Изучение Евангелий знакомит нас с историей Иисуса – в представлении тех, кому он бросил вызов, и его восторженных сторонников. А риторический анализ Евангелий помогает нам понять силу речей Назарянина, вошедшего в мировую культуру с галилейских холмов.
В преданиях об Иисусе мы со всей ясностью видим, что находим смысл лишь там, где помещаем сведения в осмысленный контекст или повествование. Джонсон судит верно: «Самое важное о человеке, – это именно то, что ускользает от наших методов критической историографии: это смысл героя». И потому я согласен с Джонсоном в том, что «наша проблема – не в недостатке сведений, а в невозможности добраться до смысла» в огромном массиве первичных данных, представляющих историю Иисуса.
Очевидно, как в археологических исследованиях, так и в библейской экзегетике надежный смысл нам дают не сами факты, а скорее их интерпретация. Любая интерпретация есть движение от исторических событий, обманчивых и неуловимых, к захватывающему повествованию о них.
Разве исследователи психологии религии не помогли нам увидеть, сколь важен психобиографический метод при создании любой биографии, а особенно рассказа об Иисусе? Разве авторы, открыто предложившие нам свои психобиографии Иисуса, не бросили вызов тем, кто разочарован в банальном прошлом и пытается начать творческое исследование духовной силы этого человека и его вести, сулящей столь многое?
Нам следует знать, что доступ к истории дают только предания, а понятными они становятся лишь благодаря интерпретации[1106]. И предания, и их истолкования передаются и вновь раскрываются перед нами лишь в повествовании. И мы можем спросить: не потому ли свидетельство Нового Завета столь сильно, что оно не просто имеет значение для истории, – но и, кроме того, исторично и реально? Разве рассказ об Иисусе не основан на реальных событиях, еще не получивших истолкования? Я склонен ответить «да».
И несмотря на огромное значение работы Джонсона, я не могу согласиться с ним по одному ключевому вопросу. Он разбирал проблемы, связанные с «Семинаром по Иисусу», и сделал такое замечание: «В основе христианской веры, и в прошлом, и теперь [в новозаветную эпоху и сегодня], лежат религиозные утверждения, связанные с присутствующей силой Иисуса». Это высказывание можно рассмотреть вне контекста, который сам Джонсон старательно для него создавал – и тогда оно может привести нас к докетизму (неисторической мистике) и идеализму, к идее о божественном или небесном существе, которое только казалось человеком, хотя на самом деле им не было. Я убежден, что к заявлению Джонсона надо кое-что добавить: упоминаемые им «религиозные утверждения» должны опираться не только на предполагаемый образ «реального Иисуса», но и на историю Римской империи и раннего иудаизма. Мы, профессора, особенно преподаватели семинарии, не должны учить студентов тому, что покажется глупостью в залах Еврейского университета в Иерусалиме.
Почему необходимо «Исследование Иисуса»? Оно должно начинаться с чисто исторических и научных методов и с честно поставленных вопросов. А нам, его участникам, надлежит быть «беспристрастными» – в том смысле, что мы не должны добиваться от фактов заранее готовых желанных выводов. Когда наш научный труд завершен, хотя бы временно – это еще не конец. И иудеям, и христианам предстоит еще дать личную оценку ответам. Нам необходимо сохранять бдительность и исследовать то, как последствия научного изучения Античности, особенно жизни и учения Иисуса в первой половине I в. н. э., влияют на священные традиции и веру, и использовать все доступные методологии – от социологии до психобиографии, от археологии до богословия, – которые помогают понять, какими мы были и кто мы сейчас.
А кроме того, христианам следует избегать двух извечных ловушек. С одной стороны, нам не надо искать оснований для христианской веры в некоей иллюзии объективного научного знания. Хороший исследователь никогда не станет лишать христианскую веру ее скандальной и мучительной неопределенности. Личная и полная преданность дает возможность нашей вере в Иисуса быть подлинной и питать наш дух.
С другой стороны, подлинная христианская вера – это нечто большее, чем «прыжок веры» Кьеркегора. Рассказ об Иисусе историчен. Археологические находки дают нам сведения, способные обогатить любую психобиографию.
Мой коллега Якоб Вентцель ван Хёсстин отмечает: «Так называемая постфундаменталистская модель рациональности… позволяет нам выйти за пределы объективизма и релятивизма»[1107]. Ван Хёсстин призывает нас, живущих в эпоху после Просвещения, идти вперед без надежной эпистемологической основы, потому что «у нас по-прежнему есть причины думать, что мы можем доверять нашим ненадежным суждениям, когда совершаем ответственный выбор – и контекстный, и кросс-контекстный[1108]. Поскольку любые методики, применяемые историками, основаны на нечеткой эпистемологии, а наши источники дают лишь туманные ответы на поставленные вопросы, нам не следует требовать от психобиографии чистой «научности».
Если кто-то пытается понять Иисуса, то хоть какие-то надежные и адекватные знания о его жизни и образе мыслей совершенно необходимы[1109]. Некоторые экзистенциалисты считают, что христианам хватило бы и одного неопровержимого факта об историческом Иисусе – знания о чистой данности его смерти на кресте. Но, разумеется, в XXI веке этого не хватает большинству христиан, – и в I веке последователям Иисуса этого тоже не хватало.
Символы веры, по большей части, не передают «благую весть» об историческом Иисусе из Назарета. Кэтрин Келлер из Университета Дрю справедливо замечает: «Все Символы веры подчеркивают сверхъестественное происхождение Иисуса, а потом сразу от его рождения переходят к его смерти и воскресению. Они совершенно не говорят ни о его жизни, ни о его словах, ни о его любви, они молчат о его проповедях, мудрости, исцелениях и пророчествах»[1110]. Хотя повествования о рождении Иисуса знакомят нас с небесным Христом, после креста для нас остается лишь его мертвое тело. В обоих случаях нам не хватает жизни Иисуса между рождением и смертью – и мы не можем создать на этом психобиографию Иисуса.
Для жизни и процветания в мире, все более секулярном, христианству следует лучше понять свое происхождение, понять, как оно родилось в иудейской культуре I века, впитать в себя те истины, которые воплотились в жизни и проповеди Иисуса, найти в них свою опору и обогатиться благодаря им[1111]. Я с 1968 года жил в Иерусалиме и в других местах на Ближнем Востоке и свыкся с мыслью, что не стоит считать главным ключом к пониманию Иисуса его слова. И следует знать, что Иисус обретает смысл, когда мы узнаем и вообразим его окружение и обстоятельства жизни. Свитки Мертвого моря ни разу не упоминают об Иисусе или о его учениках – но, тем не менее, показывают нам интеллектуальное и психологическое окружение той эпохи. Кроме того, духовность Кумранской общины и мира Иисуса в целом сохранена для нас благодаря этим кожаным свиткам – и благодаря тому, что евреи, современники Иисуса, считали их Священным Писанием и бережно хранили их.
Вера в Иисуса Христа укоренена в вере в иудея по имени Иисус. Эта вера требует верного, честного и, прежде всего, научного и беспристрастного исследования вопросов Что (Was) и Как (Wie), благодаря которым обретает смысл жестокость прилюдного распятия. Это мирское событие – лишь часть Того (Das), в чем состоят и история Иисуса, и «благая весть» (Евангелие) о нем. Швейцер, в чьих глазах Иисус был несравненно велик, видел, какие проблемы мешали ученым его эпохи оценить Иисуса. Исследования не шли на пользу верующим, желавшим хранить верность традициям и источникам. Швейцер не мог решить эти проблемы, а потому покинул Европу и стал жить в мире мистики, самоотверженно служа африканцам[1112].
