Когда мы говорим о писаной Торе, то «чаши уравновешены» – иудеи и народы мира по отношению к ней находятся в равном положении. Устный закон, напротив, для Израиля уникален: это тайна, секрет между Богом и Израилем. Хранить этот секрет значило избегать его перевода на греческий; и, чтобы предотвратить такой перевод, закон сохранялся в устной передаче.

По-видимому, этот мидраш представляет собой реакцию на притязания Церкви, представлявшей себя законной наследницей Израиля. Действительно: Священное Писание, Книга Книг, принадлежала уже не только иудеям. Ее принял христианский мир. Мишна, согласно этому мидрашу – это то, что отличает иудеев от христиан: в ней выражается сущность «бытия Израилем» – в виде секрета, переданного Богом. Следовательно, необходимо всеми силами удерживать эту устную Тору в иудейских руках, дабы с ней не случилось того же, что с Торой письменной: чтобы она не была принята язычниками, которые затем объявят «Израилем» себя.

В то время как христиане старались придать легитимности своим писаниям, присовокупив к ним старые писания и добиваясь того, чтобы они воспринимались и распространялись вместе – иудеи, напротив, стремились повысить легитимность своего канона, сделав его «тайной», секретом, который передан им Богом на сохранение.

Вот что мы читаем в Иерусалимском Талмуде:

Многочисленные комментаторы не уставали подчеркивать важность устного закона и его превосходство над письменным; и действительно, существование устного закона – это то, что отличает Израиль от всех прочих народов. В свете вражды с христианством, основанном на том же Священном Писании, совершенно понятно, о ком идет речь: «Эти выпускают свои книги, и те выпускают свои книги»[880]. Мидраш Танхума, процитированный выше, делает важный следующий шаг. Согласно этому мидрашу, необходимо воздерживаться от перевода устного закона на греческий, дабы он не «просочился» к иным народам. Перевод на греческий легко может привести к его распространению, а это уничтожит уникальность евреев. Иными словами, раввинистические учения передавались устно именно для того, чтобы избежать их перевода.

Что же касается писаного закона – талмудические источники указывают, что к его переводу мудрецы относились положительно. Мишна говорит об этом:

Вавилонский Талмуд объясняет, что перевод Писания на греческий язык был дозволен «из-за того, что случилось при царе Птолемее» (т. е. перевода LXX; вав. Мег 9b). Иными словами, перевод Септуагинты воспринимался как успех, даже как чудо. В том же разделе Талмуда далее мы читаем:

То же самое в Иерусалимском Талмуде излагается так:

Причина такой заботы о переводе – в неизбежном отсутствии буквальной точности. Невозможно перевести текст с одного языка на другой так, чтобы он остался «точь-в-точь таким же». По-видимому, однако, с греческим языком мудрецы такой проблемы не видели – «их дозволялось переводить только на греческий». Это связано с красотой и глубиной греческого языка – «красой Иафета». Особое отношение мудрецов к греческому языку прослеживается здесь совершенно ясно. Хотя они предпочитали перевод Аквилы, Септуагинта в их глазах также имела ценность. «То, что случилось при царе Птолемее» в цитированном нами выше отрывке из Вавилонского Талмуда описывается как чудо; такое же отношение встречаем мы и в античных грекоязычных иудейских источниках – в «Послании Аристея» и у Филона, где перевод Септуагинты также описывается как чудо, событие важное и однозначно позитивное; Филон говорит даже, что в память о нем был установлен особый праздник (Моис 2.25–43).

Однако некоторые источники представляют нам и совершенно иную картину. В Масехет Соферим, сборнике, составленном после Талмуда, примерно в VIII в., то, что случилось при царе Птолемее (перевод LXX), описывается так: «День этот был тяжелым днем для Израиля – как тот день, когда изваяли Золотого тельца, ибо невозможно было перевести Тору во всей ее полноте» (1:7). Подобные же выражения встречаем мы и в пост-талмудическом списке постов, дошедшем до нас во многих источниках. Один из самых известных озаглавлен Мегиллат Таанит Батра; он входит в книгу Халакот Гедолот, составленную р. Шимоном Каярой в Вавилонии IX в. В список входят посты, установленные в память о различных событиях, начиная от библейских времен и до событий вскоре после разрушения Храма. Этот список в дальнейшем воспроизводился во множестве галахических трудов. В нем мы находим такой пункт: «Вот дни, когда мы постимся ради Торы… 8-го тевета, во дни царя Птолемея, Тора была переведена на греческий язык, и тьма сошла на мир на три дня»[882].

В этом источнике не объясняется, почему перевод Торы на греческий язык стал трагедией, достойной оплакивания: по-видимому, авторы считали это самоочевидным. Суламифь Элицур, недавно предпринявшая детальное исследование этих списков, полагает, что в свете принятия Септуагинты христианами перевод Торы на греческий начал восприниматься как преступное действие, нанесшее ущерб евреям[883]. Элицур приводит даже древнюю формулировку, которая звучит так: «Ради блага Израиля не следовало переводить Тору». Это утверждение удивительно сходно со словами мидраша Танхума, который мы обсуждали выше, говоря об устном законе[884].