— Ах, какой веселый день был сегодня! — сказала Гиацинта Амарилле, укладываясь спать, — правду говорила я тебе, что будет весело, лишь только певец воротится.

— Да, сестра; ты давно так не дурачилась, — ответила Амарилла.

— Как весело было в лодке!.. ах, как весело!.. плут опять подстерег нас и помешал друг друга обгонять… чего не выдумает певец!.. связал все три лодки, и свою и наши, вместе… шуток-то и смеха сколько было!

— И поцелуев!

— Проказ, ники оба, он и Никифор! когда они перелезли в нашу лодку, я думала, что она опрокинется. Я их гоню вон, а они нейдут… Пустые-то лодки прыгают с волны на волну, плещут… лепешки в корзинке все намокли… а мы трое чуть-чуть не подрались. Одну тебя оставили у весел в покое.

— Гадать-то пойдешь с Никифором?

— Не пойду. Боюсь.

— Чего?

— Да того, что это обман один. Никифор будет опять приставать ко мне, а певец — хохотать да плясовую наигрывать; больше ничего не будет. Я уж им это сказала. Не пойду.

— Гиацинта, певец подарил мне сегодня одну вещь… это было, когда ты с Никифором от нас вперед ушла утром… вещь не его… он сказал, что Аврелий меня любит, сватается, и прислал это. Я не взяла бы, да так вышло, что это у меня осталось.

— Не взяла бы? верно, что-нибудь плохое?

— О, нег!.. не плохое.

Амарилла вытащила из-под кровати свой сундук, открыла и вынула ожерелье из разноцветных драгоценных камней и жемчуга.

— Ах! — громко вскрикнула Гиацинта, всплеснув руками, — ах, как это сияет при ночнике!.. как это должно сиять при солнце!.. Евмен никогда не подарит Люциане такого подарка.

— Сестра, что же мне делать с этим ожерельем?

— Матушке покажи.

— Ни за что!.. она опять станет про Аврелия говорить, сватать, а хозяин-батюшка нас обеих прибьет и отнимет подарок, за окно выбросит.

— Ну, любуйся тайком.

— Нехорошо оставлять у себя чужую вещь. Я не согласна идти за Аврелия, за неровню, против воли хозяев, если б меня и выкупили от вас.

— Отдай назад певцу.

— Не возьмет. Я его знаю.

— Вот что, сестра: ступай к господину и попроси его совета. Кай-Сервилий все знает: каждую звездочку как зовут, знает; и цветы все по названиям и свойствам знает; и всякие целебные травы, мази и наговоры знает; все знает лучше дедушки-колдуна. Ты покажи ему это ожерелье и спроси, как тебе поступить.

— Батюшка запретил мне ходить в господский дом.

— А ты поди туда тайком, когда мы завтра пойдем коров доить… я, так и быть, одна всех четырех без тебя подою.

— Хорошо.

— Я всю ночь не усну, Амарилла!.. счастливица!.. мне все будет думаться об этом ожерелье… если б Аврелий меня полюбил… ах!.. вытерпела бы я все побои за такие дары!.. прощай тогда Никифор со всеми платками и поцелуями!.. и глядеть-то я на него не стала бы!

Амарилла уже давно спала крепким сном, а ее подруга все еще продолжала высказывать вслух свои мечты, не смыкая глаз почти до самой зари.

— Амарилла!.. милая!.. как давно ты не была у нас! — вскричала Аврелия, поцеловав свою любимицу.

— Хозяин не пускает ни меня, ни Гиацинту к вам, — застенчиво ответила рыбачка, — он говорит, что мы тут балуемся. Я и сегодня пришла украдкой на минутку.

— Против воли господина, дитя мое, ничего нельзя делать, — сказал Сервилий, — твой господин не прав относительно тебя, потому что не берет выкупа, но он господин… ему надо повиноваться. Я его уговаривал, даже ссорился с ним из-за вас, но не могу же я насильно отнять у него вас. Угождай ему, милая.

— Господин, — сказала Амарилла, теребя свое платье в сильном смущении, — со мной случилось…

— Несчастие! — вскричала Аврелия.

— Нет, госпожа… тут певец напроказил… виноват и твой племянник; он прислал мне через певца подарок, а я не хочу его брать. Назад его не возьмут… добрые господа, посоветуйте мне, что делать!

Рассказавши подробно все, что случилось, Амарилла подала ожерелье. Внимательно осмотрев его, Сервилий подал жене.

— Тебе знакома эта вещь? — спросил он.

— Странно, что это попало к Публию! — заметила она.

— Верно, Семпроний это продал.

— Не может быть! он до сих пор тоскует о дочери и не продает ни за какую цену ее вещей. Мне нравился ее туалетный ларчик пренестинской работы; он не продал и не подарил даже таких пустяков.

— Верно, певец украл это. Я видел на Росции ожерелье Люциллы; она сказала, что это ей подарено одним из ее поклонников. Крадет этот актер у старика!.. ясное дело, крадет!.. у Публия таких вещей не может оказаться, потому что отец не балует его деньгами. Он, может быть, упросил этого негодяя достать ему что-нибудь для подарка, а сицилиец стащил первое, что попалось, у господина. Жаль, что этим пройдохам нельзя запретить болтаться по деревням!.. я раз навсегда приказал моим людям гнать этот народ от моего дома; они к нам не показываются; у Барилла же — другое дело; рыбаки жить не могут без разных колдунов да гистрионов; в кривляньях этих плутов все их развлечение.

Амарилла, дай мне это, дитя мое. Я должен возвратить вещь ее обладателю.

— Аврелию?

— Нет, дитя, — Семпронию; это его вещь.

— Этот певец постоянно делает у нас смуту, господин; хозяин его терпеть не может, гонит…

— Зачем вы его к себе пускаете?

— Матушка пускает.

— Осталась твоя матушка, дитя мое, и сорока лет такой же, как была семнадцати!.. бедный Барилл!

— Батюшка-хозяин много раз хотел прибить певца, а матушка и сестры и работники — все за него; не дают его бить, хохочут.

— А ты, Амарилла? — спросила Аврелия.

— Мне грустно, госпожа, видеть, как хозяин бьет бедную матушку и за певца, и за меня, и за Гиацинту… за всех он бьет ее… а матушка хохочет и сама дерется… Как у вас хорошо, господа, тихо!.. у нас постоянный шум… прощайте!

Амарилла грациозно пошла вверх по тропинке через пригорок.

— Сзади она не похожа на Рубеллию, — заметил Сервилий, — ее стан горделиво выпрямляется, когда она так идет по горам; в ней заметна твердость характера и величественность. Когда я на нее гляжу сзади, то не могу припомнить, на какую статую она похожа. Точно Росция в роли Медеи или Антигоны… точно весталка у огня богини… жаль отдать ее за рыбака!

— Ее положение напоминает мне мою молодость, друг мой. Она страдает от прихоти Барилла под защитою Катуальды, как я, пока не скончалась матушка. Но Амарилле легче, нежели было мне: у нее есть подруга, любящая ее, как сестра, мы ее любим, да и Катуальда не стара, не умрет скоро. Милая Амарилла!.. как жаль, что ее нам не отдали в дочери!.. как любила бы я ее тогда!.. я люблю наших сыновей, но мальчики не заменят женщине дочь.

— Дорого давал Семпроний Бариллу за нее, да упрямец не взял. Если он скажет, — не хочу, — ничего с ним не сделаешь.

— Ничего не сделаешь, если и Катуальда это скажет. Эта чета живет не по-нашему. Там точно скалы Симплегадские, — то сшибутся, то разойдутся!.. чуть не каждый день ссора.

Сервилий-Нобильор поехал на виллу Пальмата к Семпронию.

— Старый друг! — ласково встретил его бывший претор, лежавший на мягком ложе на террасе. У ног его на скамеечке сидел Электрон с золотой лирой Люциллы в руках и лениво перебирал струны, болтая без умолку со своим патроном.

Черный, длиннокудрый парик певца был так искусно сделан, что многие считали его за природные волосы.

Певец был одет в длинную домашнюю тунику греческого покроя из ярко-желтой шелковой материи с синими узорами. Ноги его нежились в мягких туфлях, похожих на женские; обнаженные по локоть руки были украшены браслетами и кольцами.

Старик встал, поцеловался с гостем и усадил его рядом с собой.

— Дорогой друг-сосед, — сказал Сервилий после обычных расспросов о здоровье, — я приехал сегодня по важному делу. Вели клиенту удалиться.

— У меня нет от него тайн, — возразил Семпроний.