Четыре засова крышки проскрипели, заглушив последнее рыдание и последний вздох Марции.

Лициний сел на кресло около гроба и спокойно стал глядеть на часы в полном убеждении, что поступил не только справедливо, но даже очень милостиво относительно весталки, уличенной в нарушении обета.

Марции еще не было 25 лет; она не успела составить завещание, откладывая это со дня на день, надеясь на долгую жизнь.

В голове Лициния невольно пробежал эгоистический вопрос какая сумма останется в пользу храма после этой богатой девушки?

Полчаса истекло.

В комнате царила мертвая тишина, прерываемая только шепотом угрюмого старика, молившегося Прозерпине и Весте за душу казненной.

Точно статуи, неподвижно стояли понтифики в отдалении у стены.

— Распорядитесь, как следует, телом казненной! — приказал Лициний.

Отомкнув засовы гробовой крышки, понтифики сняли ее прочь, вынули умершую девушку и положили на ее постель; потом безмолвно подняли с пола ужасное орудие казни и удалились с ним из комнаты.

Лициний подошел к телу Марции со светильником в руке и остался доволен тем, что его помощники не допустили казненную исцарапать руками лицо или грудь в борьбе за жизнь и конвульсиях смерти: ее руки были расправлены по бокам при опускании крышки в минуту казни.

Осмотрев положение казненной, Лициний снова спокойно сел и стал молиться.

Чрез несколько времени в комнату вошла старшая весталка в сопровождении дев.

— Марция-Аврелиана, нарушившая свой обет, кончила жизнь, — сказал Лициний, встав с кресла, — помолитесь подземным богам за ее душу!.. да послужит ее смерть уроком вам, юные жрицы великой богини!

Весталки поклонились своему начальнику, не сказав ничего, и вышли.

Вместо них явились женщины, умевшие приготовлять покойников к погребению; они принесли ванну, горячую воду, благовонное масло и полотно.

— Эта дева отозвана от мира живых, — сказал им Лициний, указывая на Марцию, — исполните ваш долг над ее телом!

Он вышел.

Женщины раздели тело казненной, положили в горячую воду и размягчили в ней суставы, уже окоченевшие, потом, вынувши, положили опять на ложе и долго растирали душистым маслом.

Наконец они одели покойницу в ее лучшее платье, причесали ей волосы и накололи на голову жреческое покрывало, перетянув чело повязкой из белых лент с длинными концами.

Положив тело на другое ложе, покрытое дорогим покрывалом, они его вынесли в атриум квартиры, поставили среди комнаты, завесили окна и зажгли светильники и курильницы.

Никакого следа насильственной смерти не осталось на теле казненной; лик ее был бледен, как мраморное изваяние; Марция казалась спящей глубоким, спокойным сном; искусные женщины сумели уничтожить в ее лице даже выражение строгости и гордости, присущее ей при жизни; казалось, что вот заиграет сейчас улыбка на ее устах.

Лициний, взглянув еще раз на покойницу и убедившись, что все исполнено, как следует, послал извещение о ее смерти в дом родителей.

С громкими криками отчаяния вбежала Цецилия, уже вполне утешенная мужем, собравшим все доказательства невинности ее дочери, успокоенная уверенностью в благополучном результате суда… все рушилось!.. несчастная мать упала на тело дочери, разрывая свое платье и терзая волосы; понтифики с трудом удержали ее, чтоб она не сорвала покойницу на пол. Она кричала диким голосом: — Лициний, Лициний, зачем ты это сделал?!

Обморок прекратил раздирающие душу вопли Цецилии; ее вынесли без чувств и отправили на носилках домой; с ней сделалась горячка.

Марция, посредством тайной казни, была сочтена за подозреваемую, но не осужденную деву, еще имевшую право на всю пышность почетного погребения. Отец схоронил ее в своем фамильном склепе со всею торжественностью, приличною ее богатству и знатности.

Несчастная Цецилия, оправившись от болезни, почти каждый день приходила в роскошную залу-колумбарий, устроенную внутри склепа, ложилась на кушетку против урны с пеплом Марции и проливала слезы, прося Росцию декламировать ей «Плач Гекубы над могилой Поликсены» и другое в этом роде. Не долго ходила она и плакала… разрыв сердца соединил ее с дочерью.

Торжествующий Катилина присутствовал в числе приглашенных на похоронах Марции и расточал самые льстивые речи утешения убитому горем Марку-Аврелию; Лентул увивался около неутешной Клелии, дружески советуя Фабию развлекать супругу.

Злодеи видели и приехавшего Семпрония; он показался им рассеянным, не понимающим от горя, что вокруг него творится.

Железная натура престарелого воина с трудом выдержала этот новый удар, — горе его друга.

Заговорщики, в упоении своего адского торжества, решили оставить Семпрония в покое, не тратя денег на убийство человека, убитого горем без кинжала.

Уличить злодеев было невозможно; притянуть к суду, — еще невозможнее: замышляя тайные козни на погибель государства, явно они держались почти совсем в стороне от политики; их считали простым кружком расточителей-безобразников, знакомых между собою и сближенных общностью склонностей. Никому не казалось подозрительным и то, что они группировались постоянно около Катилины, потому что в Риме был таков обычай, что каждый знатный или просто богатый человек собирал вокруг себя всяких приживалок и прихлебателей, пировавших и даже живших у него целой ватагой в сто человек и больше.

Великий Понтифекс Лициний вскоре после смерти Марции умер скоропостижно в своей постели. Старость ли подрезала нить его жизни? подточил ли его червь всеобщего презрения сенаторов, после тайной казни невинной весталки старавшихся делать ему на каждом шагу неприятности? отравил ли его Катилина? — все предполагали то, другое и третье, но никто не узнал истины.

После него скончался, и точно так же таинственно, Марк-Аврелий-Котта.

Случались чаще прежнего поджоги, грабежи, убийства, похищения.

О Катилине снова заговорили. Против знаменитого заговорщика выступил знаменитый противник, не только равный силами злодею, но даже превзошедший его; это был Цицерон.

Знаменитый оратор сумел расстроить все замыслы злодея на консульскую власть.

Тогда Катилина снова стушевался, выдвинув свою креатуру, болтуна Лентула.

Лентул-Сура был один год консулом, но, благодаря ловкости Цицерона и его сторонников, а еще больше своему легкомыслию и пьянству, ничего не сумел и не успел сделать в пользу своего патрона; он составлял самые замысловатые планы и сулил Катилине всякое благополучие в самом скором времени, но все это немедленно выбалтывал тайным агентам Цицерона, в числе которых были: Аминандр Меткая Рука, Росция, Мелхода и Курий, покуда не погиб окончательно в засосавшем его болоте.

Так волновалось бурное море столичной жизни. Рев его волн, подмывавших крепкие утесы, валившиеся в бездну, достигал далеко, до самых пределов Востока и Запада, Севера и Юга; и там были люди, следившие с живейшим участием за ходом этой бури, желая успеха одни — одной партии, другие — другой.

Прислушивались к этой буре и жители Неаполитанского побережья; из них большая часть относилась равнодушно ко всему, что делается в столице; хлопотали и работали там в пользу Цицерона только старый Семпроний и его насмешливый любимец, Электрон-сицилиец, или певец-забияка, как его многие звали.

Спартак был побежден Крассом. Местность между Неаполем и Помпеей успокоилась от разбойничьих набегов и заселилась как новыми, так и прежними жителями, обстроилась красивыми помещичьими виллами и домиками богатых рыбаков из отпущенников, промышлявших ловлею рыбы на множестве лодок, управляемых их невольниками.

Пышная растительность юга не замедлила украсить эти разоренные места; быстро разрослись там по-прежнему рощи с дикими грушами, сливами, миртами, лаврами, оливами, буками, дубами и проч.; засверкали рыбки в сажалках; засуетились люди, добрые и злые, гордые и любезные… жизнь победила смерть.