— Дай мне твою честную руку!.. благодарю тебя за все, что ты для меня сделал!

Руки крепко пожали одна другую, и мир был снова заключен. Преграда к дружбе мгновенно рушилась от этого рукопожатия.

— Друг! — шепнул художник.

— Милый! — ответил певец.

— Я не могу не любить тебя!.. я не могу жить без тебя!.. обманывай меня опять, сколько хочешь, твои обманы не оскорбят меня больше; только не уходи, не покидай меня!

Друзья поцеловались.

— Ты плачешь, — сказал художник, — твое сердце не камень; нет!

— У меня каменное сердце. Нарцисс!.. Квинкций!.. милый друг!.. если б мое сердце не было подобно камню, то погибли бы мы оба.

— Эти слезы… эти рыданья… ах, я верю, верю тебе опять!

— Ты не скажешь, что дружба моя была фальшивой дружбой наемника, когда узнаешь мое тайное имя, узнать которое ты страстно добивался давно. Аврелий узнал это имя и лишил меня моих чар.

— Аврелий узнал твое волшебное имя!.. Аврелий знает больше, чем я!..

— Когда он выдаст мою тайну, я должен исчезнуть. Волшебство мое кончилось.

— Если б я узнал это имя, то никогда не выдал бы твоей тайны.

— Эта тайна убила бы тебя.

— Аврелия она не убила, а меня…

— Аврелий узнал ее уже не рано, когда, все равно, близилось это время. Пойдем в господский дом!

В мансарде под крышей рыбачьей хижины было две комнаты. В одной из них спала гордая Люциана, а в другой, что попросторней, Амарилла и Гиацинта.

Был уже довольно поздний час в ночь возвращения певца. Внизу в хижине уже все улеглись, только младшие ребятишки неугомонно орали, то один, то другой, на что привычные взрослые мало обращали внимания.

Подруги сидели рядом, за неимением мебели, на полу около раскрытого сундука Гиацинты.

— Всех нас родители назвали по указанию судьбы, — сказала между прочим Гиацинта, перебирая разные красивые вещицы, — меня, потому что госпожа Росция принесла матушке при поздравлении букет из первых гиацинтов, расцветших в ее саду. Я родилась в Риме, когда матушка была актрисой, а батюшка за морем был. Брата Церинта назвали так, потому что в тот день ночевал у нас купец Церинт; Люциана рождена в самый момент восхода солнца; Нарцисс получил имя в честь Нарцисса-отшельника, приходившего тогда, а он редко сюда ходит. Все мы названы по указанию судьбы, а твои родители, Амарилла, дали тебе имя не подходящее. Отец дал тебе имя, происходящее от любви, и продал нам… какая же это любовь?!

— Отец ли он мне, Гиацинта… сомневаюсь я в этом. Я не могу звать певца отцом… я привыкла видеть в нем только болтуна, нарушителя нашего спокойствия. Мое имя не от любви, а от горечи взято; горькая моя жизнь, точно полынь.[51] Милая Гиацинта, ты меня любишь, как сестру, а я погублю твое счастье.

— Погляди, какой пестрый платок!.. это новый у меня. Отгадай, кто подарил.

— Кай-Сервилий?

— А вот и не он совсем.

— Ну, твоя мать.

— И не матушка. Что ты такая скучная, Амарилла? ты похожа на рыбу, которую потрошить собираются. Странный у тебя характер!.. если б меня просватал отец за Никифора, да я день и ночь стала бы хохотать и прыгать… чем он тебе не люб?

— Никифор люб мне, как брат родной, но я знаю, что тебе он люб больше, чем брат. Ты умрешь, если тебя за него не отдадут.

— Это настоящий египетский платок; в Египте их девушки на головах носят вот так.

Краснощекая, прекрасная рыбачка кокетливо повязала свою голову новым пестрым платком.

— Красиво? — спросила она, улыбаясь и вертя в руках маленькое жестяное зеркало.

— Очень, — ответила Амарилла.

— Не сказывай, милая, отцу!.. мне его подарил наш Никифор.

— Будешь ты, Гиацинта, плакать от меня!.. твой отец отдаст меня за Никифора.

— А может быть и не отдаст, потому что матушка не хочет. Да что Никифор!.. люблю я его… ах. как люблю!.. а все-таки он не купец. Если бы мне нашли жениха богатого-то я и Никифора забыла бы со всеми его платками. Ах, если б купец посватался!.. посадил бы он меня в хорошую комнату на мягкое кресло и целый день позволил бы жевать сласти… как было бы хорошо, Амарилла!.. дал бы мне купец самой душистой помады из нарда или мирры… у меня есть одна банка… я ее не употребляю, а только нюхаю… ведь другую-то не получишь!.. подарил бы мне купец резную гребенку с амурами, сшил бы мне платье желтое с золотыми полосами и цветами, настоящее пергамское парчовое. Эх, провоняли мы тут рыбой!.. какие тут женихи, Амарилла!

Амарилла грустно вздохнула.

— Гиацинта, — сказала она, — помнишь ли ты, как Аврелий к отцу гостить приезжал?

— Конечно, помню. Нам обеим с тех пор отец строго запретил в господский дом ходить.

— Было тогда со мной приключение, которого я никому не рассказывала, даже тебе… одной только твоей матушке сказала.

— Ну!

— Раз… ты уже спала, а я сидела у окна и скучала, плакала… ото было вскоре после того, как мы ходили к дедушке-колдуну гадать; он сказал нам, что за Никифора выйдет та, которая его сильнее любит. Я и заплакала, раздумавшись о том, что ты его больше любишь, чем я, а отдавать меня хотят. Вдруг… нет, не скажу!

— Аврелий взлез к тебе по дереву? так?

— Взлез, только не он, а певец; он в комнату-то не влезал, а за окошком был на дереве и говорил… много… сладкое такое…

— Сам за тебя сватался?

— Нет… я всего-то уж не помню, потому что это давно было… говорил он мне, — не ходи за рыбака, не за рыбаком тебе быть; ты — ундина, рожденная для кораллов и перламутровых дворцов… много такого говорил мне певец… я очень тогда смутилась и испугалась, даже не поняла всего, что он говорил. Потом он спросил: хочешь ли погадать еще о твоей судьбе? — я ответила: хочу, да только хозяина боюсь. Глупа я тогда была; если б я не согласилась гадать, не случилось бы со мной этого неприятного приключения. Мы с матушкой отвезли нашим завтрак на отмель, а потом, вместо того, чтобы плыть обратно домой, причалили к берегу Пальматы и пошли к дедушке-колдуну.

— И гадали?

— Да, мы гадали. Колдун насыпал песку на доску, разрисованную разными фигурами, и велел мне прижать руку, чтобы вышел на песке след. Потом он поглядел на песок и сказал — я знаю твоего жениха; он не рыбак и не раб и не купец; ты его увидишь завтра при закате солнца близ утеса Носорога; он попросит тебя взять его в лодку. Матушка тогда очень много смеялась, а певец ущипнул ее за. щеку до того крепко, что после синяк был.

— Бедокур был этот певец!.. батюшка очень обрадовался, когда он и Нарцисс ушли из наших мест. Вот уже больше года, как их обоих не видно у нас. Бывало, как ни побывают они, — непременно что-нибудь случится: у Вариния захворает овца, или замок испортится, или…

— Это не от колдуна делалось, сестра; Вариний только на него. сваливал. А помнишь ли, как он золото нашел?

— Чудак!.. нашел у себя в комнате на полу деньги да. и выбросил их, говоря, что это ему колдун подложил не к добру. Наши молодцы с радостью их подобрали. Никифор тогда мне много сластей купил.

— И мне тоже.

— А батюшка терпеть не мог певца за то, что после его посещений долго не опомнишься: он посуду перебьет, или батюшку рассолом обольет, или матушку поцелует…

— Или тебя, — прибавила Амарилла, — ты еще была очень мала, не помнишь, как певец отколотил батюшку своей лютней. Треснул его по голове… лютня разлетелась вдребезги… не больно было батюшке, потому что лютня, ведь, тонкая… но он долго бранился и грозился подстеречь певца и отколотить самой большой рыбой. Ловок был певец, — не попался.

Гиацинта спрятала свой платок в сундук, убрала под кровать, улеглась и спросила:

— Что ж ты, Амарилла, видела жениха-то?

— Не знаю, — застенчиво ответила молодая девушка, тоже укладываясь спать.

— Как не знаешь?

— Жениха я видела, да не одного, а нескольких, и не знаю, который мой.

— Ха, ха, ха!