Много денег просорили мы оба на подкупы и всякие плутни. Твой отец много помог мне своей дружбой с Суллой; но и сам диктатор, бывший тогда консулом, оказался на стороне моего врага. Твой отец мог упросить его только на дележ.

Но и тут поступили со мной несправедливо, отдав лучший, приморский участок моему врагу. Ненавидя старика до самой его смерти, я ненавижу и его сына, несмотря на то, что это сын женщины, некогда любимой мной, потому что молодой Фламиний ведет ужасную жизнь.

— Он похож на Рубеллию?

— Не знаю, я никогда не видел его, потому что отворачиваюсь при встречах дорогой, а в обществе судьба никогда нас не сводила. Я отворачиваюсь, увидев молодого Лентула, потому что это его друг; где Лентул — там и Фламиний; они неразлучны.

Есть у него и еще друг, Люций Катилина; о нем ходят разные слухи. Одна молва считает его разбойником, контрабандистом; другая опровергает все это, как клевету. Он равно угодил во времена Суллы и диктатору и народу.

— А есть у Фламиния еще друзья? — спросила Аврелия.

— Конечно, есть, но я ими не интересуюсь. Говорят, что у жида, который владеет за помещика западной Риноцерой, нередко скрываются разные подозрительные люди, принужденные бежать из столицы.

— Может ли хороший человек случайно попасть в друзья дурного?

— Конечно, может; но он тогда делается самым несчастным.

— Самым несчастным! — повторила Аврелия с глубоким вздохом, — я теперь все поняла, — он оттого и несчастный, что попал в круг этих ужасных людей.

— Друг мой, — сказал Нобильор, — не поддавайся этим мыслям. Что будет с тобой, если твой идеал окажется не таков, как ты предполагаешь?

— Ах, поздно!.. я клялась ему в вечной любви!

— Он похож на мою Рубеллию, — сказала ты. Если это сам Фламиний.

— Нет, нет, не он. Кто угодно, только не он, потому что Фламиний… но я не скажу… это тайна.

— Новая сеть для твоей гибели?

— Никакой сети тут нет. Я скажу половину тайны: у Фламиния есть невеста, которую все знают в Риме и одобряют ее выбор. Фламиний ее любит, как и она его.

— Бедная девушка!.. она будет его третьего женою! — со вздохом сожаления сказал Сервилий, — но хвала бессмертным!.. не Фламиний смутил твой ум, друг мой. Пусть гибнет в его сетях какая бы ни была несчастная жертва злого Рока, только бы не ты!.. доставайся, Аврелия, кому хочешь, хоть гладиатору, если намерена гибнуть, только не Фламинию, не сыну моего врага!

Здоровье Аврелии медленно поправлялось; отец удалил от нее Катуальду, лишь только она встала с постели, и стал хуже прежнего мучить ее мелочными придирками.

Аврелия сделалась раздражительна; ей казалось, что никто ее не любит и не понимает, кроме Сервилия Нобильора, но его дружбой она тяготилась, считая себя не в силах отблагодарить его.

Слыша от нее постоянно одни и те же разговоры на эту тему, Сервилий решил оставить ее на время; сначала он перестал ходить к соседу под предлогом уборки вина и хлеба, а потом уехал зачем-то в Неаполь.

Катуальду Аврелия положительно стала ревновать к Люцилле и, наконец, рассорилась с ней, видя попытки галлиянки убедить ее, что Люцилла далеко не такое отвратительное существо, как ей кажется.

— Ты любишь теперь не меня, а твою новую покровительницу, — сказала она, — ты продала Люцилле твое сердце за это тряпье и бусы.

— Не за подарки полюбила я ее, моя милая Аврелия, — возразила Катуальда, — я с каждым днем, с тех пор как живу в Риноцере, убеждаюсь…

— Что Люцилла — богиня красоты, ума и всяких добродетелей, а я — глупая, бедная провинциалка, не желающая ни морочить хитростью, ни мучить капризами моего старого отца.

— Если б ты знала, моя дорогая, как нежно она ухаживала за твоим больным отцом, когда ты хворала! Или спасать тебя или его, — мы не знали, что нам делать, к кому кинуться… Люцилла…

— Одна научила вас уму-разуму!.. все, все, привезенное из Рима, отец у меня отнял, даже новое траурное, платье… не мог он отнять единственного рисунка, данного на память Марцией; Люцилла ухитрилась лишить меня и этого. Катуальда, зачем ты, ненавистная, сожгла мои стихи?! ты хотела этим угодить Люцилле. Единственный подарок!.. единственное воспоминание!..

Истерически зарыдав, Аврелия отвернулась от молодой девушки.

Несколько минут Катуальда боролась сама с собой в нерешительности; наконец, жалость взяла верх в ее сердце. Положив нежно руку на плечо плакавшей, она шепнула: — Аврелия, стихи целы.

Аврелия пытливо взглянула на галлиянку и спросила:

— Это не плутни, не подлог?

— Удивляюсь, как ты изменилась, Аврелия! — сказала Катуальда с оттенком досады, — удивляюсь, что такие пустяки могут тебя, ссорить с твоими лучшими друзьями!

— Отдай, отдай!

— Я боюсь возвратить тебе этот несчастный лоскут бумаги, чтоб он не послужил кому-нибудь во вред. Я не поняла, что говорила Люцилла Каю Сервилию; не смею и спросить ее об этом; но кому-то грозит беда, если эти стихи или этот рисунок увидит какой-то римский сановник.

— Ага!.. быть может, они опасны для Люциллы!.. оттого она так усердно старалась их уничтожить. Катуальда, все здесь говорят, что Люцилла — волшебница, ученица Мертвой Головы.

— Аврелия, кто эти все? — полоумный Вариний с глупой женой; Минуций, поверивший своим пастухам, что не они, а оборотень украл его овец, и другие дураки, не лучше их.

— Катуальда!.. что я слышу?!.. ты прежде бранила Люциллу и говорила то же самое, а теперь… я поняла все… ты под властью ее волшебства. Кай Сервилий говорил мне, что изображение Курция — есть предохранительный амулет от всякого колдовства. Отдай, отдай стихи, если ты меня хоть крошечку любишь! я никому их не покажу, даже Сервилию.

— А если в Риме…

— Я никогда больше не буду там, а если буду, то никто никогда не может увидеть моего амулета; я его носила и буду носить на груди.

Видя, что Аврелия готова броситься на колени, Катуальда развязала свой пояс и, доставши роковой документ, отдала ей.

Аврелия не повисла на шее своей подруги детства и не осыпала её поцелуями, как поступила бы два месяца тому назад. Она торопливо сказала:

— Благодарю, — и скрыла сверток под платье.

— Прощай, Аврелия; я не нужна тебе, — сказала Катуальда.

— Прощай.

— Люцилла искреннее тебя, — сказала галлиянка уходя.

Отогнав от себя друзей, Аврелия стала терзаться от нового повода, изобретенного ее больною головой. Ей казалось, что она сделала несчастным Барилла, потому что прогнала своей холодностью Катуальду, любимую им. Напрасно невольник старался разубедить ее в этом, говоря, что вполне покорен своей рабской доле.

— Твой родитель, госпожа, скоро отойдет в вечность, — говорил он, — я достанусь твоему брату, и неизвестно, куда он меня продаст или пошлет, если я ему не буду здесь нужен. Катуальда теперь свободна: она не пойдет за раба; она все равно потеряна для меня.

— Я выкуплю тебя у моего брата, бедный Барилл, чтобы ты мог взять за себя Катуальду, но теперь… теперь… ты ее не видишь; она может полюбить другого… ах, я — причина всеобщих бед!

Счастье друзей детства представилось Аврелии зависящим от смерти ее отца; ей подумалось, что она для этого должна желать ему скорейшей смерти; эта мысль была для нее пыткой.

Поездка в Рим, оживившая старика, после возвращения в деревню оказала губительное влияние на его здоровье. Тит Аврелий, дряхлый и больной прежде, теперь окончательно ослабел и телом и духом. Его характер стал еще невыносимее. У него уже не было сил ходить по саду; не мог он и разгуливать на носилках, жалуясь, что они качаются. Все было не так, да не по нем. Страсть его к Люцилле, напротив, не угасала; он посылал ей ежедневные приглашения навестить его; если она не являлась, он воображал, что она хворает горячкой, как хворала его дочь, и мучился мыслью, что не может отправиться к ней.

Когда приходила Люцилла, Аврелия постоянно скрывалась, под предлогом хозяйственных работ, на все время, покуда красавица оставалась у старика.