— Но как же я уплыву с тобой вдвоем, Флавий? ах, что делать?! что мне делать?! ведь ты чужой человек…

— Лентул, он знакомый твоего дяди.

— Вы меня увезете в Рим?

— Я не могу этого обещать, потому что, может быть, на море встретятся корсары; нам придется с тобой плыть туда, где безопасно.

— Я понял тайный смысл твоих слов, благородная дева, — сказал жрец, — твоя чистая нравственность противится твоему отплытию с чужим человеком. Что же помешает мне благословить ваш брак?

— Без согласия моего дяди и брата? — возразила Аврелия.

— Ради таких ужасных обстоятельств, родные простят тебе это, дева. Я не знаю, кто этот молодой человек, но он, по-видимому, любит тебя, а его честное лицо…

— Да, это честный человек, я ему верю, но…

— Разве ты не любишь меня, Аврелия? — спросил Фламиний.

— Я не решилась бы любить тебя, если б…

— Что, моя милая?..

— Меня остерегали… мне говорили… ах, убит мой Сервилий, убит!

— Но ты мне клялась, а не ему.

— Я сама не знаю, что чувствует мое истерзанное сердце, Флавий… я полюбила тебя в чаду увлечения, но если б был жив Сервилий…

— Разве ты его любишь?

— Я его не смею любить, я его не могу любить, увлекшись любовью к тебе, но я не решилась бы ни на какой поступок, не сказав ему.

— Покорись воле Рока, дева! — торжественно сказал жрец, — переговори с ней, молодой человек; я не буду вам мешать, но я готов исполнить над вами святой обряд нерасторжимого брака.

Сказав это, жрец с важностью вышел.

Фламиний убеждал Аврелию, ласкал, целуя ее руки. Она плакала, призывая тени своего отца, матери, Нобильора, молилась богам; постепенно чары любви взяли верх над всеми опасениями и несчастная девушка согласилась.

Они, лаская друг друга, клялись в вечной любви.

— Я не мог нище найти лошадей, потому что все окрестные поселяне ограблены, — объявил вошедший Лентул, — но один рыбак согласился отвезти нас на своей лодке на близлежащий остров, откуда мы легко можем перебраться в Неаполь или в другое место… он мне сказал, что будто Нола взята разбойниками.

— Мы это знаем, мой друг; иди готовить лодку и жди нас в ней: мы скоро придем; иди скорее, а то коварный рыбак, пожалуй, передумает.

— Я выхожу замуж, Лентул, за Флавия, — объявила Аврелия.

— Ах, как я рад этому! — вскричал молодой человек, — ты спасешь моего несчастного друга от ужасной женщины посредством нерасторжимого брака.

Он ушел.

— Я позову жреца, Аврелия, — сказал Фламиний и также вышел.

Жрец не заставил долго ждать себя; он скоро пришел в сопровождении еврейки. Лицо Мелхолы было радостно.

— Я объяснил этой женщине, — сказал жрец, — что она будет свидетельницей за неимением других. Она уже все приготовила. Позавтракаем и принесем наши жертвы.

Мелхола поставила молча на стол молоко, яйца, сыр, хлеб и кусок холодной дичи.

Жрец сумел настроить мысли Аврелии на тему покорности воле Рока и мало-помалу даже развеселил ее, убедив выпить вина.

Ароматная влага крепкого хиосского разлила как бы огонь по жилам влюбленной девушки; лицо ее зарделось ярким румянцем, на устах заиграла радостная улыбка; забыв горе, она была счастлива, слушая ласковый шепот своего жениха и торжественные проповеди жреца о блаженстве любви.

Все трое до того увлеклись разговором, что позабыли о грозящей опасности от разбойников и завтракали, не спеша.

Мелхола весело говорила с обоими мужчинами по-еврейски, подавая кушанье за кушаньем, напиток за напитком, стараясь продлить время.

Аврелия не приметила, что ее покровители оба не совсем трезвы; не приметила, что борода жреца опустилась от губ до подбородка, а пробор на голове очутился на боку.

Проведя за столом не меньше двух часов, все отправились по ветхой лестнице на верхний этаж дома. Там в зале пылал светильник, стояла кружка воды и лежал кусок хлеба на столе, украшенном зеленью. Перед этим столом были поставлены два стула, покрытые цельной бычьей кожей.

Молодая чета вступила в залу.

— Флавий, — сказала Аврелия, — ты слышишь топот коней?

— Нет.

— Слышишь? слышишь? все ближе и ближе…

— Это тебе показалось, моя ненаглядная.

Усадив жениха с невестой на приготовленные стулья, жрец, простирая руки над их головами, запел брачный гимн.

— Флавий! — вскричала Аврелия, схватив жениха за руку, — сюда идут люди по лестнице. Это разбойники… Аминандр или Бербикс, или корсары…

Они все трое оглянулись. В дверях залы стояла Люцилла, около нее ее грозный отец и несколько молодых вооруженных патрициев.

— Ах! — вскрикнули все, и бывшие в зале и новоприбывшие, до того громко, что эхо глухими перекатами несколько раз повторило этот возглас в огромных, пустых, смежных комнатах.

Аврелия прежде всех оправилась от изумления, предполагая в прибывших также беглецов, она радостно пошла к ним.

— Вот и свидетели!.. Люцилла, и вы все, благородные люди, Флавий, Октавий, и ты, и ты… будьте свидетелями…

— Мы и так свидетели, благодаря верной и честной Мелхоле, — мрачно ответила Люцилла, — мы все свидетели этого гнусного дела.

— Что это за растрепанный старик? — спросил грозный Семпроний, — откуда ты? признавайся, разбойник!.. ты актер? на тебе парик и фальшивая борода.

Он подбежал к испуганному жрецу и стащил с него волосы.

— Лентул! — вскрикнула Аврелия в ужасе.

— Да, это Лентул, постоянный сообщник этого негодяя, — сказал Семпроний.

— Кто же это? кто мой жених, мой Флавий.

— Это Фламиний, мой муж, — ответила Люцилла, едва переводя дух от гнева и печали.

— Если б я это знала, Люцилла…

— Квинкций, что ты сделал?.. — сказала Люцилла мужу, не ответив Аврелии, — мой отец поклялся… предать тебя казни… все мои просьбы напрасны…

— Это расторгнет твои узы, — ответил Фламиний, стараясь казаться спокойным.

— Острая секира за Капенскими воротами расторгнет ваш брак, — сказал Семпроний.

— Топор не расторгнет того, что соединено Небом!.. Квинкций, я прощаю тебя! — вскричала Люцилла.

— Я отвезу Аврелию в Рим, к ее дяде, — сказал Фабий, уже ставший мужем Клелии.

— А мы отвезем Фламиния и Лентула на суд Сената, — заявил Семпроний.

И все отплыли морем прямо в Рим, взяв с собой Мелхолу к ее отцу и всех ее рабов. С этих пор западная Риноцера опустела; в заброшенном, ветхом доме разгуливал только сквозной ветер, а на дворе выла забытая, голодная собака.

Росция при всей доброте души своей и обширном образовании была не чужда легкомыслия, свойственного людям, вращающимся в водовороте непрерывных удовольствий и неудач шумной светской жизни среди самого разнообразного общества. Любимая всем Римом, она и во дворцах сенаторов и в лачужках пролетариев — везде была желанною гостьей, потому что талант отворял пред ней бронзовые врата первых, а ее громадное богатство — ветхие двери последних. Она везде была на своем месте, со всеми держалась, как с равными, умея и льстить без унижения, и принимать лесть без чванства, и дарить, и получать дары, и забавлять, и забавляться, не отягощая этим ни себя, ни других.

Она множество раз в жизни и влюблялась, и обманывала, и сама была обманута, и венчалась лаврами при аплодисментах, и слышала свист не за бездарность, а по интригам своих театральных врагов. Она радовалась от пустяков и страдала в своем великолепном чертоге, превосходившем роскошью дворцы сенаторов; молилась всем богам в трудные минуты жизни и забывала о самом их существовании в минуты счастья. Это была особа, вполне преданная всем интересам своих покровителей, любившая больше всего на свете свое искусство, охотно кружившаяся в безумном вихре жизни тогдашнего Рима, еще не уставши и не боясь устать от беспрерывной погони за новыми наслаждениями.

Это была одна из тех счастливых натур, которые никогда не устают ни страдать, ни наслаждаться, и живут до глубокой старости, сохранив всю свежесть души и сердца, здоровье и умственные способности.