Аминандр употребил всю свою хитрость и влияние на другая вождей, чтоб отсрочить нападение, покуда вы все не уедете, но он не один командует в бандах Спартака.

Люцилла спаслась, потому что послушалась Аминандра.

— Опять Люцилла!.. я умру, если ты еще раз напомнишь мне имя этой ненавистной убийцы моего отца!

— Не она его убила; он сам убил себя, разве можно влюбляться в 70 лет в двадцатилетнюю красавицу?! разве твой отец не мог понимать, что с ее стороны было одно кокетство от скука?

— Проклятье!

— Бедная, милая!.. ты сама не знаешь, что говоришь от горя. Я не сержусь; ничем ты не вызовешь моего гнева. Пойдем к Аминандру: проси его покровительства и дружбы… Хризида…

— Беглянка!.. прачка!.. она бежала от несчастного дедушки Вариния, который заплатил за нее три тысячи моему отцу: она, все равно, что украла их.

— Твой отец — причина всех бед этих бедных людей: подари он Аминандра Квинту Аврелию, который его любил, не продай он его в каменоломню — Аминандр не сделался бы разбойником. Не продай он Хризиду Варинию, который стал ее отдавать в наем соседям за плату, мучая непосильным трудом, она не убежала бы. Разве люди виноваты, что их доводят до отчаянья всякими истязаниями?

— Не все же могут и баловать их, как твоя милая Люцилла!

— Аврелия!.. ты готова быть жестокой, чтоб только не подражать Люцилле!

— Какие отношения были у нее с Аминандром?

— Этого я тебе не скажу.

— Ты стала ее подругой, Катуальда!.. ты меня не любишь.

Молодые девушки обе заплакали.

Между тем в среде разбойников возникла ссора по поводу дележа добычи.

Аминандр и Бербикс, награбившие в эту ночь много денег и посуды, никак не могли разделиться, потому что свирепый, пьяный галл не шел ни на какую сделку со спартанцем и не слушал его убеждений, огорченный и разгневанный больше всего тем, что Аврелия не досталась ему на истязание.

Решить дело поединком было нельзя, потому что силы бойцов были одинаковы; ни один не одолел бы другого.

Разбойники не шли драться за своих предводителей, потому что банда Аминандра была почти вдвое сильнее банды Бербикса, которого любили только отъявленные негодяи, подобные ему и Дабару; борьба была бы не равной.

Долго они ругались, терзая слух несчастной Аврелии всякими резкими возгласами. Наконец Бербикс вскричал:

— Не достанется это мне, не достанется и тебе!.. вспомнишь ты меня, Аминандр!.. прощай!.. за мной, мои храбрые гладиаторы!

И он убежал из подземелья со всеми своими 50 разбойниками.

— Предводитель велел привести пленницу, — сказал разбойник, подойдя к Катуальде.

— Аврелия, милая, пойдем! — сказала галлиянка.

— Я не пойду по приказанию того, кому прежде сама могла приказывать, — возразила гордо Аврелия.

— Ты была прежде такой кроткой, доброй… что с тобой сделалось после болезни? я тебя не узнаю.

— Не пойду! кровь отца во мне… его тень возмутится, если его дочь унизится перед рабом!.. бедный, милый отец!

— Тебя поведут насильно… покорись!

— Ведите!.. добровольно не пойду.

— Доложи, Дав, прежде чем употреблять грубость, — сказала Катуальда.

Разбойник ушел, а галлиянка продолжала убеждать Аврелий, но все ее слова были тщетны, как будто упрямая душа Аврелия Котты переселилась в его дочь.

— Предводитель велел запереть пленницу в башню, — сказал возвратившийся разбойник.

Аврелия встала и пошла, опираясь на руку Катуальды. Разбойник отвел Аврелию на второй этаж башни и оставил ее там с Катуальдой, усевшись сторожить их на лестнице вместе с другими тремя разбойниками.

Аврелия бросилась на постеленную солому и громко разрыдалась.

Катуальде подумалось, что сердце несчастной пленницы разорвется от ее криков. К ней нельзя было подступиться ни с какими увещаниями. Через час или даже больше Аврелия умолкла, лишившись чувств.

Катуальда положила ей на голову тряпку, намоченную водой, и стала терпеливо ждать ее пробуждения, усевшись на пол около ее изголовья, она очнулась и тихо заплакала, всхлипывая. Катуальда обняла ее, подложив руку под ее шею, несколько раз поцеловала в лоб, в глаза и в щеки, называя самыми нежными именами, говоря все, что только ей приходило в голову.

Аврелия на этот раз податливее приняла ее ласки и убеждения, — она не отворачивалась от подруги, не противилась ее поцелуям и не проклинала ее.

— Аврелия, — сказала Катуальда, — выпей вина или молока!

— Не хочу.

— Не болит ли у тебя грудь? позволь, я натру ее тебе мазью; ты ее надорвала плачем.

— Не надо.

— Ну, я так потру, рукой.

— Оставь!

— Я смочу тебе лицо мокрым полотенцем, чтоб глаза не разболелись.

— Намочи!

Катуальда подала мокрое полотенце; пленница с удовольствием прижала его к своему пылающему лицу.

— Здесь есть все, что мы можем дать тебе, — продолжала Катуальда, — вот каша, молоко, вино, разные плоды, жареная курица, зеркало, гребенка, чистое платье…

— Все краденое!.. награбленное!.. я ни до чего не дотронусь… все пахнет кровью убитых! кровью моего отца!

— Он умер, а не убит.

— Все равно… без погребения!.. без погребения!.. ах! ах!.. бедный батюшка!.. где Барилл? где Сервилий? и они, может быть, убиты! зачем я не увезла их!.. я их погубила!

— С тобой не сладишь! — вскричала Катуальда уже с досадой, — я понимаю твое горе и сочувствую тебе, но Бог свидетель.

— Бог!.. ты однобожница, как Люцилла!.. ты молишься одному греческому Неведомому, не почитая никого на Олимпе!

— Всем богам я молюсь; я буду для тебя молиться, хоть этому кувшину, если велишь, только успокойся, не плачь и верь моей дружбе! Разве я не доказала моих чувств тем, что сижу здесь подле тебя, имея власть в банде первую после жены предводителя, как его приемная дочь! Аврелия, кто велел мне заботиться о тебе, если не мое сердце?

— Ах, Катуальда!

— Я люблю тебя больше моей жизни! горе тебя ослепило; после ты в этом убедишься.

Аврелия стала мало-помалу сдаваться на убеждения, обняла галлиянку и положила голову к ней на плечо, безмолвно слушая ее утешения.

Катуальда спела ей погребальный гимн, как бы заочно хороня ее отца: Аврелия вторила ей, горячо молясь за душу покойника. Они стали говорить о подземном мире, причем Катуальда старалась клонить речь на блаженство Элизия и благость Прозерпины, заступницы душ перед ее грозным супругом, Плутоном. Уже день начал клониться к вечеру, а подруги все еще сидели, обнявшись, тихо разговаривая.

К ним вошел Аминандр; он был не совсем трезв, выпив лишнее от радости после победы, и очень сердит на покинувшего его банду Бербикса с его товарищами. Густые волосы спартанца были всклокочены, одежда в крови и запачкана угольями на пожаре; густые усы его еще больше были им закручены в досаде и торчали, придавая его лицу еще более насмешливое выражение, чем обыкновенно.

— Хорошо ль тебе в клетке, птица с золотыми перьями? — отнесся он к Аврелии.

Она не ответила.

— Аминандр, уйди! — тихо и ласково сказала Катуальда.

Но гладиатора в час настроения его духа, подобного теперешнему, не легко было выпроводить.

— Всегда так бывает, — продолжал он, — ласточка предупреждает горлицу, вьется около нее, но та не внемлет ее крикам: хлоп!.. и попалась в сети!.. хорошо тебе в сетях, птица с золотыми перьями?

— Убей меня, разбойник, после всего, что ты сделал, — тихо отозвалась Аврелия.

— Аминандр не разбойник! — гордо возразил, спартанец, — разбойник Бербикс, разбойник Дабар; они драли кожу с Петрея, а я его спас. Аминандр — воин Спартака, освободителя рабов.

— Отец мой, уйди! — повторила Катуальда еще ласковее.

— А ты, дочь, выносишь, когда оскорбляют твоего отца, обзывая разбойником!.. не я, а Тит Аврелий был разбойником, мучителем своих рабов.

— Раб! — вскричала Аврелия, — помни, что я его дочь!

— Помню, моя птица! а ты помни, что я твой учитель, а не мучитель!.. ха, ха, ха… ты протяни твою руку Аминандру и скажи ему слово ласки и сочувствия, и Аминандр тебя полюбит, будет твоим другом и охранителем. Вспомни, сколько раз я защищал тебя от палки твоего отца!..