— Понял. Старик теперь наш.

— За этим я тебя звал. Теперь иди к людям, только не уходите от нас далеко.

Аминандр ушел и скрылся в горах.

— Электрон!.. Бербикс!.. кто бы ты ни был, но ты не таков, как я полагал, — вскричал Нарцисс в ужасе.

— Как?

— Ужасный человек!.. искуситель, ты наталкиваешь других на злодейства!..

— Да, друг, я умею на это наталкивать, когда это мне выгодно. Через меня дочь Семпрония погибла.

— Через тебя?

— Да. Ее душа теперь не в Элизие, как сказал Аминандр, а в аду, томится в голоде и холоде, как мы с тобой… но тем лучше для нее, потому что душе ее мужа тоже не попасть в эмпиреи. Лучше им быть в аду, лишь бы вместе!.. ха, ха, ха!.. я ей внушил убить Ланассу.

— Ты!

— Через мои внушения и Тит Аврелий погиб; я свел старика с красавицей.

— Ты!

— Это была глупая шутка без малейшей выгоды. Я подучил наконец Люциллу утопиться. Теперь, говорю, матрона, тебе ничего не остается, кроме подводного царства. Она это приняла серьезно и утопилась.

— Ты — причина ее смерти!

— А тебе-то что до этого?

— Убирайся от меня сию минуту!.. я забуду все твои благодеяния… мы одни… твой Аминандр не успеет придти к тебе на помощь… я тебя задушу!

— И горько раскаешься, — ответил певец, не смутившись, — я не виноват, что сумасшедшая приняла серьезно мои слова. Не поблагодарит она тебя, если ты меня погубишь. Если же она жива…

— Эта мысль… Электрон, не убивай старика!

— Я и не хочу его убивать.

— Но ты учишь Аминандра.

— Ты ничего не понял. Я добился того, что к старику не подошлют никакого убийцы, а будут искать Меткую Руку. Аминандр получит улику и предъявит старику.

— Не хитри! не верю.

— Ты этого не хочешь?

— Не убивай его, не убивай! — вскричал Нарцисс и упал на колена.

— Что он тебе за благодетель? он был твоим господином?

— Он хороший человек… ах, не убивай его!.. он тебе щедро заплатит.

— Я спасу ему жизнь только с одним условием: все его богатство будет моим.

— Твоим?

— Он усыновит меня.

— Ах!.. наемный убийца, бродяга будет преемником Люциллы!.. ты растратишь это богатство в два-три года с Аминандром и ему подобными людьми.

— А ты не истратил бы его?

— Правда. Не мне укорять тебя. Было время, когда я был богат… утекли мои деньги, как вода.

— Если ты жалеешь старика, то благодари богов, что его спасенье в моих руках.

— О, друг!.. лучше растрать его деньги, только не убивай его!.. не вели Аминандру это делать, он тебе повинуется; я вижу, что не он, а ты начальник этих невидимых разбойников.

— Они невидимы, потому что ты этого не хочешь.

— Не хочу. Боюсь. Пойдем вдвоем.

— Нарцисс, когда я буду любимцем старика, его избавителем, я брошу мое ремесло.

— О, радость!.. мой друг будет честным человеком.

— Второй раз, Нарцисс, мы чуть не поссорились. Хорошо, что ты не произнес клятвы на верность мне!

Нарцисс робко следовал за своим ужасным господином. Бродяга внушал ему ужас, но в то же время час от часу сильнее возбуждал его любопытство своею личностью. Правда ли это, что он действительно Бербикс, или у Катуальды был еще другой брат? правда ли, что Люцилла была с ним знакома, или он приобрел ее кольцо от рыбаков, вытащивших тело, и только хвастал своим знакомством со знаменитою красавицей? — все это очень занимало невольника. Лицо бродяги похоже на кого-то знакомого, но в то же время совсем не знакомо. Странное, изменчивое лицо!

Нарцисс вспомнил все выдумки провинциальных болтунов о Мертвой Голове. Не певец ли этот самый волшебник? но его голову никак нельзя было назвать мертвой; это была живейшая из живых голов по выразительности на лице всех внутренних чувств души; зато могущество взора, руки и голоса совершенно подобно сказаниям о том волшебнике. Его рука своим прикосновением дает отраду сердцу невольника; его голос покоряет его, а взор… Нарцисс под влиянием этих очаровательных черных глаз стал рабом своего таинственного повелителя не только в силу его прав, но и добровольно, еще прежде, на лестнице дома Орестиллы; он сознался, что не может его ослушаться, и сделает все, что он прикажет ему. Только ночь прошла с тех пор, как он попал в неволю, а господин уже оказал ему много благодеяний: он сыт, хорошо выспался, тепло одет и получил вещь, самую дорогую его сердцу, — кольцо своей обожаемой жены.

Мысль о возможности спасения Люциллы засела в его голову. Он готов сделать все, чтоб только найти доступ к каменному сердцу певца, разжалобит его, упросит, спасет вместе с ним Люциллу, найдет ее при помощи волшебства, заслужит прощение ее отца.

Певец остановился и стал ломать хворост для костра.

— Не помогай мне, — сказал он невольнику, — не смей ничего работать! твоя работа впереди. Сиди и отдыхай, пока я варю похлебку.

Разведя костер, певец приладил над огнем три толстых, сырых ветви, очистив их ножом от легковоспламеняющейся древесины, связал и повесил на этот конус котелок на крючке.

Доставши из своей сумки несколько пригоршней гороха, бобов, луку и других кореньев, он положил все это в котелок, подлив воды из ручья.

Похлебка стала вариться. Бродяги сидели у огня и грелись один подле другого.

— Нарцисс, — сказал певец, — ложка-то у меня одна; я забыл взять у Аминандра другую. Ты хочешь, чтоб я его позвал, или будем есть с одной ложки?

— Не зови, не зови его!

— Почему ты его так сильно боишься?

— Без него ты добрый, а при нем — разбойник… говоришь ужасные слова, будем есть с одной ложки…

Похлебка сварилась. Бродяги съели ее одной ложкой.

— Будем теперь кальду варить, — сказал певец, — только это вино будет пахнуть луком, потому что у меня нет другого котла.

— Я больше года не пил никакой кальды, — ответил Нарцисс, — что за беда, если она сварится не в серебряном кальдарие!

Певец вымыл в ручье котелок, налил в него вина из фляжки, висевшей у него через плечо вместе с сумкой и лютней, прибавил воды и повесил над костром.

— Когда я был богат, — сказал он, — у меня был серебряный кальдарий.

— А у меня, Электрон, был тот самый кальдарий, который был подарен царем Нином Вавилонским его жене, Семирамиде, в день свадьбы.

— Диковинный кальдарий! — усмехнулся певец, — да во времена царей вавилонских и кальды-то никто не пил.

— Это, может быть, и подлог, но этот самый кальдарий, это я уж достоверно знаю, перешел потом к Александру Македонскому; его из Греции вывез…

— Кто? что ж ты не договариваешь?

— Забыл, — сказал невольник, сильно смутившись, потому что чуть не проговорился, будто диковина принадлежала его предку Титу-Фламинию, что было, конечно, вздором, как и все россказни о диковинах, купленных им у Лентула и других соблазнителей.

— Пили мы, друг, из серебра; попьем и из чугуна, — сказал певец, — из чугуна-то питье иногда вкуснее бывает, если пьется со спокойным сердцем, без забот, без кручины.

— Твоя правда.

— Помирись с твоею судьбою, Нарцисс; помирись с мыслью о том, что я бандит, и не отвергай мою дружбу.

Вино сварилось.

— У меня и кружка-то одна; другую я не возьму, потому что и без лишних вещей таскаю порядочный груз: лютню, фляжку и сумку с котлом, провизией и всякою мелочью. Будем пить из одной кружки.

Они распили кружку, и оба повеселели.

— Хорошо ты себя чувствуешь, Нарцисс?

— Очень хорошо.

— А что хорошо?

— Все. Сам не знаю, что хорошо, а точно я богачом стал, счастливцем. Ты со мною добр, погода тепла, солнышко светят, птицы поют… ах, как хорошо!.. если б было можно, нарисовал бы я все это на картине.

— Ты умеешь рисовать?

— Умею. Выучила меня рука милой женщины, беломраморная рука, которую я век не забуду!..

— Когда мы поселимся где-нибудь, ты будешь рисовать. Хочешь, разопьем еще кружку?

— Давай.

Они распили вторую кружку.