58, 77, 82; Klaus Meister, «Herodotus», BNP 6:265–71, цит. с. 268) и Фукидид более нейтральны, чем можно ожидать, – но даже здесь есть исключения, ср.: Henry Theodore Wade-Gery, «Thucydides», OCD, с. 1516–1519, цит. с. 1519. вернуться Напр.: Дионисий Галикарнасский, Рим. древн 1.2.1; 1.6.3–5; Диод. Сицил. 15.1.1; 37.4.1; ср.: Полибий 1.1.1; Валерий Максим, 2 предисл.; Тацит, Агрикола 1; Максим Тирский, Рассуждения, 22.5; даже Лукиан, Как следует писать историю, 59. Подробнее об этом см.: Daniel Marguerat, La première histoire du christianisme (Les Actes des apôtres) (LD 180; Paris: Cerf, 1999), с. 28–29; Fornara, Nature of History, с. 113–116. Среди иудейских источников см., напр.: Филон, Авр 4; Иосиф Флавий, Пр. Ап 2.204. См. также: 1 Кор 10:11. вернуться Напр.: Дионисий Галикарнасский, Рим. древн 5.56.1; 6.80.1; Полибий 3.31.11–13; ср.: Суд 11:26–27; 2 Цар 11:21; 4 Цар 9:31. вернуться Напр.: Полибий 1.35.1–10; Диод. Сицил. 31.10.2; Дионисий Галикарнасский, Рим. древн 7.65.2; Тацит, Анн 4.33; Дион Кассий 1.5.4; Арриан, Анаб 4.10.8; Корн. Неп. 16 (Пелопид), 3.1; ср. обсуждение: Steven M. Sheeley, Narrative Asides in Luke-Acts (JSNTSup 72; Sheffield: Sheffield Academic Press, 1992), с. 56–93. вернуться См., напр.: S. von Dobbeler, «Geschichte und Geschichten: Der theologische Gehalt und die politische Problematik von 1 und 2 Makkabäer», BK 57.3 (2002): 62–67; Eckart Reinmuth, «Zwischen Investitur und Testament: Beobachtungen zur Rezeption des Josua-buches im Liber Antiquitatum Biblicarum», SJOT 16.1 (2002): 24–43; Theodore A. Bergren, «Nehemiah in 2 Maccabees 1:10–2:18», JSJ 28.3 (1997): 249–270; Peder Borgen, «Philo of Alexandria: Reviewing and Rewriting Biblical Material», SPhilo 9 (1997): 37–53; а также многочисленные статьи Кристофера Бегга и Луиса Фельдмана о пересказе библейских повествований у Иосифа Флавия. вернуться Напр.: Полибий 3.4.1; 8.8.3–6; 10.26.9; ср.: Плиний, Письма 5.8.1–2. вернуться Напр.: Дионисий Галикарнасский, Рим. древн 8.56.1. Историки «включали» богословие в историю (Rothschild, Rhetoric of History, с. 59; см. также: с. 295). вернуться См., напр.: Marguerat, Histoire, с. 36–37; и особ.: Squires, Plan, с. 15–17 (о Дионисии), 18–20 (об Иосифе Флавии) и 20–36 (о Луке). вернуться Напр.: Полибий, 8.8.7–9; Иосиф Флавий, И. Д. ХХ, 8.3; Лукиан, Как следует писать историю, 7–9. вернуться Penner, «Civilizing Discourse», с. 72–73; ср.: idem, Praise, с. 179. Он справедливо отмечает предрассудки историков (Penner, Praise, с. 77–78, 179, 217), однако история, полная предрассудков – еще не вымысел. Напротив, Gerd Lüdemann (assisted by Tom Hall, The Acts of the Apostles: What Really Happened in the Earliest Days of the Church [Amherst, N. Y.: Prometheus, 2005], с. 22) обвиняет библеистов в том, что из апологетических побуждений они отвергают фактические требования античной историографии. вернуться В некоторых жанрах факты и вымысел могут сочетаться (Loveday Alexander, «Fact, Fiction and The Genre of Acts», NTS 44.3 [1998]: 380–399, цит. с. 385–391), но в подавляющем большинстве случаев они принадлежат к различным жанрам. вернуться Об этом совершенно верно пишет Geza Vermes, Jesus and the World of Judaism (Philadelphia: Fortress, 1984), с. 19–20. вернуться Можно только поразиться тому, как часто ночные птицы из леса влетали средь бела дня в общественные здания! Поскольку это предзнаменование, по-видимому, уже появлялось ранее (И. Д. XVIII, 6.7), вполне возможно, что Иосиф добавил его, дабы придать повествованию связность; сравните с тем, как Лука, обычно сохраняющий последовательность событий Марка, отступает от нее в своей вступительной перикопе, связанной с Назаретом. вернуться Rothschild, Rhetoric of History, с. 69–70; ср.: Дион Кассий 1.1.1–2. вернуться Например, Максим Тирский 22.5; 2 Мак 2:24–25; ср.: Fornara, Rhetoric of History, с. 120–134. Лукиан, однако, подчеркивает, что хороший историограф должен ценить истину превыше увлекательности (Как следует писать историю 9). вернуться Gregory E. Sterling, Historiography and Self-Definition: Josephos, Luke-Acts and Apologetic Historiography (NovTSup 64; Leiden: Brill, 1992), с. 320; также: Aune, Literary Environment, с. 79. вернуться Лукиан, Как следует писать историю 9. Некоторые историки, как Геродот, писали больше для удовольствия публики, чем другие, как Фукидид; однако даже Геродот, прославленный своим очарованием (Дион Хрисостом, Речи 18.10), использовал достоверные источники, хотя порой неверно их понимал (Meister, «Herodotus», с. 267–268), и греческих предрассудков у него вообще намного меньше, чем можно было бы ожидать (с. 268–269). вернуться См., напр.: Talbert, Gospel, с. 17. вернуться Дион Кассий, 1.1.1–2; Fornara, Rhetoric of History, с. 120–133; Palmer, «Monograph», с. 3, 29; Aune, Literary Environment, с. 80; idem, The Westminster Dictionary of New Testament and Early Christian Literature and Rhetoric (Louisville: Westminster John Knox, 2003), с. 285; ср.: Дионисий Галикарнасский, Демосф 47. О биографиях см.: Burridge, What Are the Gospels?, с. 149–151. вернуться См., напр.: A. W. Mosley, «Historical Reporting in the Ancient World», NTS 12.1 (1965): 10–26, цит. с. 26; Hemer, Acts in History, с. 63–70; далее см., напр.: Дионисий Галикарнасский, Фук 8; Иосиф Флавий, Пр. Ап 1.26; И. Д. XX, 8.3; ср.: Жизнь 336–339. Форнара (Fornara, Rhetoric of History, с. 72, 100, 104) подчеркивает объективность (хотя в этом вопросе он может и преувеличивать). О том, как пишется история, см. далее: Keener, John, с. 17–25; более полно эти вопросы исследованы в кн.: Keener, Acts: An Exegetical Commentary, vol. 1: Introduction and 1:1–2:47 (4 vols.; Grand Rapids: Baker Academic, 2012), особенно с. 51–361. вернуться Например, Диод. Сицил. 21.17.1; Дионисий Галикарнасский, Помпей 3; Иосиф Флавий, Жизнь 336–339; Арриан, Индика 7.1.; Плутарх Злок. Гер (?) 3–7 (Мор 855С–856B); Алк 3.1; Лукиан, Как следует писать историю 24–25. вернуться Аристотель, Поэт 9.2.1451b; ср.: схожее замечание у Лукиана, Как следует писать историю 8, 40. Полибий, признавая ценность мифа, указывает, что цель истории – говорить одну только правду (Полибий 34.4.1–3, особ. 2). вернуться Дионисий Галикарнасский, Рим. древн 1.1.2–4; 1.4.2; Фук 8, 55; Геродиан 1.1.1–3. Цитируя этих авторов, я не имею в виду, что они всегда следовали этому идеалу сами. Большинство из них относились к искажению истины ради риторических целей не так непримиримо, как Полибий (2.56.7; 12.7.1). вернуться Похвалы исторической точности см. также в кн.: Плиний, Письма 5.5.3; 5.8.5. вернуться Иосиф часто приукрашивает библейские источники в своих Древностях (он обращается с Библией куда более свободно, чем Лука с Марком), порой даже свободно составляет новые речи. Однако библейские события он обычно оставляет в неприкосновенности; некоторые его украшения также основаны на предшествующей (хоть и легендарной) традиции; и археология часто подтверждает его проверяемые детали. Лука определенно не развивает сцены так, как советовали это делать риторы (практика, восходящая еще к Гомеру, впоследствии получившая название экфрасис) и не пишет в «грандиозном» стиле, который использовала для историографии Вторая софистика (Фронтон, Письма к Веру 2.1.14; об уровне Луки ср., напр.: Aune, Literary Environment, с. 77. |
