Мелхола чрезвычайно удивлялась, видя, что ее язычник повеселел и сделался бодрым, каким она его уже давно не видела.

Возможность в скором времени снова обобрать Фламиния пересилила у Лентула страсть к вину и болтовне; он не проболтался еврейке о новом плане своего друга и пил меньше обыкновенного.

Через три дня Фламиний и Лентул, облачившись в длинные траурные одежды темно-коричневого цвета, уехали из Риноцеры в Рим на похороны Суллы.

Напрасно прождав до полуночи отца, Аврелия сильно встревожилась о его долгом отсутствии. Кончив все свои хозяйственные занятия, она боялась лечь спать, потому что отец мог сделать ей строгий выговор за то, что она его не ждала, чтоб накормить ужином.

После грозы она долго ходила по саду, потом пряла вместе с рабынями в кухне при свете лучины, боясь засветить лампу, чтоб не истратить лишнее масло. Отец все не ехал из Нолы.

— Не случилось ли несчастие? — думала Аврелия.

Люди, живущие одиноко, скорее склонны все истолковать в дурную, нежели в хорошую сторону.

Отец поехал не один; с ним Сервилий и Барилл; если б что-нибудь случилось, сосед дал бы ей знать об этом. Но, может быть, с ними со всеми что-нибудь произошло?.. что такое?.. около берега случаются набеги корсаров, но по дороге в Нолу все спокойно: лет десять не слышно ни об одном случае грабежа в этих местах.

Отпустив рабынь спать, Аврелия одиноко сидела в своей комнате у открытого окна впотьмах. Каждый шорох, каждый стук, каждый случайный лай собак на дворе она принимала за признак возвращения отца, но все было напрасно, отец не ехал домой.

Ее мысли, как и следовало ожидать, постепенно перенеслись к Сервилию и его разрыву с нею. Что ей сказать ему, как ей его встретить после того, что между ними произошло? она, без сомнения, скоро с ним опять увидится; ей совестно на него взглянуть после нанесенной тяжкой обиды. Не поссорился ли он с ее отцом под каким-нибудь пустым предлогом, чтоб прекратить свидания с ней? Это было бы теперь для нее самым ужасным горем!.. она позвала бы к себе Катуальду; веселая галлиянка развлекла бы ее, даже помогла бы своим советом, чтоб как-нибудь заслужить прощение обиженного жениха; теперь Катуальды нет и неизвестно, будет ли новый господин отпускать ее к Аврелии. Люцилла ей завладеет, как завладела бесконтрольно всей дворней и всем домом своего доброго патрона.

Люцилла!.. образ этой обаятельно-прекрасной для других девушки носился в мыслях Аврелии, соединенный с чувством непреодолимого отвращения. Она в ней видела как будто свою соперницу. Отец, не верящий в плутни Люциллы, глухой и слепой, а все, что до нее касалось, постоянно ставил ее в пример Аврелии при малейшем ее проступке. Сервилий, отвергнутый ей, теперь, пожалуй, полюбит Люциллу — везде Люцилла стоит ей камнем преткновения.

Предчувствие чего-то недоброго, какого-то несчастия, грозящему в близком будущем, томило душу Аврелии. Бессознательно переносясь мыслями поочередно от одного к другому из этих четверых, единственных В настоящее время близких ей людей, Аврелия просидела у окна всю ночь, прилегши ненадолго только на рассвете. Но и сон не разогнал ее мрачных дум. Ей приснился Сервилий, ласково глядящий на нее, как бы помирившись с ней; он называет ее опять своею невестой, говорит, что никогда больше они не расстанутся, угощает ее сластями и фруктами… и исчезает на месте с ее дремотою.

После сладостного сновидения действительность представилась Аврелии еще ужаснее, чем вчера. Она вчера уже наплакалась до я ого, что больше не могла плакать, и горе томило ее сердце без лез все тяжелее и невыносимее. Она встала с постели, пошла в кухню, где уже шла обычная утренняя возня, и узнала от кухарки, что ни господин, ни Барилл не возвращались, ни сосед Сервилий и никто другой из соседей не присылали никаких извещений. Она, не зная, что ей теперь делать, растерявшись, стояла в кухне около печки.

— Госпожа, да ты послала бы кого-нибудь к господину Каю Сервилию спросить, что такое случилось, — посоветовала кухарка.

— Кого послать-то, Эвноя?

— Да Бербикса пошли, госпожа.

— Он рад, что батюшка не возвратился, и, верно, забрался опять спать на сеновал; мы даже не разбудим его, а если и разбудим, то не растолкуем, в чем дело, потому что он, конечно, пьян и все переврет, если, к довершению бед, не заснет дорогой.

— А Дабар?

— Он еще глупее. Да и как отрывать-то их от дела!.. батюшка может вернуться… узнает… разгневается.

— Вот что, госпожа: ты сходила бы сама к твоему жениху.

Аврелия вздрогнула и вздохнула; ей вместе и понравилась эта мысль и испугала ее.

— Сама? — повторила она в раздумьи.

— Если не считаешь приличным идти к нему без приглашения, — сказала кухарка, — то напиши письмо и пошли Дабара… Авось, родитель-то твой не прогневается на твое беспокойство о его же здоровье… писанного не переврет и Дабар.

— А если и Кай Сервилий, как батюшка, не возвратился?.. Ах, Эвноя, что нам делать?!

— Ну, уж тут-то я, госпожа, именно не знаю, что тебе посоветовать! — воскликнула кухарка, разводя руками в недоумении, — мой глупый ум только один совет придумал, да и тот не пригодился!.. что за напасть божья на нас грешных!

— Но я благодарна тебе, Эвноя, и за это, — сказала Аврелия, — ты меня навела на удачную мысль. Я пойду к воспитаннице Кая Сервилия — к Люцилле, и от нее узнаю все, что можно узнать. К ней-то можно пойти и без приглашения.

Аврелия накинула холщовое покрывало для защиты головы от солнца и ушла. В ящиках Люциллы валялось больше десяти зонтиков разной величины и формы; — зонтик был тогда, как и веер, самой щегольской принадлежностью костюма богатой особы. У Аврелии же не было ничего подобного. Весь ее гардероб составляли два будничных платья из белой холстины домашнего тканья да одно праздничное из дешевой шелковой бомбицины. Было у нее еще одно зимнее шерстяное, теплое платье и одно покрывало для зимы и лета. Ноги ее не знали щегольских туфель, вышитых золотом; летом они довольствовались толстыми сандалиями с ремнями, зимою к этому прибавлялись фасции — нечто вроде русских онуч, которыми обвертывали ноги до колен.

Аврелия тихо шла через пригорок к поместью соседа, волнуясь своими безнадежными думами. Вдруг кто-то назвал ее по имени.

— Здравствуй, Аврелия!

Она, немножко испугавшись, обернулась. Пред нею стоял, почтительно кланяясь, низенький старичок, одетый, как и все тамошние помещики, в длинную тунику со шляпой-petasus на голове.

— Здравствуй, Вариний! — ответила Аврелия, ласково улыбнувшись.

— Ты куда идешь, моя белая лилия? — спросил старичок, глядя на нее нежно.

— К соседу иду. Как здоровье Флорианы?

— Что наше стариковское здоровье!.. всегда ноем!.. хи, хи, хи! а ты, белая лилия, не ходи так одна-то.

— Я всегда туда одна хожу, Вариний; ведь, это очень близко от нас.

— Знаю, что близко, да в наших местах-то не совсем стало ладно.

— А что?

— Пугать-то тебя мне не хочется, дитятко… не ходи одна. Я сам к соседу Сервилию иду кое о чем посоветоваться; я тебя провожу туда, провожу и обратно.

— Вариний, добрый дедушка Вариний!.. — вскричала Аврелия в ужасе, — скажи мне все, что ты знаешь! а… а… ах!

Она заплакала.

— Дитя милое, белая лилия, о чем ты плачешь?..

— Дедушка… батюшка-то дома не ночевал.

— Так что же, дитя? он куда же поехал?

— В Нолу, чтоб продать невольницу соседу, и не вернулся… я иду спросить о нем.

— Успокойся, дитятко… он приедет… верно, друзья обедать пригласили или на свадьбу… вот он и остался ночевать.

— А ты говоришь, что опасно…

— Не там, милая, и не батюшке твоему. Да ты не пугайся!.. я только говорю, — одна не ходи из дома никуда… никуда не ходи, Аврелия!

Они тихонько пошли рядом.

— Что же, Вариний, разбойники здесь? — спросила Аврелия, — у нас на этих днях собака пропала; славная была собака!..