— Мой Фабий попал в друзья, в товарищи такого человека! — вскричала Клелия.

— Брат, — умоляла Аврелия, — чем виновата Амарилла, что понравилась твоему сыну? бедный Публий!.. если б ты был моим сыном, я…

— Поощряла бы все его глупые прихоти! — перебил Квинт-Аврелий, — слыхал я про твоих сыновей, как они живут, сестра!

— Ничего за ними дурного начальство не заметило, брат; Юлий Цезарь…

— Полюбил твоих сыновей… это еще не рекомендация!.. мой сын и безродная рыбачка!.. ужасно!.. ты виновата, сестра.

— Амарилла подруга его детства.

— Вздор какой!.. мало ли мы с кем в детстве дружимся!.. хорош будущий сенатор!.. дарит краденые драгоценности.

— Отец, не я подарил ожерелье Амарилле, и оно не краденое; певец его выпросил.

— И от этого не легче!.. ты согласился на это. Не смей лгать отцу!.. ушлю в Испанию с дикарями воевать.

— Друзья, — сказал Сервилий, появившись на террасе, — я к вам являюсь вестником общего мира. Аврелия!.. счастье моей жизни!.. успокойся!.. стыдно тебе, Квинт!.. нельзя мне отлучиться из дома, чтобы ты не обидел твоей сестры. Семпроний обещал мне прогнать певца.

— Скоро? — спросили все, кроме молодых людей.

— Этого он не говорил.

— Ах, какой ты простак, Сервилий! — воскликнул Квинт-Аврелий с досадой, — если он его год не прогонит?

— Я буду ездить к нему хоть каждый день и добьюсь своего: выживу негодяя из нашего околотка. Выжили мы его в первый раз; выживем и теперь.

— Я удивлялся твоему долготерпению и тогда…

— А мне еще удивительнее показался твой поступок, брат, — заметила Аврелия, — ты этого самого певца нанял оруженосцем к твоему сыну.

— В Риме я его совершенно не узнал: Семпроний привел ко мне белокурого, молчаливого, смирного человека, служившего в сыщиках… парик ли он здесь носит, красит ли волосы, — кто его знает!.. в Риме у него была совсем другая манера и физиономия.

Родные ссорились весь день до самого вечера и не заметили, как молодые люди под шумок ускользнули неизвестно куда из дома.

Вечером приехал Люций-Фабий за женой и сыном. После ужина они собрались домой и тут только начали искать свое детище, забыв о нем среди общей перебранки.

Ни Публия, ни Фабия не было в доме, и никто из слуг не видел, когда они ушли и куда направились.

— Знаю, в какие сети попали опять наши золотые рыбки! — сказал Квинт-Аврелий, — опять они на берегу у рыбаков. Рамес, вели искать моего сына и Фабия младшего.

Великолепные кони уже рыли землю у крыльца, чтоб везти счастливую чету домой.

Узнав об исчезновении молодых воинов, родные перессорились снова, еще хуже.

В самый разгар общей перебранки страшные, раздирающие душу крики раздались в темноте за воротами усадьбы, заставив умолкнуть жаркие возгласы спорящих.

В комнату вбежала прелестная Гиацинта и упала к ногам Сервилия-Нобильора.

— Кай-Сервилий!.. могущественный господин!.. наш защитник!.. наш добрый патрон!.. поспеши!.. спаси! — восклицала она, задыхаясь от ужаса и быстроты бега.

— Милая Гиацинта, что такое случилось? — спросил добрый помещик, ласково поднимая свою клиентку.

— Певец… певец… — лепетала Гиацинта почти без чувств.

— Какое новое горе причинил вам этот негодяй?

— И Никифор… от Никифора я этого не ожидала… с ними Аврелий младший… Фабий…

— Мой сын! — вскричал Квинт-Аврелий.

— И мой! — отозвался Фабий.

— О, горе!.. ах!.. — вскрикнула Клелия.

— Беда нам всем, Сервилий! — вскрикнула Аврелия.

— Расскажи все по порядку, успокойся, — сказал Сервилий рыбачке, — я не дам вас в обиду; не побоюсь и Семпрония.

— Спеши, спеши!.. рассказывать некогда!.. украли… утащили… — сказала Гиацинта.

— Украли!.. мой сын вор! — вскричал Квинт-Аврелий, топнув ногой.

— И мой сын! — точно эхо, отозвался Фабий.

— Что украли, милая? — спросил Сервилий.

— Мою милую Амариллу.

— Ах! — вскрикнула Клелия и упала в обморок на руки своего мужа.

— Ах! — вскрикнула Аврелия и не упала в обморок, но, к общему горю, повисла на шее своего мужа в истерике.

Произошла суматоха, а неумолимое золотое время утекало; кони с колесницей стояли у крыльца; Фабий возился, приводя в чувство свою жену; Сервилий успокаивал свою; Квинт-Аврелий бранился; Гиацинта рыдала, умоляя без успеха о скорейшей погоне.

Час целый прошел, пока все оправились, но и тут торопиться не стали; Сервилий потребовал от Гиацинты подробного изложения, что да как произошло.

— Целый день сегодня у нас пировали соседи на помолвке Люцианы, — рассказывала рыбачка, — было очень весело. Мужчины, и старые и молодые, подгуляли порядочно. Мы все плясали; был и певец. Певец отозвал меня в сторону и начал приставать, просить, чтоб я его поцеловала вместо платы за музыку. Отчего, думаю, не поцеловать за хорошую музыку? согласилась. Батюшка всегда терпеть не мог его, а матушка и молодцы и работницы все любили, и дети любили; я его тоже любила, потому что он самый веселый молодец во всем околотке, веселее даже Никифора. Стояли мы около рыбной кадки. Рыбу-то нынче забыли выпотрошить; вся она позаснула. Я, говорю певцу, тебе поцелуй дам за музыку… и потянулась… чмок!.. налетели мои губы на губы сонной рыбы, — скользкие, мокрые… тьфу!.. когда он успел подставить мне эту рыбу, — никак не пойму. Рыбу он бросил на землю и убежал. Батюшка все это видел, подошел, поднял рыбу за хвост и прибил меня ей.

Не успела я от всего этого опомниться, как ко мне подошел Фабий и сказал: — Позови Амариллу! — Зачем? — спрашиваю. Он пристал, — позови да позови. Я позвала ее. Фабий ей сказал: — Иди скорей в господский дом. — Зачем? — Не знаю; нужно; Кай-Сервилий зовет. — Сестра, — сказала Амарилла, — я одна не пойду, боюсь, потому что уж темно, пойдем вместе. — Мы хотели сказаться отцу или матушке, но Фабий пристал, начал торопить, грозить, что ты, господин, прогневаешься.

Мы пошли.

Вдруг, у самого твоего дома, у ворот, выскочил Никифор, схватил Амариллу и понес; усадил он ее в повозку, где сидели Аврелий и певец; Фабий тоже туда прыгнул, и все они уехали, не знаю куда. Ах, что теперь будет!.. их уж не догонишь, потому что госпожи попадали в обмороки. У нас в доме и теперь еще веселятся, поют да пляшут; там Аристоник с сыном, все соседи… про нас, верно, позабыли, не хватились, где мы… отец, когда узнает, исколотит и меня и матушку!

— Рамес, — обратился Сервилий к своему любимцу, — ты слышал рассказ Гиацинты; ступай, сообщи Бариллу обо всем и вели запрячь лошадей в две повозки!

Клиент ушел.

Скоро на дворе раздался шум. Весь двор наполнился народом, неистово кричавшим, точно произошел бунт. Впереди всех у самого господского крыльца стоял Барилл, а за ним Катуальда и восьмидесятилетние супруги-сплетники, уже едва передвигавшие ноги, но не от старости, а от обильного угощения.

— Друзья, — обратился Сервилий к пришедшим, — я ваш защитник.

— Защити, господин патрон, твоих клиентов! — вскричал Барилл, падая на колена, — кланяйся и ты, жена!

Но Катуальда не кланялась, плутовски улыбаясь.

— Этого нельзя оставить безнаказанно, — сказал Вариний.

— Я и не оставлю без наказания такой дерзости, — сказал Сервилий, — Семпроний, конечно, знает, куда увезли Амариллу, потому что покровительствует всем затеям своего шута. Пойдем к нему всем околодком и потребуем, чтоб Амарилла была возвращена господину, если не докажут, что она дочь певца, а певец изгнан. В противном случае, я рассорюсь с Семпронием и подам на него жалобу.

— Идем!.. все!.. всем околотком!.. — загудела полупьяная толпа рыбаков и пахарей.

Господа уселись в колесницы; клиенты и прочие побежали пешком; многочисленная толпа двинулась по помпейской дороге к вилле Пальмата с криками, бранью, слезами, ахами, охами, вздохами, с шумом и гамом невообразимым.

Роскошная приемная зала в доме богача была ярко освещена, как будто он ждал гостей. Эти гости нахлынули разом, выпрыгнувши из деревенских повозок, важно слезши с высоких колесниц и прибежавши пешком во всю прыть здоровенных рыбацких и пахарских ног. Одни из этих гостей важно развалились по креслам и кушеткам без церемонии, другие робко отошли в дальние углы, третьи — остались у дверей.