Старый Афраний дулся, считая про себя, во что обойдется ему этот вечер, но утешал себя мыслью, что у него гости редко бывают, а он бывает в гостях почти каждый день, имея возможность экономией вознаградить себя за расход.

Потешившись над старым Дионом, гости занялись рыбой, назначенной к ужину. Поставив на стол стеклянные вазы с небольшим количеством воды, они положили туда барбунов и, закрыв плотными крышками, стали следить, как умирает эта рыба, меняя свой цвет в предсмертной агонии.

Семпрония захотела, чтобы барбун умер без воды у нее на руках и держала скользкую рыбу, не жалея своего хорошего платья.

Орестилла, подражая ей, делала то же самое, вопреки мужу, заворчавшему на ее небрежное отношение к обновке, пятна на которой поведут к новому расходу.

Ланасса, покинув игроков, также подошла.

Фламиний и Курий кончили игру и стали говорить с Марком Афранием о своих общих бедах. Все трое любили друг друга и все они не могли друг другу помочь ничем, кроме доброго слова, потому что были легкомысленными простаками, сбитыми с толка ужасным кругом злодеев, между которыми вращались.

Это был заколдованный круг, из которого нельзя было выйти человеку, раз туда попавшему.

Афраний утверждал, что он теперь навсегда свободен от союза расточителей. Фламиний и Курий уверяли его, что он скоро разочаруется в этом, потому что и в Азии злодеи достанут его.

Слуга ввел в залу человека, в котором игроки узнали одного из невольников Мелхолы.

Еврей с низким поклоном вручил Фламинию восковые дощечки с написанным на них письмом.

Осмотрев печать, юноша побледнел.

— От него, — шепнул он друзьям.

— Вельзевул? — спросил Афраний.

Фламиний утвердительно кивнул и, распечатав, прочел:

— Люций Катилина Квинкцию Фламинию говорит здравствуй! советую тебе немедленно ехать в Неаполь и в день Февральских календ быть на заре в приморской гостинице. Жди там лицо, присланное мной.

— Февральские календы! — вскричал Фламиний, — до них осталось несколько дней. Ехать скорее!.. если найду корабль в Остии, сяду и доеду морем, но едва ли кто-нибудь теперь туда отправится на самой средине зимы. Найму лошадей, целую квадригу, и уеду. Извинитесь за меня здесь.

Оставив письмо, он ушел из дома.

— Зачем он ему понадобился? — спросил Афраний с недоумением.

— Ему всегда поручают самые выгодные дела, — заметил ревнивый Курий.

— А я очень рад, что ни выгодных, ни невыгодных дел мне тут уж больше не поручат. Кончено!

Скоро был подан ужин; Орестилла не досчиталась одного гостя.

— Где же Квинкций Фламиний? — спросила она.

— В самом деле, где же мой племянник? — спросила Фламма.

Ланасса надулась: ее мечты разлетелись от такого поступка юноши, весь вечер относившегося к ней очень любезно.

— Фламиний извиняется пред хозяином, — сказал Курий, — важное дело заставило его покинуть твой гостеприимный дом, Афрания.

Он подал старику письмо.

Прочитав, Афраний отдал равнодушно своей жене.

Орестилла передала письмо Фламме, тот — Диону; дощечки ходили вокруг стола, пока не очутились в руках Семпронии.

Красавица пристально вгляделась в краткое послание и осмотрела печать.

— Это подлог, — сказала она.

— Подлог! — воскликнули все, — ради чего и кто может фальшивить в этом случае, шутка?

— Не знаю, — ответила Семпрония, — но это письмо писала рука не того, чье имя тут стоит, и печать не его. Я слишком хорошо знаю эту руку, чтоб ошибиться хоть в одной букве!.. Лентул, вороти Фламиния!

— Не полакомившись чудными барбунами? — возразил он.

— Ворота! — повторила она гневно.

Испуганный сверканием ее больших черных глаз, Лентул убежал, но, дойдя до последней ступеньки крыльца, остановился; до его обоняния дошел манящий запах кухни. Ужин только что начался; он не успел проглотить даже страусового яйца, поданного под соусом; его, голодного, точно за вину, выгнали, приказав бежать вдогонку за ненавистным ему Фламинием, как няньку за убежавшим ребенком. Нет, нянькой Лентул не будет! пусть сердятся Семпрония, Орестилла, Цетег, кто бы ни было, хоть сам Катилина, а он барбунов, страусовых яиц, артишоков и других Прелестей отведает.

Позвенев выигранными деньгами, Лентул отправился в кухню и при помощи гонорара славно отужинал в обществе поваров. В самом приятном настроении вышел он через черное крыльцо на улицу и, напевая, поплелся на свою квартиру, забыв все на свете, кроме своего ужина.

Долго ждали его возвращения в доме Афрания, но не дождались.

Два простака недоумевали, кто одурачил третьего; их недоумению вторили все, высказывая разные предположения, но никто не угадал истины.

Пируя чуть не до рассвета в гостях, старый Афраний старался, как можно раньше, выпроводить от себя пирующих, чтоб не понести лишних расходов на вино, фрукты и освещение, тем более, что тогда уже, кроме ламп, стали входить в употребление свечи, сделанные с прибавкой ароматов, что было довольно дорого.

Гости, зная эту слабую струну своего амфитриона, не сидели долго после ужина; еще полночь не наступила, когда они стали расходиться с этой пирушки, далеко не веселой по своей натянутости, втихомолку рассуждая между собою, как потешно бывает пение старика Диона и какие штуки можно бы выкинуть над ним во время его сна в другом доме, особенно у Росции.

Все чувствовали, что чего-то недостает для общего веселья.

Семпрония была смущена и встревожена странным подложным письмом, написанным под руку Катилины с поддельной печатью, письмом, которое только глаза трех одураченных простаков могли принять за настоящее, да люди, подобные Афранию, мало имевшие дел со знаменитым злодеем, или, как влюбленная в него Орестилла, легкомысленно относившиеся к этому.

Проницательный ум красавицы почти угадал тайну; не было ничего легче для ловкого плута, как добыть письмо Катилины, адресованное Орестилле или Лентулу, потому что ни та, ни другой не имели привычки непременно запирать, сжигать полученные рукописи или изглаживать написанное на воске, не часто осматривая и замки своих ящиков, запирая их второпях мимо пробоя.

Это было причиной того, что приближенные рабы Лентула быстро богатели и откупались на волю, а Орестилла часто бывала бита своим мужем за найденные улики ее измены.

Семпронию тревожил только вопрос, кто и зачем сделал этот странный подлог, и то, почему Лентул не воротил Фламиния, не могшего еще выехать из Рима, когда она его отправила в погоню? ей запало в голову подозрение, что это штуки самого Лентула, умевшего ловко писать под чью угодно руку; но что ему понадобилось? — она узнает завтра же, но, тем не менее, не уснет всю ночь.

Ланасса была не в духе от того, что ее предполагаемый будущий жених убежал, не простившись с ней. Его ужаса пред Катилиной она не понимала по своей глупости: ее, как выражалась о ней Семпрония, нельзя было запугать ничем на свете, кроме денежного разорения.

Курий чуть не плакал о том, что его друг, Марк Афраний, внезапно уезжает. Фламиния он тоже любил, но завидовал ему, не умея попасть в милость своего quasi-диктатора; но между ним и Марком не было ничего, могшего охладить взаимную дружбу.

— Марк, — сказал он ему в сенях, — проводи меня домой; поговорим еще перед разлукой во время дороги и разопьем по кубку на прощанье у меня на квартире.

Афраний согласился и они пошли, крепко обнявшись, оба грустные и расстроенные.

Дионисия старалась идти рядом со своим милым, но ее проспавшийся дед сердито ворчал, приговаривая:

— Ты оцарапаешь себе лицо, наткнувшись на что-нибудь в темноте: иди со мною: не убегай вперед, вертушка! помни, что все твое состояние в твоей красоте; куда я тебя дену, если ты окривеешь?!

Все гости довольно долго шли одною дорогой, но мало-помалу разошлись в разные стороны.

Курий, Афраний и Фульвия остались одни.

Внезапно из-за угла одного переулка вышел высокий худощавый человек, очевидно, кого-то поджидавший, и густым басом проговорил: