Могучая рука остановила за плечо бегущего; он увидел Аминандра.

— Гладиатор! — вскричал он, озадаченный, — чего тебе надо?

— Денег, — хладнокровно ответил спартанец, — ты, господин плебей, теперь все в мире отдашь за одну тайну, а эту тайну знает только Аминандр, потому что Совиный Глаз видел ночью то, чего не видел ты, господин плебей, ха, ха, ха!

— Ты знаешь!.. говори!.. где Фульвия?!

— Мм… знаю… только… не скажу.

— Бери тысячу… две… три…

— Денег-то ты мне дашь не три, а десять тысяч, да что деньги!.. у Аминандра их теперь много!.. Аминандр служит трем господам и все ему платят: у римского ланисты Аминандр — гладиатор; у сторукого Бриарея — воин; а у Венеры — старший брат.

— Не болтай попусту!.. время дорого!.. какой Бриарей? какая Венера? где моя Фульвия? говори!

— Далеко.

— Говори!.. говори!..

— Если и до вечера не скажу, будет одно и то же, потому что торопливостью ничего не возьмешь, господин плебей.

— Мучитель! пойдем! получи плату и спаси Фульвию, если можешь!

Они молча дошли до квартиры Курия.

Старая Амикла уже очнулась от своей летаргии и, выпустив троих рабов, запертых в кухне, рыдала, догадавшись, в чем дело.

— Увезли! увезли! — стонала она, — мое дитя! мое сокровище!

Выслушав рассказ старухи, Курий отсчитал, не торгуясь, деньги гладиатору и спросил:

— Где же Фульвия?

— Далеко, — прежним хладнокровным тоном ответил Аминандр, — не достать тебе ее, господин плебей, но я теперь твой верный мститель, если угодно.

— Только?.. негодяй!.. ты обманул меня!

— Аминандр еще никого не обманывал, кроме своего ланисты, — мучителя, заставляющего лить кровь своих друзей на арене. Аминандр умел заколоть при всей публике трех своих друзей так, что они потом опять оказались живыми. Вот так меткие удары, господин плебей! а есть другие меткие удары, после которых сам Ахиллес не встанет.

— Болтун!.. разбойник!.. вон!.. отдай назад мои деньги, обманщик!

— Так-то и рыба всегда на удочку попадается, потому что не рассмотрит приманки. Эх, ветер у тебя в голове, господин плебей!.. где твоя Фульвия, я не знаю, а знаю только, кто и как ее увез. Увез ее сонную Мертвая Голова на мышиную лодку корсаров…

— Катилина?!

— Мертвое лицо, мертвое и сердце!.. быть твоей Фульвии в гареме деспота африканского.

— Ах!.. Мелхола ее спасет, если она теперь в Риме… я ей заплачу… Мелхола…

— Не одна возится с корсарами. Рим велик, много в нем притонов, господин плебей.

Курий издал стон отчаяния.

— Фламиний отозван, — продолжал гладиатор.

— Ты и это знаешь? это был подлог… кто это сделал?:

— Кому было нужно, тот и сделал.

— Зачем?

— Чтобы попировать на свадьбе.

— Что-о?

— Пойдем, господин плебей, пировать; я на радостях, а ты — горе топить. Свату первое место, а другу — второе после родителя.

— На чью свадьбу?

— Фламиния и Люциллы.

— Аминандр!

— В сваты попал, ха, ха, ха!.. попал в сваты, попаду и в мстители. Поедем!

— Мне теперь все равно!.. свет меркнет!.. горе!.. горе!..

И легкомысленный простак, поддавшись влиянию гладиатора, как ночью Цетегу, не рассуждая, уехал с ним в Неаполь.

Спасать ли Фульвию от рабства? мстить ли за нее похитителю? утопить ли свое отчаяние в кутеже? — о выборе Курий не думал. Вся жизнь для него шла как-то изо дня в день, подчиняясь сто раз в сутки чужой воле то одного, то другого человека. Он даже не рассудил и о том, не даром ли бросил десять тысяч человеку, сообщившему весть, которую он узнал бы и без него.

В лучшей гостинице Неаполя, на рассвете после дождливой, темной ночи, накануне календ февраля, сидел, греясь у очага общей залы, пожилой человек воинственного вида. Он читал афишу[36] о предстоящем блестящем представлении в цирке в день праздника Марса; это была писаная афиша, одна из тех, что тогда рассылались антрепренерами труппы по гостиницам и вывешивались на площадях.

Но мысли старика были далеко от того; что видели его глаза.

Его чело, украшенное густыми, белокурыми волосами, коротко стриженными, завитыми и слегка подкрашенными среди проседи в цвет, свойственный им прежде, — его чело было нахмурено. Жгучие черные глаза искрились из-под сдвинутых бровей. Он кутался, накинув не только на плечи, но и на голову свой военный плащ, не столько от холода, как от нервной дрожи после бессонной ночи и внутреннего волнения.

— Который час? — спросил он служителя, стоявшего в почтительной позе около него.

— Одиннадцатый по закате, почтенный претор, — ответил слуга.

— Скоро взойдет солнце, а ее еще нет, — прошептал старик сам с собой и принялся за афишу.

Несколько минут прошло.

— Слуга, никто вчера не приезжал сюда? — спросил претор.

— Я доложил тебе обо всех приезжих, почтенный претор.

— Ее нет; ее все нет. Что за таинственность?!

Отдав афишу, старик походил по обширной зале, нервно потирая руки; потом снова сел к огню и, потребовав кубок вина, стал его медленно пить.

В гостиницу торопливо вбежал молодой человек, закрыв голову капюшоном настолько, что можно было видеть только его нос и усы.

— Кто это? — спросил он слугу, указывая на старика.

— Не могу сказать твоей милости, — был ответ.

— Тайна?

— Мм… один приезжий.

— Он кого-нибудь ждет?

— Ждет.

— Он меня ждет.

И, не сказав больше ни слова, приехавший подсел к очагу, находившемуся среди комнаты, против старика.

Они переглянулись, но не узнали друг друга.

— Я зван, — сказал юноша кратко и таинственно.

— И я зван, — ответил старик таким же тоном.

— Письмом издалека?

— Да.

— Твердой рукой с неукротимой волей?

— С неукротимой волей… ты слуга этой руки?

— Самый верный.

— Что она велела тебе передать? она не будет здесь?

— Рука? — нет[36]. Рука его велела мне… [37]

— Его рука?

— Да.

— Какого его?..

— Того, кому мы оба служим. Я получил дощечки… советую тебе быть в календы февраля в Неаполе и ждать особу, присланную мной… так он писал.

— Опять он!.. юноша, я жду девушку.

— А я жду, сам не знаю кого. Извини, почтенный сенатор; я ошибся.

— Ты ждешь, сам не зная, кого?!.. что за история!

— Не понятное тебе может быть понятно мне.

— Так. Но это странная загадка.

— Мне не до загадок, почтеннейший.

— Ты тоже сенатор по одежде. Ты римлянин?

— Да. На тебе я вижу преторский плащ, но преторы Неаполя, Помпеи и Нолы мне знакомы, а твое лицо я забыл, на кого похоже.

— Люций Семпроний, претор дальней Испании, к твоим услугам.

— Семпроний!

— Что ты так вскрикнул?.. зачем ты так дико глядишь на меня? я три года не был в Риме, срок моей службы еще не кончен, но непредвиденные обстоятельства заставили меня вернуться раньше на полгода до срока.

— Семпроний!.. Семпроний!..

— Ты меня, конечно, знаешь, кто бы ты ни был, юный сенатор, но почему мое имя так взволновало тебя?

— Спаси твою дочь!

— Ты знаешь ее тайну?

— Я не знаю всех ее тайн, потому что ее душа сокровенна, как глубь морская, но… любовь ее губит… любовь к человеку, не стоящему ее… к негодяю, убийце…

— Это Фламиний.

— Да. Он перед тобой.

Юноша отбросил свой капюшон. Семпроний с недоумением взглянул на него.

— Я с ней опять повстречался в деревне, совершенно случайно, — продолжал Фламиний, — она ласкала меня, умоляя спасти от скуки в деревенской глуши; она меня увлекла… я забыл мой долг и стал ее женихом… кто же может устоять против чар взора Люциллы?!.. но я одумался… я не посмел губить существо, некогда спасенное мною; я ее покинул, пока еще было можно покинуть ее не погубивши; письмо за письмом присылала она: я не отвечал.