— Ты со мною прежде не говорил так откровенно; я думал, что ты охотно служишь Катилине.

— Служил я ему охотно, пока не понял его целей: ему все, друзьям его и помощникам — ничего. Вот его цель.

— Ты честнее, чем я думал.

— Фламиний, я ненавидел тебя только за материальные блага. Но, заняв твое место, я не получил, чего ожидал.

— Ты все-таки счастливее меня, Курий; тебя не разлучили с Фульвией.

— Счастливей!.. счастливей!.. — горько засмеявшись, повторил Курий, — а знаешь, кому и чему я этим обязан?!..

— Знаю, знаю.

— Да, я вытерпел все. Когда ее похитили, скорбь моя была ужасна, но я это перенес. Он сделал ее почти рабой своей Орестиллы. Эх!.. не ты, а я погиб!.. будь же добр со мной, выручи меня, Фламиний!.. если тебя придется продавать насильно, — за тебя не дадут двух динариев, как за сардинца. Постарайся, умоляю тебя, дать мне денег. Ты умеешь петь, знаешь греческий язык; тебя могут купить на легкую работу, — в учители. Тебе не будет дурно в неволе; ты, может быть, скоро угодишь господину твоим покорным характером и будешь освобожден, получив возможность отмстить.

— Ради этого, я уж тебе сказал, что согласен.

— Пойдем же!

— А как мне себя назвать?

— Как хочешь.

— О позор!.. о горе!.. до чего я дожил!.. что имя? ведь все равно оно будет чужое, какое бы ни было. Например, — Нарцисс; это очень обыкновенное имя у рабов. А если Катилина проведает?

— Ничего не проведает. Мелхола все скроет. Я тебе скажу, кто дал мне мысль продать тебя.

— Кто виновник этого нового горя и стыда?!..

— Люцилла.

— Она!

— Она призвала меня к себе в тюрьму и просила, чтоб я не дал убить тебя, чтоб я продал тебя, но не убивал. Это ее просьба. Она, верно, надеялась, что это одно спасет тебя, если ты попадешь к хорошему господину.

— Если попаду!.. а если не попаду?.. если я, потомок славного, древнего рода Фламиниев, кончу жизнь под ударами бича?.. о, стыд!.. легче умереть под секирой.

Мелхола жила в Риме с гораздо большими удобствами, чем в заброшенной Риноцере, хотя привычка жить кое-как, свойственная всем ростовщикам, и тут не дозволяла ей отделать своей квартиры. на широкую ногу. Кроме этой привычки, сношения семьи ростовщика с темной компанией прожившихся расточителей и морских разбойников заставляли ее окружать себя таинственностью. Комнатные рабы и рабыни у них все были из евреев, преданных делу господ. Других же рабов, — кучеров, дворников и т. п., не пускали за порог дома и никто непосвященный не ведал, что там находится и творится. Укрыть ли за. хорошую плату сбежавшего вора-невольника, которому грозит крест или виселица, спрятать ли краденые вещи, обделать ли тайную продажу или покупку, учредить ли тайный надзор за кем-нибудь, — все это охотно брал на себя старый Натан и славился в этих делах той мошеннической честностью, которой не могли похвалиться его конкуренты. Натан не изменял своему клиенту ни за какое золото его врага, покуда клиент щедро платил ему. Но и тут случались, хоть и редко, дела, перетягивания симпатии еврея от одного должника к другому. Тогда он прибегал к софизмам: я-де не клялся ему в том-то.

Никакое золото не могло соблазнить дочь Натана выдать Люцилле тайны общества расточителей, но она охотно взялась помогать ей, а после ее смерти ее мстителю, сказавши, что клялась Катилине только сбывать его приобретения, скрывать его тайны, но не охранять его от недругов, если бы кто-нибудь захотел его погубить. Несмотря на принципы торгашества, проникшие всю плоть и кровь ее с колыбели, Мелхола все-таки была женщиной, склонной больше к добру, чем к злу. Несчастия Люциллы, щедро платившей ей, возбудили ее жалость помимо денег, деньги же тут были скорее оправдательным средством, чем побудительной причиной.

— Уничтожьте флот корсаров, этот главный источник дохода моих клиентов, — и я ваша, — говорила она много раз Люцилле.

Но этого, как увидим, пришлось ждать очень долго.

Все давно спали в доме еврея, когда Курий привел туда Фламиния. Мелхола скоро явилась, одевшись на скорую руку и громко шлепая туфлями, сердитая.

— Третий раз будят! — проворчала она, принеся светильник и поставив его на стол.

— Спешное дело, — ответил Курий.

— Все у вас к спеху, да нужно, да на скорую руку, стриксы ночные!..[46] чего вам надобно?.. сам Вельзевул что ль прислал?

— Нет, мы от себя.

— Если так, убирайтесь!

— Мелхола, одно слово: я хочу продать раба.

— Ну! — нетерпеливо сказала еврейка.

— Тайком.

— Чей он?

— Мой.

— Твой? да у тебя есть ли хоть кошка или мышь не заложенная?

— Вчера не было, теперь есть.

— Бездонная Бочка, Каин отверженный, правду ли он говорит? — спросила еврейка Фламиния.

— Я продал ему себя, — ответил он.

— Ты? да разве римлянин…

— Тс! молчи! — шепнул Курий, — я слышу, как будто здесь мы не одни.

Они уселись и стали шептаться; чрез несколько минут их разговор был прерван громким зеваньем, раздавшимся из угла комнаты.

— Кто там? — спросил Курий тревожно Мелхолу.

— Оставьте!.. он опять уснет; этот человек не опасен; это один веселый бандит.

— Веселый бандит? — удивленно спросил Фламиний.

— Да, — ответила Мелхола, — это один из тех счастливцев, что могут хохотать и петь, не евши сутки… это некто по прозванию Меткая Рука, — перелетная птица, у которой нет гнезда, никогда и не было, — бродячий певец, гладиатор, на тот свет провожатый.

Они продолжали говорить шепотом. Курий упрашивал еврейку продать Фламиния так, чтоб Катилина не проведал, и дать вперед хоть 50 сестерций на прокормление; она сомнительно качала головой, впрочем, не отказывая наотрез. Мелхолу всегда приходилось долго упрашивать тому, кто не мог ей приказывать.

Зеванье из угла повторилось; грузное тело перевернулось с боку на бок, потом приподнялось, и густой бас Аминандра проговорил:

— Выспался… пора уходить.

При тусклом светильнике римляне увидели ужасающую фигуру растрепанного богатыря с волосами, всклокоченными, точно грива разъяренного льва.

— Где моя сумка? — спросил он.

— А я почему должна это знать? — верно, под диваном, — отозвалась Мелхола.

Гладиатор полез под диван, нашел свою сумку, перекинул ее через плечо и подошел к Курию.

— Не надо ли господину сенатору застольного певца? — спросил он, низко кланяясь.

— Слыхал я о песнях, какие поют певцы, похожие на тебя, — ответил Курий, отвернувшись, — я не сенатор и в певцах не нуждаюсь.

— Господин плебей, не надо ли певца твоим знакомым? — продолжал приставать Аминандр, — я беру не дорого, а когда бываю при деньгах, как теперь, то и даром пою для упражнения, потому что талант без сцены глохнет. Я пою веселое и грустное.

— Знаю, знаю, какое ты поешь… хорошо, если понадобится…

— Спроси обо мне здесь. Мелхола знает, где найти Меткую Руку, или Совиный Глаз, или… эх!.. много у меня имен, — не сочтешь, господин плебей!

Он снял лютню, висевшую у двери на гвозде, провел пальцами по струнам и запел: