— Мелхола, — сказал Фламиний гордо, — когда я буду мужем Люциллы, я проживу ее приданое, но выманивать у нее теперь не буду… это единственный пункт, на котором я не боюсь даже проскрипций.

— Отчего?

— Сам не знаю отчего; не могу; я не могу ни оскорблять ее, ни обманывать… скорее решусь на всякую низость, но Люциллу обманывать не могу.

— Ты себе противоречишь, язычник: Ланасса, надеясь выйти за тебя…

— Люцилла знает все.

— Ваших странных отношений сам Соломон не понял бы. А если ее отец не отдаст тебе ее приданое?

— Я не знаю, что будет после, Мелхола… какое мне дело до моего будущего?! я уверен, что будет только стыд, горе, гибель!.. эх!.. будь, что суждено Роком!

Он с отчаяньем махнул рукою, сел к столу, положил локти и прижал свои холодные как лед руки к пылающему лицу. Для него настал один из самых мучительных и теперь, после сближения с Люциллой, один из нередких часов его беспорядочной жизни: час угрызений совести и сознания своей порочности.

— Зачем я спас Люциллу! — воскликнул он, — зачем коварная Росция сблизила меня с этим дивным существом, которое я влеку к погибели!.. странная девушка! я ей сказал то, чего не говорил ни одной красавице; я ей сказал, что убью ее, если мне прикажут; она ответила: убей.

Я ей сказал, что промотаю ее приданое. Она ответила: промотай. Я ей сказал, что изменю ей, если мне прикажут, она ответила: твое сердце не изменит мне.

Мелхола, она видит своими лучистыми очами мою душу, как даже я сам ее не вижу. У ног ее я забываю страх; у ног ее я счастлив и спокоен, я медлю ее похитить не по моей воле… она сказала, что это будет еще не скоро, а что она скажет, — то исполнит. Ах, не хотел бы я ее похищать, вечно, чтоб вечно длилось мое блаженство!.. Катилина сказал, что только полгода я буду ее мужем, а потом… ее на корабль, если она не согласится произнести клятву.

— Разгоревался, язычник! — иронически заметила еврейка, — горюешь, горюешь, и нет для тебя ни надежды, ни утешения… попросишь ты твою Венеру, заплатишь ее жрецам за жертвы и молитвы, а Юнона, пожалуй, прогневается и расстроит все. Юнону ты упросишь, — Юпитер разозлится. Эх, язычники отверженные!.. оттого и греки 10 лет под Троей стояли, что все боги перебранились.

— А если вашему Иегове мольба не полюбится, то уж некого больше умолять и тоже нет ни надежды, ни утешения, — ответил Фламиний, подняв голову.

— Не тебе, язычник, судить о милосердии нашего Вечного, Единого Бога!.. скоро, скоро придет Мессия, разрушит ваш Рим, и сделает евреев, свой избранный народ, вашими повелителями.

— Это сказано в ваших пророчествах, а у нас в книгах Сивиллы Кумской сказано, что Рим вечен… его никогда никто не уничтожит. Но мы с тобою ни до чего не договоримся в этих спорах.

— Договорились, до чего я хотела: ты развлекся. Если б ты знал, что твой друг тут наделал! какие ходят сплетни по околотку!.. не перескажешь!.. одни говорят, что ты провалился в землю, другие, — что Лентул убил тебя; третьи, — что ты клад нашел; одна чепуха нелепее другой!

— Ха, ха, ха!

— Лентул вздумал похитить дочь Котты.

— Это правда?.. о, коварный!.. ничего не буду ему доверять.

— А ты тут при чем?

— Не твое дело.

— Разве ты ему помогал?

— Нет не помогал; и он похитил?

— Отняли ее. Он тут всех перессорил: и рабов, и господ, и соседей, всего и был-то три-четыре дня, не больше. Нобильор, говорят, при смерти, болен, хоть я его и видела на крыльце; верно, его привели с постели; до того он был бледен, что узнать трудно! Аврелия, говорят, также умирает и Котта умирает.

— О, негодяй, что он наделал!

— И досталось же ему за это!

— А что?

— Прискакал сам… Вёльзевул-то ваш… Лентула нет… я доложила ему обо всем, как всегда… он затопал ногами и убежал в подземелье; потом оттуда выскочил, еще свирепее стал топать и кричать, мял в руках какую-то кожу или бумагу… я боялась, что и меня-то приколотит.

— А Лентул?

— Прибежал в ужасе; ранил он там только чью-то собаку… да на самого-то Вельзевула и налетел!.. что у них тут было — не знаю, потому что от страха убежала из дома в сарай на чердак, где горох лежит, и до тех пор там сидела, покуда не увидела в окно, что оба они уехали.

— Я понял, что тут кроется; он перепутал диктаторские приказания… ха, ха, ха!.. вот тебе и Мерцедоний!

Вариний и Флориана не только сами не спали всю ночь, но и соседям не дали, бегая из дома в дом в этом густонаселенном околотке, расспрашивая всех и каждого, перепутывая услышанное и перевирая при сообщении. Они совались и в кухню Котты, и в кухню Нобильора, подслушивали у окошек и дверей. К утру их сведения до того обогатились, что Барилл повесился с горя, оттого что господин ничем не наградил его за жестокие побои, а Нобильор закололся у ног умирающей Аврелии. Во всем этом был виноват Мертвая Голова, которого они встретили в самую полночь; он ехал верхом вместе с диковинным богачом-незнакомцем; из ноздрей его коня вылетало пламя; из под шляпы виднелись рога, похожие на оленьи; за седлом висели мешки, полные золота, громко звеневшего.

Все это было разнесено до зари по околотку к еще большему устрашению простоватых поселян и усложнению всеобщей путаницы.

На заре Вариний и Флориана ворвались в комнату Люциллы со своими новостями.

— Твой патрон закололся! — закричала Флориана, вбежавши в самый альков, где стояла постель красавицы, — Люцилла, вставай!

— Мертвая Голова похитил молодого сенатора! — кричал Вариний.

Рабыни хохотали.

Люцилла гневно вскочила с постели, взяла свою лиру и вскричала:

— Убирайтесь отсюда вон! я — волшебница; я заиграю и заною призыв; Мертвая Голова сейчас явится и утащит вас в самую глубокую адскую бездну!

Супруги-сплетники убежали без оглядки и ходили по соседям, сообщая это новое открытие о близости Люциллы с чародеем, до тех пор, пока не выбились из сил и не были принуждены лечь спать, когда уже все добрые люди встали.

Люцилла выкупалась в ванне, натерлась разными помадами, позавтракала и занималась часа два своим туалетом, за неимением другого дела, изобретая разные прически. Когда ей надоедало возиться со своею головой, она приказывала одной из рабынь садиться на ее место и чесала ей голову самым причудливым образом.

Не видя никогда в ее руках книг, Нобильор считал красавицу за полную невежду в литературе. Он думал, что кроме философии она ничего другого не знает, особенно в области поэзии, которой Люцилла всегда старалась его дразнить.

Она спросила о Катуальде. Лида ей доложила, что ни Катуальда, ни Кай Сервилий не ночевали дома. Красавица призадумалась; в ее мыслях возникло предположение, что, может быть, есть хоть сотая доля правды в сплетнях Вариния и Флорианы, — то есть случилось в доме Котты нечто, если и не такое, потрясающее всю душу, то все-таки важное, выходящее из обычной колеи жизни.

Люцилла взяла с собою смелую германку Адельгейду и отправилась.

Дом Котты представлял в этот час подобие юдоли плача и скрежета зубовного.

Все бегали из комнаты в комнату и с места на место, указывая, приказывая и отменяя приказания. Старик плакал и ругался в одно и то же время, и колотил своею палкой всех без разбора, кроме своего друга, который напрасно старался уговорить его уйти в свою спальню и лечь. Для Аврелии не было ни минуты покоя от шума и возни в ее комнате.

Весь очаг кухни был загроможден горшками с варящимися снадобьями.

Плоха была медицина того времени, и плоха и диковата на наш взгляд. Одним из главных медикаментов была собака.

Живую собаку прикладывали к больной груди; распотрошенную привязывали к больной голове от мигрени; против падучей болезни ели собачье мясо, сваренное с разными травами, вином и миррой.

Зола сожженной собаки, ее мозг, кости, кровь, жир — все шло в дело. Мясо бешеной собаки ели в соленом виде от водобоязни… Собачий жир с полынью излечивал глухоту, глаза лечили собачьим мозгом.