— Смерть Лентулу и Катилине, искусителям, погубителям моего мужа, рабам духа тьмы!

Незадолго до дня суда отец привел к ней нескольких сенаторов, именно тех, что должны были ее судить, и с ними Цицерона. Заключенная говорила им, что Неведомый даст ей крылья и превратит ее в птицу; она взовьется и ринется, как сокол, на своих врагов.

Такие речи понравились Цицерону, ненавидевшему Катилину с компанией, но еще не имевшему ни власти, ни улик, чтоб погубить злодеев.

— Друзья мои! — наконец сказала Люцилла, — вы меня жалеете; вы меня утешаете; вы сулите мне легкое наказание за смерть отвратительной Ланассы, которую я убила в минуту отчаяния… напрасно, друзья!.. если вы меня не казните, я сама себя казню. Я должна умереть, чтоб Катилина не убил меня, чтоб Юлий не похитил меня. Я решилась. Моя тень, Марк Туллий, будет помогать честным людям и мстить Катилине.

Ее речь, как нередко бывает у помешанных, иногда походила на речь здоровых.

— Я отмщу за тебя, мое сокровище, но не дам тебе умереть! — вскричал отец.

— Не дашь, батюшка? ты не дашь мне крыльев, чтобы взлететь и ринуться на врагов? ах, как ты жесток!.. Марк Туллий, я — жертва проскрипции Катилины; без кинжала убил он меня; убил дитя мое. Я скажу тебе тайну; скажу, зачем умерло мое дитя; я его сама убила, чтоб оно не было ребенком преступников, чтоб оно не знало ничего… не страдало. Вы все уйдите… и ты, отец, уйди!.. Марк Туллий, ты хотел говорить речь в мою защиту; ты должен знать, почему я этого не хочу.

— И без моих речей ты обойдешься, несчастная Семпрония, — возразил Цицерон, глядя с сожалением на безумную.

— Росция знает мою тайну; узнай и ты.

Цицерон остался наедине с Люциллой. Ее отец стал осторожно подслушивать у двери.

— Ты, светило Рима, близок со злодеями, — сказала Люцилла; Цицерон побледнел, — я знаю все твои тайные сношения с ними… террор Мария и его друга, Цинны, строгость Суллы, — все это ничто в сравнении с бедами, которые готовит Риму Катилина. Я знаю, зачем ты сблизился со злодеем; твои намерения высоки, но это опасно; пусть Юлий носится над этой бездной; в груди Юлия бьется сердце неустрашимого героя; он погибнет от своей неустрашимости. Ты не рискуй твоей головой!.. я поняла тебя, Марк Туллий; многие зовут тебя продажным лицемером, но ты — избавитель Рима… я вижу твою душу… она взовьется могучим орлом и поразит главу измены… мы вместе взовьемся высоко… высоко над морем житейским… слушай, великий Цицерон, и поклянись мне твоей грядущей славой хранить мою тайну.

Цицерон поклялся, недоумевая, безумная пред ним или только ловкая актриса.

Люцилла вынула из-под постели сверток пергамента и подала оратору.

— Подпишись и приложи печать к этому, — сказала она, — если ты изменишь твоей клятве, я прокляну твою славу; проклятье умирающих ужасно.

— Но я не убежден в истине написанного здесь, — возразил Цицерон.

— Росция подписалась; вот ее подпись.

— Она могла это сделать в угоду тебе; состояние твоего духа…

— Ах, оно ужасно!.. мне часто кажется, что желанные крылья уже растут у меня. Взгляни, есть они у меня?.. этот документ Не лжив, но мой отец должен о нем узнать только после моей смерти. Росция скажет тебе, зачем я это сделала. Тише!.. тс!.. я отделяюсь от пола… я лечу… ах, удержи, удержи меня, великий Цицерон!.. я еще жить хочу… хочу видеть в последний раз моего мужа свидетелем против меня в суде. Мне рано улетать в высоту… ты знаешь Курия; он тоже будет птичкой; он уже был буревестником, но лишился крыльев и упал в бездну. Однажды ночью мы вместе летали над берегом моря. Пришли Курия ко мне. Я ему окажу мою последнюю волю.

— Странны были речи твоей дочери, Люций Семпроний, — сказал Цицерон, прощаясь со стариком около своего дома, — она знает многое о Катилине, как будто от близких к нему людей. Ты слышал ее речи?

— Не все.

— Многое показалось мне в ее речах до того справедливым, что, не перемешивай она их с разными странностями, я принял бы ее за здоровую.

— Если она даже здорова, то нам лучше видеть в ней больную. Я это говорю не как отец, но как посторонний человек. Ответь мне, Марк Туллий, — разве недостойна снисхождения судей безупречная женщина, убившая в момент отчаяния, умоисступления, гречанку, известную всем своей алчностью, порочностью, убившая за то, что она снова увлекла ее мужа на путь преступлении, когда он, видимо, начал исправляться? Я уже начал находить в характере моего зятя много хороших сторон; вдруг Катилина при помощи Ланассы напустил на Фламиния что-то, похожее на волшебство… он в бешенстве выпрыгнул в окно и убежал.

— Люцилла знает, как живет теперь ее муж?

— Я не знаю; она избегает разговоров о нем, а если я начну, — она говорит одно и то же о птицах… это ее мания… иногда долго она рассуждает здраво и вдруг опять забредит.

— Да, она помешана, я готов клясться в этом, помешана На одной идее: птицах. Тайна ее — очень странная тайна; я понял, что заставило ее решиться на это, но не понимаю, почему ты Не должен знать до ее смерти.

— Марк Туллий, будь помощником моим!.. исполни просьбы Люциллы, пошли к ней этого, неизвестного мне Курия и не сообщай ее тайны никому, даже мне.

— Просьбу ее о Курии мудрено исполнить, потому что этот нищий плебей имеет весьма плохую репутацию.

— Не тот ли это, что увез дочь Фульвия Нобильора?

— Тот самый.

— Разве моя дочь с ним знакома?

— Ничего я не знаю, Семпроний.

— На что он может быть ей нужным?

— Бред безумия неразборчив.

— Я ее погубил!.. если б я не отдал под суд ее мужа, она не сошла бы с ума. Я упорно настаивая, чтоб его казнили. Я все исполню, чего она теперь хочет. Пришли этого Курия!

Они простились и расстались.

Семпроний привел Курия к Люцилле.

— Ах! — вскричала безумная радостно, — мой голубь влетел в мою темницу!.. говори с батюшкой, голубь, а я буду думать о нашем полете.

Она села на постель и стала раскачиваться, обхватив руками свои колена.

— Курий, был ли ты с ней знаком? — спросил старик.

— Не коротко и кратко было наше знакомство, почтенный Семпроний, — уклончиво ответил молодой человек.

— Ты можешь сказать мне, где вы познакомились?

— У грота Вакха в Байях.

— Место не славное!

Люцилла стремительно вскочила и перебила этот разговор:

— Не говори… не говори ему ничего!.. не говори, голубь, как мы вместе летали над берегом морским!

— Если ты не желаешь, дитя мое, я не стану спрашивать его об этом, — сказал Семпроний.

— Не спрашивай!.. голубь, слушай мою последнюю волю… просьбы умирающих священны, а проклятия — ужасны!.. слушай: я обречена смерти; спасения нет; Катилина грозит мне кинжалом, а Юлий Цезарь — любовью. Я умру добровольно, если судьи не казнят меня; я не стану дожидаться ни кинжала убийцы, ни объятий немилого. Я поручаю тебе того, кого любило мое сердце… ты любишь твою голубку… и я люблю моего мужа… ты меня понимаешь?

— Понимаю, благородная Семпрония, хоть и не могу ничем помочь, если…

— Слушай: Фламиний вам больше не нужен; он знает много тайн; он опасен; расправа с ним будет коротка; ты продай его в рабство добровольно или насильно, только не убивай его.

— Римского гражданина нельзя продать, матрона.

— Явно нельзя, но скольких уж вы продали через Натана и его дочь тайно!.. сколько несчастных, похищенных стонало в подземельях домов этого ростовщика в Риме и в Риноцере!.. я все это знаю. Заведи его туда и продай. Это моя последняя просьба. Ты получишь деньги… много… его рана не опасна… он молод и силен… красив… образован… продай его…

Она начала бредить, хохотать, плакать и наконец упала на постель.

День суда настал. Все, привлеченные к делу, собрались в залу сената, как во время процесса Фламиния, с той разницей, что Люциллу судили днем при огромном стечении публики.