С каждым днем певец замечал, как улучшалось здоровье его спутника, который мог и дальше пройти без усталости, и взойти на гору без одышки; видел, как улучшался цвет его лица, на котором бледность постепенно заменялась загаром и румянцем здоровья.

Он доставал для него все, что мог, чтоб его развлечь или угостить: отыскивал вкусные травы и коренья для похлебки, ловил устриц, выброшенных морем во время отлива. Его анекдоты и песни были неистощимы. Нарцисс нередко смеялся вместо того, чтобы грустить.

По мере того, как бродяги подвигались к югу, становилось теплее. Они тихо шли, часто живя на одном месте по три дня я больше, если находили удобную пещеру. От непогоды иногда они устраивали себе шалаш из ветвей тех деревьев, что не лишаются листьев на зиму в Италии; потом все это, шалаши и пещеры, стало ненужным, и путники спали под открытым небом.

Певец сплел из соломы шляпу и надел на свою голову для зашиты глаз от лучей солнца, потом начал плести другую.

Мечтательная, меланхолическая натура Нарцисса нашла себе удовлетворение в этой скитальческой жизни, полной лишений, вознаграждаемых взаимной дружбой. Он больше не говорил с певцом о Люцилле, не думал больше ни о прошлом, ни о будущем, потому что его настоящее было очень хорошо.

— Друг, — сказал он однажды певцу, завтракая с ним на берегу горной речки, — я теперь совершенно здоров. Позволь помогать тебе; я хотел бы чем-нибудь выразить тебе мою благодарность.

— Рисовать тебе здесь еще нельзя, ответил певец, — сплети мне новую сумку.

— Я не умею.

— Ухитрись!

Нарцисс несколько раз принимался плести сумку из тонкой древесины, но ничего у него не выходило, пока певец не научил его. Весна наступила; по лесам зрели ягоды, росла свежая зелень. Аминандр приносил рыбу, пойманную его невидимыми слугами, доставлял дичь, горох, бобы и др.; бродяги не терпели голода; они, подходя к Байям, расположились ночевать в лесу, устроив себе постели из травы и мха, на что разостлали свои ветхие плащи.

— Я кончил мою сумку, — сказал Нарцисс.

— Грубовата, — ответил певец, — привыкнешь работать, тогда будет выходить лучше. Надень ее на меня сам; это твой первый подарок мне.

Нарцисс надел сумку на плечи своего друга; тот поцеловал его за подарок.

— Я также сейчас окончу мою шляпу, — сказал он, — эту шляпу я сплел для тебя.

— Но раб не имеет права накрывать голову шляпой, — возразил Нарцисс, — рабу нужен колпак.

— Пустяки!.. мы свободны и веселы среди этих гор и лесов; не боимся мы тут никого. Друг мой, ничто не может быть приятнее свободы.

— Для меня есть нечто дороже ее: твоя доброта. Ты носишь вместо меня пожитки; остерегаешь меня, чтоб я не упал; варишь пищу, чтоб я не обжегся; ты делаешь все, а я ничего, как будто не я, а ты стал слугой; мне совестно, мой друг и господин.

— Твоя работа впереди, Нарцисс. Не правда ли, что на постели из мха люди иногда спят покойнее, чем на перинах?

— Да.

— Скажи, хочешь ли ты, чтоб я тебя продал богатому человеку? ты теперь здоров, годишься в управляющие; за тебя дорого дадут.

— Это в твоей власти, господин, — ответил Нарцисс, побледнев.

— А ты будешь ли рад этому?

Нарцисс молчал.

— Разве тебе не надоело скитаться с нищим? — продолжал певец, ласково взяв друга за руку, — у доброго, богатого господина ты получишь хорошую квартиру, женишься, получишь скоро волю, разбогатеешь. Я не могу дать тебе ничего этого, потому что я не больше, как слуга человека, нанявшего меня отмстить вместе с Аминандром корсарам и всем, кто ведет с ними дружбу.

— Электрон, — тихо ответил Нарцисс, — если б от меня зависела моя судьба, я всю жизнь хотел бы бродить с тобой.

— А как ты думаешь, сколько я могу взять за тебя?

— Теперь я здоров; за меня дадут тысячу, как просил Курий.

— Не возьму.

— Неужели три дадут, как предлагал старик?

— Не возьму.

— Ты выучил меня хорошо играть и петь. Я гожусь в хористы. Но за меня десяти тысяч не получишь.

— И десяти не возьму.

— Сколько же ты запросишь?

— Ничего. Я не продам тебя ни за какие миллионы.

— О, счастье!

— Ты веришь, что я честен?

— Вполне.

— Я купил тебя без свидетелей; теперь я освобождаю тебя также без свидетелей; к чему формальности для честных людей?!.. эти яркие звезды да будут нашими свидетелями и Бог, царящий выше их, выше Олимпа, Эмпирей и всего, что, говорят, нагорожено над землею! — Я хочу видеть этого человека свободным!.. вот, я сказал формулу дарования воли. Теперь ты не раб.

— Электрон!.. мой добрый друг!.. позволь мне поцеловать руку твою.

— Этого не позволю. Друзья должны быть равны в своих правах. Дай мне дружеский поцелуй.

Они поцеловались, оба заплакав слезами радости, и уселись ужинать.

— Мой милый страдалец, — сказал певец, — теперь кончены все твои бедствия. Будь счастлив под охраной твоей путеводной звезды!

— Эта звезда моя — ты, Электрон.

— А моя — ты.

Бродяги поужинали и легли спать, но их скоро разбудили громкие голоса при ярком свете факелов. Резкий хохот испугал дремавшего Нарцисса; он схватил певца за руку и в ужасе прошептал:

— Электрон, мой единственный друг!.. бежим!.. это Лентул-Сура; я узнал его голос.

— Он здесь по моему зову, — ответил певец.

— Он меня убьет.

Простак!.. ты забыл Аминандра и твой парик. Я сейчас на тебя все опять надену: не беда, что твои волосы уж отросли. Не трусь!

— Аминандр один.

— Не один. Старайся, чтоб ни парик не съехал набок, ни борода на сторону!.. не трусь!.. все обойдется благополучно… вот ты и готов.

— И я готов, — послышался шепот за кустами.

— Аминандр, с тобой все? — спросил певец.

— Нас десятеро. Другие остались на привале.

Свет факелов приближался.

— Прикажешь? — спросил гладиатор, выдернув огромный нож.

— Не отнимай работу у палачей, — возразил певец, — не от нас им должна быть оказана эта услуга.

Из-за кустов вышла компания веселых, богатых людей. Кто-то наткнулся на колышки, на которых висел котелок, и упал.

— Ай, ай, ай!.. проклятье!.. тут уголья! — застонал упавший.

— Что с тобою. Лентул? — спросила Преция.

— Мой добрый, благородный друг, встань и выпьем еще! — сказал Фламма, едва держась на ногах.

— Тьфу!.. колено обжег! — сказал Лентул. — Экая трущоба!

— Куда ты нас завел?! — жаловалась Семпрония, — весь лес мы исходили, а твоих бандитов все не видать.

— Надо было вам забираться с нами в этакую глушь! — проворчал сердито Цетег.

— Я никогда не видела разбойников на свободе в их притоне, — сказала Семпрония, — это интересно.

— Вы все храбрились, а теперь трусите!.. сами виноваты! — сказал Габиний.

— Я нисколько не трушу, только устала, — возразила Семпрония.

— Во всем этом виноват ты, Лентул, — укоризненно проговорила Преция, — ты нас завел в эту глушь.

— Если разбойников нет, — сказал Фламма, — то сядем, мой добрый благородный друг, и выпьем еще.

— Меткая Рука к услугам господ, заблудившихся в лесу, — сказал Аминандр.

— Ты певец? — спросил Лентул, — я вижу на дереве лютню:

— Есть у меня и певец, который поет, гадает, фокусы показывает, пляшет, может благородных матрон позабавить во время отдыха, а я не певец; я заставляю только других петь.

— Дорогу показать можешь? — спросил Лентул.

— В самый Тартар, если тебе угодно туда отправиться.

— Забавник!..

— Мой добрый, благородный друг, — сказал Фламма, — оставь бандита говорить с Цетегом, сядем и выпьем еще!

Все общество уселось. Певец развел яркий огонь и стал всех забавлять. Все развеселились и не думали сердиться на бандитов за обжоги Лентула, с удовольствием потешаясь фокусами вроде соединяющихся колец, исчезающих монет, бесконечной ленты, вытягиваемой изо рта или носа, и т. п.