Пока был жив этот знаменитый, могущественный человек, никто не дерзал быть преемником его власти и славы в Риме.

Он умер… он умер, оставив Риму наследство в лице восстановленной им аристократии, имевшей многочисленных, тайных и явных противников, как и всякое учреждение, введенное насилием. Кто были эти противники? До времени это было тайной, а покуда Рим только знал, что под этим величественным зданием таится ужасный вулкан, готовый к взрыву.

Не было ни вождя, ни идеи, явно высказанной против установившегося порядка вещей, но каждый римлянин сознавал, что если не сегодня, так завтра все здание, воздвигнутое Суллой, рухнет, быть может, задавив своими обломками многих, невинных вместе с виновными.

Марк Катон, идеалист по принципам, мечтал о восстановлении древних законов и быта римлян; надеялся воскресить то, что на веки умерло.

Цетег со своей возлюбленной Прецией лелеял иные надежды. Это был один из усердных слуг Мария, изменивший ему и пользовавшийся милостями Суллы, подобно Катилине, как ловкий доносчик и интриган.

Сообщник злодейств Катилины, Цетег мечтал о новом терроре.

Кумиром толпы был Кней Помпей, честное лицо которого вошло в пословицу; его любили за то, что он не выставлял себя слишком резко приверженцем какой-либо партии. Ему было только 28 лет от роду, и он уже успел заслужить триумф за победы и титул императора. Сулла в шутку звал его «великим».

К несчастию, ум его не соответствовал его славе. Это была личность, выдвинувшаяся благодаря протекции диктатора. Он был хорошим хозяином дома, добрым, любящим мужем, офицером, любимым солдатами, но вовсе не способным к великой роли полководца армии или главы партии.

Для здания, воздвигнутого Суллою, он был плохой опорой.

Нельзя было рассчитывать и на Марка Красса, знаменитого богача этого времени. Главною страстью и целью жизни этого человека были деньги. Для выгодной спекуляции он был готов на все; он покупал имения казненных, брал подряды на постройку зданий, давал взаймы деньги, как ростовщик, даже не стыдился улаживать, где было выгодно, для своих клиентов в суде или на выборах подкупы, в чем его однажды даже уличили.

Всегда он был приверженцем той партии, которая торжествовала. Где была выгода — там были и симпатии Красса.

Юлий Цезарь был тогда еще ветреным юношей, мечтавшим больше о пирушках и женщинах, нежели о политике. Знаменитая роль, которую ему привелось впоследствии играть на сцене Истории, была для него предсказана и предугадана только одним Суллой, который предостерегал своих друзей от этого мальчика в юбке[25], говоря, что он стоит десяти Мариев.

Симпатии Цезаря не могли клониться на сторону порядков, заведенных Суллой, потому что он был племянник Мария и зять Цинны, одного из друзей последнего. Он не мог пристать к какой-либо партии, потому что, не смотря на свою молодость, ветреный в делах любви, он был рассудителен, как мудрец, во всем, что касалось государства, и хорошо знал, что еще успеет вдоволь наплаваться по волнам этого бурного океана.

Он сражался, командуя небольшим отрядом, на востоке, потом путешествовал для своего удовольствия по Египту и Греции. В день смерти Суллы Цезаря не было в Риме и он не мог быть на похоронах.

Марк Туллий Цицерон был уже тогда знаменитым адвокатом, но, как сенатор, еще ничем не выделился из среды прочих. Он еще не был ни претором, ни консулом. Ему было тогда не больше 30 лет. Характер этого человека представлял странную смесь чистого золота с блестящей мишурой. Его стремления и симпатии были загадкой для современников его молодости.

Смелый оппонент против Суллы, Цицерон в то же время охотно взялся защищать его друга Росция от обвинения в. отцеубийстве. Ласково разговаривая и даже, по-видимому, заискивая расположения Катилины, гремевшего фразами в пользу черни, Цицерон женился на аристократке и обставил свою жизнь самым недоступным этикетом. Многие считали его за лицемера, наружно служащего всем партиям и ни одной искренно не сочувствующего. Его историческая роль также тогда еще не началась.

Таково было положение дел в Риме в момент смерти Суллы.

В Риме не дозволялось ездить ни с возами, ни седокам без поклажи на неуклюжих, деревенских повозках иначе как ночью, т. е. от заката до восхода солнца.

Зная это строгое полицейское правило, Аврелий Котта постарался въехать в столицу до запрещенного часа на рассвете. Но в столице мира уже началась суета, не взирая на раннее время. Поселяне спешили со своими фурами одни в город, другие из города. Мелкие лавочки и таверны на окраинах города были отперты для ранних посетителей из бедняков и поселян. Около одной из таверн стояла группа мужчин, резко отличавшихся от прочих, преимущественно городских пролетариев, живущих поденною работой, и поселян. Эти странные люди были одеты в кожаное платье и вооружены короткими мечами; все они были крепко сложены, здоровы, веселы, беззаботны и порядочно пьяны. Они с жаром о чем-то рассказывали досужим зевакам, внимательно слушавшим их горячие речи. До слуха Аврелии еще издали долетал этот говор десяти голосов, перебивавших друг друга и беспрестанно выкрикивавших: «наша честь» — «вот этот самый меч» — «череп пополам» — «я его вот так» — «после похорон я с ним бьюсь» и т. д.

Солдаты ли это, рабы ли чьи-нибудь? — Аврелии не у кого было спросить. Ее теперь интересовал каждый пустяк; она засмотрелась на эту пьяную группу; голос одного из говорунов показался ей знакомым. Где она слышала прежде эти звуки? а вот и сам. говорящий — высокий, стройный, молодой человек с загорелым лицом. Где она видела его? он ей также знаком.

— Мелисса! — вскрикнула она, испугав дремавшую судомойку, — ах, там наш Аминандр! это он… там, там, гляди, гляди!

— Где, госпожа? — спросила рабыня, апатично протирая глаза и нехотя повернув голову.

Кучер Дабар, напротив, принял это известие близко к сердцу; он остановил лошадей и стал кричать: «Аминандр! Аминандр!».

От говорунов отделился молодой человек, привлекший внимание Аврелии, стремительно бросился к ее повозке и, задыхаясь от радости, прошептал:

— Аврелия!.. ты ли это?.. госпожа моя, богиня моя!..

— Аминандр, ты жив! — вскричала Аврелия радостно.

— Я жив и знаменит.

— Знаменит? мне сказали, что ты убил твоего господина.

— Это было причиной моей славы.

— И тебя не казнили?

— Разве казнят таких людей, как я?! прежде я изучал философию, теперь изучил другую науку… я свободен и знаменит.

— Да кто же ты, чем ты занимаешься?

— Я — лучший гладиатор, любимец всего Рима.

Поцеловав платье своей бывшей ученицы, учитель, превратившийся в бойца из цирка, отошел снова к группе товарищей, насмешливо поглядывая на переднюю повозку, в которой сидел его бывший господин.

Аминандр жив и знаменит, весел и здоров.

Аврелия восхвалила всех богов за это.

Она никогда не видала гладиаторов и не имела ни малейшего понятия о них: ей казалось очень естественным и приличным поговорить со своим бывшим учителем после долгой разлуки.

Но она не имела времени много о нем мечтать, потому что скоро ее взорам явились величавые высоты Капитолия с его храмами; ряды, застроенные лавками, наполненными разными товарами, которые заманчиво выглядывали из широких дверей и окон, форум с рострами — кафедрой, украшенной носами кораблей, отбитых у неприятеля, здание сената и куриального дома; словом, что ни шаг, то новая, никогда невиданная диковина поражала молодую провинциалку, раскрасневшуюся от восторга. За форумом потянулись улицы аристократического квартала, и повозки остановились у подъезда богатого дома с толстыми колоннами из белого камня, образовавшими глубокие, темные, прохладные сени (вестибулум).

Аврелий Котта вышел из повозки и подошел к дочери.