— Что такое с тобой произошло, Лентул? — допытывался Фламиний, — отчего ты до такой степени перемарался в грязи?.. даже все лицо-то в грязи!..

— Попадал я, друг милый, всю ночь из беды в беду… ах, дай прежде переодеться да умыться!.. не стану больше за тобой подсматривать.

Он умылся, оделся и сел к столу рядом с товарищем.

— Как и зачем попал ты в Риноцеру?

— Как и зачем! — повторил Лентул, — я удивляюсь, как. и зачем ты меня об этом спрашиваешь. Ты помнишь, что вчера здесь было?

— Конечно помню.

— А я почти ничего не помню. Приехали мы из Нолы втроем: он, я и ты… сели ужинать… выпили изрядно… это я помню, а что было дальше — один туман.

— Заседание… проскрипции… я называл месяцы, а ты писал.

— Это не во сне, значит, было… ах, какой ужас!.. если я написал-то ерунду.

— Перепиши.

— Он всегда прячет проскрипции в какой-то тайник и увозит ключ от подвала. Помню, что я вписал туда чуть не весь Рим.

— Скажи мне, что такое говорил ты вчера про месяц мерцедоний?

— Хоть убей — не помню. После заседания я пил, пока не потерял чувств. Долго ли я спал — не знаю, но очнулся, почувствовав, что меня держат сторожа и обливают холодной водой. Тебя не было в доме. Сам не зная, что делаю, я побрел к Риноцере Нобильора. Переходя пограничный ручей, я поскользнулся и выкупался в нем, потом в темноте наткнулся три раза лбом на дерево и несколько раз падал… кусты ли это были, или колючий бурьян, — не видал, только исколол я все колени и руки… Гроза уже кончилась, когда я пришел к дому Нобильора; в окнах было темно; я бродил, уверенный, что ты непременно там. Вдруг отворилось окошко и высунулась прехорошенькая белокурая головка.

— Это Амиза.

— Тут я взлез на дерево… очутился на нем, точно по слову волшебника…

— Ну!

— Увидел я за окошком роскошную комнату, сущий лазурный грот на Капри; на столе шипел серебряный кальдарий, лежали всякие сласти на тарелках… мне ужасно есть хотелось тогда. По комнате, точно мотыльки, порхали девушки, одна другой красивее… это, думаю, настоящий Олимп. Эмпиреи!.. на кресле из слоновой кости сидела Венера, а у ее ног ты, счастливец… а я сидел на дереве голодный, иззябший, мокрый… злость и зависть вспыхнули в моем сердце… я и клялся, и бранился, и хохотал… вдруг мой ум помутился, мне отчего-то показалось, что дерево очень близко от окна… я захохотал и прыгнул…

— Ушибся?

— Моя туника, к счастью, зацепилась за сучок; это ослабило силу удара об землю, но я все-таки упал… под деревом была клумба… земля на ней была рыхлая, унавоженная… я с трудом оттуда вылез…

Мелхола принесла вино, молоко, сыр, хлеб и устриц.

— Ешьте, язычники, — сказала она и начала разводить огонь на очаге для приготовления поленты — каши из ячной крупы, для себя и своих рабов.

— Я увидел, как ты вышел в сад со стариком, — продолжал Лентул.

— Выпей за мой успех! — сказал Фламиний.

— А ты за мой… Амиза — прелесть!

Они выпили; потом еще и еще… дело пошло обычным порядком, — без счета кратер и циатов.

— Славный старик, — бормотал Лентул. — он мне даже вина в сад принес… тысяча сестерций… моя… Амиза… я теперь — Барилл… я — невольник… я — диктатор… я обману Катилину… обману Фламиния… знать никого не хочу… славный старик… славный Барилл… Катуальда моя… Амиза моя… все мои… и деньги мои… и подвал с товарами… Люциллу продам… всех продам на корабли…

— Мелхола! — тихо позвал Фламиний, — что такое он бормочет?

— Пусть говорит; мы будем слушать, — отозвалась также тихо еврейка.

— У меня самого голова отяжелела.

— Уйди от него!.. помни, что беда грозит твоей невесте… не болтай с ним о ней. Что-то случилось новое, ужасное.

— Ужас и гибель кругом! — вскричал юноша в отчаянии, — прочь вино!

Он убежал из дома и просидел до полудня на морском берегу в самых горестных думах.

Мелхола подсела к Лентулу и мало-помалу выпытала у него все тайны этой ночи.

«Адская штука! — думала она, продолжая стряпню, — не будь у него этой счастливой для нас слабости — страсти выбалтывать после выпивки все, что только накопилось в этой глупой голове, — быть бы беде неминучей! у всякого Ахиллеса есть, однако, своя уязвимая пятка!.. отлично!.. я устрою так, что все для него выйдет навыворот, и даже мне не придется истратить ни одной денежки».

К полудню Лентул выспался и сел обедать.

Дверь отворилась, и вошел Фламиний.

— Решено! — воскликнул он, почти упав на стул.

— Что решено? — спросили Лентул и Мелхола.

— Новый план.

— Какая новая глупость? — спросила Мелхола.

— Не глупость, а… а план, достойный строителя лабиринта! но при тебе, Мелхола, я не скажу.

— Да и не любопытно мне это знать.

— А мне скажешь? — спросил Лентул.

— Пойдем на берег.

Они ушли.

— Что у тебя за план?

— Ты помнишь, Лентул, что вчера я предложил одного проскрипта?

— Ничего не помню.

— Может быть, ты и не вписал его?

— Может быть, я даже записал туда самого себя на первое место… эти вчерашние проскрипции не дают мне покоя.

— Слушай же. Я предложил Катилине убить Нобильора… он холодно отнесся к этому, но не отказал… убить его нелегко: никакое золото до сих нор не могло подкупить в его доме никого, кроме одного старика, жадного до денег. Кроме этого, он очень сильный, мужественный человек и опытный воин, он участвовал в молодости в нескольких походах; он сладит с троими такими молодцами, как мы с тобой, несмотря на свои 50 лет. Какой это возраст, разве это старость?

— В чем же твой план?

— Похитить его невесту вместо Люциллы.

— Это что за новость?!

— Очень просто: Катилина сказал, чтоб я ее отдал ему. Ты также много раз говорил, что она тебе нравится… берите вы ее себе, продавайте, убивайте… мне теперь все равно…

— Да это были только шутки, чтоб тебя подразнить?

— Шутки ли, правда ли, — все одно и то же… да она мне уж и надоела в эти два года…

— Этого я вчера с дерева не заметил, ха, ха, ха!

— Хорошо бы приобрести Люциллу — первую красавицу Рима, но добыть Аврелию — пикантнее. Понимаешь?! Она — невеста Сервилия Нобильора, моего личного врага, и богата не меньше Люциллы… ты послушай, что говорят и в Риме и здесь о ее отце!..

— Я слышал о его богатстве.

— Сын его отделен и награжден законным порядком… Аврелия — единственная наследница всего, кроме земли. Разве это не подвиг? я вместе пронзаю тут одною стрелою четырех птиц!.. пойми, мой друг: 1) огорчаю моего врага самым жестоким образом, 2) приобретаю богатство, 3) унижаю гордую красавицу, холодную ко всем моим мольбам, 4) отдаю ее вам без возражения.

— Отлично! — вскричал Лентул, — но я тебе не советую отказываться и от Люциллы… женись на обеих.

— Каким образом?

— Для одной ты — Фламиний; для другой ты — Фабий или Флавий… она тебя не видала?

— И я ее не видал.

— Ни слова Мелхоле!

— Не проболтайся сам прежде меня.

— Не 200, а 400 миллионов! — вскричал Лентул, всплеснув руками и зажав глаза, точно их жег блеск этой массы золота, принадлежащей Фламинию покуда только в области фантазии.

— Как же это устроить-то?

— Я даже вино брошу, чтоб не проболтаться и иметь время обдумать все… когда моя голова в порядке, я могу дела обделывать лучше Катилины.

— О, Лентул, помоги мне!

Спасая Люциллу, Фламиний решился начать атаку по всем правилам стратегии поклонников Венеры на новую жертву своего безрассудства и до того увлекся, со свойственною ему бесхарактерностью, этим планом, что сразу охладел к Люцилле и начал с жаром мечтать об Аврелии, которую никогда не видал. Новизна тянула к себе его ветреное сердце, а вино и беседа с Лентулом разожгли его воображение до состояния экзальтации. Он уже, точно в бреду, считал свои 400 миллионов, купил скипетр царя Пирра, весло аргонавтов и т. п. древности у своего друга; купил четверню нумидийских коней с золоченой колесницей, серебряный столовый сервиз с бирюзой и эмалью, о котором ему Лентул сказал, что он хранится у Катилины в подвале. Все это он купил за 2 миллиона, имея только 10 сестерций в кошельке, и, не задумываясь, дал на уплату за это письменные обязательства.