Такие думы о прошлом мало-помалу, под влиянием новизны обстановки в путешествии, сменились более радостными мечтами. Что ждет Аврелию в Риме? как ее там встретят и примут дядя, тетка, двоюродные сестры, брат ее Квинт, женившийся на Семпронии? она обо всем, что с нею случится, непременно подробно напишет своему дорогому Сервилию; отец, не знавший ничего о их разрыве, позволит ей писать жениху при всяком удобном случае. Вспышка горячего чувства любви, вызванная сочувствием к печали отвергнутого жениха, прошла. Аврелия убедилась в доброте старика и полюбила его, но эта любовь перешла в спокойное воспоминание о его твердости и непреклонности, с какою он победил свою любовь после произнесения клятвы солнцем, одной из самых священных.

Сервилий для Аврелии — друг и покровитель, больше никем быть не может; она покорилась этой неизбежности и успокоилась.

Так она проехала город Капую, некогда гордый своим величием и сильный в военном отношении, но теперь сокрушенный Римом, ставший почти не лучше Нолы.

Аврелия достигла, хоть, может быть, и кратковременной, желанной свободы. Ее не зовет поминутно отец, не посылает беспрестанно по хозяйству, отменяя свои же приказания, забывая их и противореча самому себе, а после выговаривая ей за неисполнение того, что сам же запретил. Ей не надо возиться с горохом, перцем, сыром, курами и телятами. Часто нагоняли ее отца разные знакомые, ехавшие, как и он, в Рим. Другие встречались с ним в деревнях, вынужденные отстать от процессии, чтоб починить изломанное колесо или переменить усталую лошадь; встречались у цистерн, где поят лошадей; предлагали ему свои услуги. Раз одна из лошадей в повозке Аврелии распряглась; произошла остановка; нагнавшие их знакомые помогли в этой беде.

Котта со всеми охотно говорил и казался своей дочери далеко не таким капризным ворчуном, как она привыкла его видеть в деревне.

Уже проехали полдороги. Солнце садилось за далекие горы, озаряя своими прощальными лучами долину, раскинувшуюся глубоко внизу.

Путь шел на высоте, огороженный от обрыва огромными камнями.

Аврелия, уже вполне поддавшаяся впечатлениям путешествия, взглянула вниз, в эту пропасть, пестревшую желтыми нивами, зелеными лугами, белыми и желтыми домиками поселян, серебристыми речками. Все это тонуло в зелени деревьев, везде рассаженных для защиты от зноя.

В первую минуту сердце молодой девушки содрогнулось от ужаса; ей показалось, что она вот-вот сию минуту полетит стремглав в эту пропасть вместе со своею повозкой и слугами.

Но повозка тихо, спокойно катилась… не такой ли представляется земля богу Гелиосу, когда он глядит на нее со своей солнечной колесницы? не такой ли видят землю Меркурий и Ириса, вестники Юпитера и Юноны, первый, летя в своей крылатой шляпе и крылатых сандалиях, а вторая, сходя пс радуге? Это подумалось Аврелии, и чувство беспредельного, никогда еще ею не испытанного восторга охватило ее душу.

— Ах, как прекрасна земля! ах, как она прекрасна! — воскликнула она громко, не в силах удержаться.

— Не для всех она прекрасна, потому что боги не ко всем милостивы, как к счастливой дочери почтенного Аврелия Котты, — ответил на ее восклицание нежный шепот у самого ее уха.

Обернувшись, Аврелия увидела прекрасного молодого человека, ехавшего верхом около ее повозки.

— Кучер твоего родителя не заметил, что из колеса выпал вот этот гвоздь, — продолжал очаровательный незнакомец, — я его увидел, поднял и считаю долгом возвратить.

— Кто ты? — тихо спросила Аврелия, смущенная этой неожиданной речью.

— Близкий знакомый твоего отца и… несчастнейший, беднейший из смертных, гонимый Роком и людьми.

Сказав это с превосходным пафосом, могшим сделать честь лучшему из актеров, всадник бросил на Аврелию взгляд, в котором опытная светская женщина встретила бы одну наглость изнеженного кутилы и отвернулась бы, а пожалуй, и плюнула бы в ответ на это.

Аврелия, никогда не видавшая ни театра, ни светских щеголей, вздрогнула, покраснела и потупила глаза.

— Кто ты? — повторила она, но всадник уже ускакал.

Она видела, как он обменялся приветствиями с ее отцом, возвращая гвоздь, будто бы выпавший из колеса его повозки, и исчез за поворотом дороги.

Квинкций Фламиний в эту минуту не лгал: не было во всей подлунной и подсолнечной ни одного человека из промотавшихся богачей несчастнее его; кредиторы, сговорившись, преследовали его, предъявляя свои ультиматумы и объявляя, что начнут иск, грозящий тюрьмой и продажей его любимой галереи редкостей, дома, земли, даже коня, седла, сбруи — всего, кроме единственной туники и пары башмаков. Ему пришлось бы сказать о себе пословицу: «Omnia meum mecum porto»[24].

Никто не давал ему больше взаймы. В обыкновенное время Фламиний был другом и любимцем своих ростовщиков, которые, что не редко между людьми одинаковой профессии, ненавидели одни других, особенно принадлежавшие к разным нациям: греки ненавидели жидов; армяне — галлов; итальянцы — всех и каждого, не родившегося на Аппенинском полуострове.

Следуя советам своего искусителя, Лентула, Фламиний брал взаймы у врагов-соперников. Когда один не давал ему покоя, его укрывал другой, срок векселя которого еще не истек.

Но теперь обстоятельства изменились: ростовщики, обманутые долгими обещаниями Фламиния жениться на Люцилле, нежданно для него помирились на пункте его векселей, узнали, где он скрывается, пред самым его отъездом в Рим нахлынули к нему, в Западную Риноцеру, одни — лично, другие — в лице своих поверенных, и предъявили ультиматум: если чрез месяц он не женится — засадят его в тюрьму и продадут его римский дом со всеми диковинами. Даже Мелхола не в состоянии была защитить мота от угроз своего отца. И Натан с сыном присоединились к прочим.

Фламиний не знал, что ему делать и как существовать без денег, и считал себя несчастнейшим человеком, гонимым Роком. Он не случайно увидел Аврелию, но уже два дня следил за нею, выжидая удобную минуту, не замечаемый среди других встречных ни ею, ни ее отцом.

Вопрос Аврелии «кто ты?» ясно показал ему, что если Сервилий и рассказал молодой девушке о его порочной жизни, то не описывал его наружности. Но дело было даже благоприятнее этого: Сервилий, вследствие постоянной холодности Аврелии и ее недосуга, ничего не говорил с нею о Фламинии; она знала только что-то неясное о давнишнем процессе между отцом Фламиния и Сервилием; знала теперь из слов Вариния о знакомстве Фламиния с Мертвой Головой, — больше ничего. Ее отец не имел ничего личного против Фламиния, но не сближался с ним вследствие разницы лет, характеров, ненависти Сервилия, а главное, вследствие частого, долгого отсутствия юноши.

Беззаботный весельчак Лентул, несмотря на свою болтливость и происходившие от этого сплетни, умел уживаться со всеми, с кем хотел. Его считали в Риме пустоголовым франтом, не приставшим ни к какой партии, и принимали, как безвредного паразита, во всех богатых домах.

Фламиний поручил ему следить за Аврелией в доме ее дяди, изучать ее характер, привычки, склонности и чувства.

Лучшего помощника ему нельзя было иметь; Лентул умел незаметно прилипнуть к кому бы ни захотел, был ловок во всем, что касалось женщин.

Бедная Аврелия не предчувствовала, что везде, куда бы она ни пошла, куда бы ни взглянула, — для нее уже готовы тенета, из которых ей не будет возможности выпутаться: что, чего бы она ни попросила, чего бы ни пожелала, о чем бы ни поговорила, — все будет служить к ее скорейшей гибели, к новому горю ее отвергнутого Сервилия и роковому пятну ее честного рода.

— Батюшка, кто возвратил тебе поднятый гвоздь? — робко спросила Аврелия, сидя за общим котлом гороховой похлебки, во время ночного привала.

— А тебе очень интересно знать, кто была мать Гекубы? — саркастически ответил пословицей Котта.