— Сер…

— Не произноси этого имени!.. я не могу ни сама произнести его, ни слышать… но каждое слово, сказанное мне, каждый его совет, — все это свято для меня.

— Ты знаешь мое прошлое?

— Да.

— Не осуждай меня, Аврелия. Ты не можешь понять, что такое актриса, служащая почти с колыбели своему искусству. Я любила и отдала бы жизнь за любимого человека, но не могла променять на его любовь моего искусства. Я не дилетантка. Я родилась актрисой и актрисой умру. Отец и мать учили меня только сценическому искусству, внушали мне привязанность только к нему. Оно — вся моя религия, вся моя любовь. Не осуждай меня за то, что любовь к искусству у меня пересилила любовь к человеку.

— Мне ли осуждать тебя, Росция? ты его обманула и оскорбила все-таки ради важной для тебя цели, я его оскорбила — без всякого повода. В гневе он поклялся никогда не говорить мне о любви и пожелал, чтоб я полюбила другого. Я увлеклась, полюбила — его врага.

— Зачем же ты хочешь спасать-то?

— Ради двух причин: избежать пятна и не дать торжества Люцилле.

— Эта последняя причина совершенно понятна мне, потому что у меня в театре есть соперница — Демофила, которую я ненавижу; на всякую глупость я решусь, чтоб только ее унизить; умное слово назову глупым, если она его похвалит, буду восхищаться дрянью, если она будет порицать; Демофила — моя соперница; Люцилла — твоя. Я все понимаю.

— Люцилла мне не соперница; ты ошиблась, Росция. Люцилла обворожила любовью моего старого отца и убила его своей изменой. Вот причина моей ненависти.

— И это понимаю.

— Продай же мое ожерелье!

— Продать-то его легко, Аврелия, но прежде нам надо выбрать человека, которому ты поручишь защиту подсудимых.

— Я его выбрала.

— Кто же это?

— Марк Туллий Цицерон.

— Он не согласится ни за какие деньги… ни за миллион.

— Я попробую склонить его моими просьбами. Тебя, Росция, весь Рим знает; помоги мне проникнуть в святилище этого гения красноречия; только помоги, — остальное мое дело.

— А если Клелия…

— Пусть все родные гневаются на меня!.. я скоро умру, но перед смертью унижу Люциллу, отмщу ей за моего отца!

Росция сообщила Клелии, что ее кузина оживилась и желает идти гулять.

— С кем и куда?

— Она желает идти вдвоем со мной к лавкам, полюбоваться на товары; мы к чему-нибудь приценимся ради предлога. Это ее развлечет.

— Идите.

Взяв с собой, по обычаю знатных, нескольких рабов и рабынь, Аврелия и Росция вышли на улицу, Дойдя до лавок, находившихся за форумом около мясного ряда, Росция приказала рабам остановиться и ждать ее с Аврелией, покуда они не вернутся.

Пройдя несколько переулков, она ввела свою спутницу в богатый дом, приказав доложить хозяину.

Знаменитый адвокат, уже тогда мечтавший о консульстве и диктатуре, был не старше 30 лет; его громкая слава в таком юном возрасте обещала впереди бессмертную знаменитость. Знатнейшие сенаторы считали за счастье быть его друзьями; с утра до ночи толклись в его приемной толпы людей, желавших если не говорить с ним, то хоть видеть его издали. Даже его ласковыми взглядами хвастались в обществе.

Росция ввела Аврелию в просторную, великолепную залу, где до тридцати человек в благоговейном молчании ожидали выхода современного гения, не смея ни сесть, ни говорить.

Цицерон обедал с несколькими друзьями в своей столовой.

Все, бывшие в зале, с трепетом прислушивались к доносившимся из столовой звукам, хоть эта столовая была так далеко, что ничего не было из нее слышно, кроме неясного шума.

Наконец, после целого часа ожидания, раб в богатой одежде, гордый, как сенатор, возвестил:

— Мой господин изволит прибыть сюда.

Богатая драпировка была раздвинута рабами, и из внутренних покоев дома вышел в залу хозяин, сопровождаемый несколькими друзьями.

Аврелия с радостью заметила, что между ними нет знакомых ее дяди, чего она очень боялась. Но она все-таки продолжала закрывать почти все свое лицо покрывалом, чтобы не быть узнанной.

Цицерон сел с важностью на роскошное кресло.

— Привет тебе, божественный Марк Туллий! — закричали все, бывшие в зале, и начали тесниться вокруг знаменитого человека. Каждый старался быть замеченным.

Ловкая Росция, оставив Аврелию на ее месте, сумела обратить на себя внимание гения.

— И Росция сегодня между вами, друзья мои, — сказал Цицерон, любезно кивнув актрисе, — не хочешь ли просить меня снова защищать твоего отца?

— Он говорит с Росцией… что он сказал?.. зачем она здесь?.. — зашептали в задних рядах толпы.

— Божественный Марк Туллий, — ответила Росция, — мой отец приказал мне только передать тебе от него тысячу приветов и пожеланий всякого благополучия; он каждую свою молитву сопровождает молитвой о твоем здоровье, потому что нет пределов его благодарности за оказанную тобой помощь в его процессе. Твое божественное, несравненное красноречие — есть убежище всех несчастных. Я привела с собой молодую девицу и от ее имени умоляю тебя о позволении говорить с тобою, если можно, без свидетелей, потому что ее дело…

— Романического сорта? — усмехнувшись, спросил Цицерон.

Вся толпа, точно по команде, точно так же усмехнулась.

— Нет, не любовь, а честь отца ее.

— Хорошо, Росция; приводи ее завтра за час до полудня.

— О, светило наше! Демосфен великого Рима! выслушай ее сейчас! уважительные причины не позволят ей прийти к тебе в другой раз.

— Ее отец обвинен.

— Нет, великий Марк Туллий, она хочет мстить за его смерть.

— Вот интересное дело! — небрежно заметил знаменитый оратор, снова усмехнувшись.

Вся таила, как в первый раз, усмехнулась.

— Могу ли я надеяться? — льстиво спросила Росция.

— Хорошо, только она должна изложить свое дело кратко; мне некогда долго беседовать. Друзья мои, отойдите вон туда на четверть часа.

Вся толпа повернулась налево кругом и обступила большие роскошные водяные часы, устроенные в виде белой прозрачной урны, обвитой зеленью и цветами из разноцветного стекла.

Одни нетерпеливо стали следить за вытекающею водою, тайком досадуя на помешавшую им Росцию, другие же напрягали свой слух и зрение по направлению к креслу патрона, перешептываясь в догадках, какую это счастливицу удостоил Цицерон своей беседы.

Аврелия, испуганная величием обстановки, робко подошла и, совершенно растерявшись, упала на колени перед оратором, проговорив:

— Великий Цицерон, спаси от казни Лентула Суру!

— Я, должно быть, не верно расслышал твои слова, — сказал Цицерон, — мне послышалось что-то странное. Росция, что сказала твоя клиентка?

— Марк Туллий, я не клиентка Росции; она клиентка моего дяди, — горделиво возразила Аврелия, несколько обидевшись небрежным приемом, — я — дочь умершего Тита Аврелия Котты. Я тебя умоляю спасти от казни Лентула Суру.

— Чтоб он после женился на тебе, но Росция говорила, что дело твое — месть за отца.

— Да, да, это месть!.. мой отец погиб от Семпронии Люциллы, она его завлекла, обещала ему свою любовь, и бежала; он умер от этого.

— Интересный сюжет для драмы!.. найдется новый Плавт, или Теренций, или Энний и прославят твоего отца на сцене или в поэме. Но я не понимаю, чего тебе надо от меня.

— Люцилла хочет казни Лентула, я хочу помилования.

— Две соперницы!

— Нет же, нет!..

— Не пробуй бороться с Люциллой, моя отважная девица, эта противница не по твоим силам.

— Я дам тебе за труды все, что имею, только сделай Люцилле неприятность! — сказала наивная Аврелия с провинциальной откровенностью.

— Ни малейшей неприятности я ей никогда не сделаю, потому что она превосходная женщина. Твой отец сам виноват, если умер от любви. Если б Фламиний и не был мужем Люциллы, — я не стал бы защищать ни его, ни Лентула, потому что защищаю только тех, в чьей невинности вполне убежден, а таких безбожников не только защищать, но даже и обвинять-то не соглашусь, потому что их дела сами за себя говорят.