— Что случилось?

— Фламиний…

— Что сделал тебе этот ужасный человек?

— И мне и твоему отцу…

— Что такое?

— Похитил Люциллу!

— Ах! — вскрикнула Аврелия в ужасе.

Оба они зарыдали; ни один не мог приискать слов, чтоб утешить другого. Долго бродили они по саду, оба не зная, что им теперь делать.

— Если твой отец узнает об этом, — это его убьет.

— Я узнала об этом в Риме; все называли Люциллу невестой Фламиния.

— Что же ты мне не сказала?

— Я боялась, что это только выдумки Люциллы ради шуток с подругами… я не знаю обычаев света… я думала, что, давши слово моему отцу, Люцилла его сдержит. Я думала, что она обманывает Фламиния или даже хуже: что она дала ему слово выйти за него после смерти моего отца. Ведь мой отец богат, а Фламиний…

— Ты до сих пор точно ребенок, Аврелия!.. какое дело до богатства твоего отца Люцилле, имеющей свои миллионы?! разве она станет гоняться за чужими? я знал, что этому браку не бывать, но не думал, что так скоро и так… постыдно… посредством ночного бегства… не думал и того, что виновником будет мой враг!.. ах, что теперь делать?!

Наконец они решили пока не говорить старику ничего.

Котта посылал три дня письмо за письмом своей невесте.

Нобильор опять пришел и уверил старика, что Люцилла заболела.

— Я поеду к ней, — вскричал он.

— Врач посоветовал мне перевезти ее в Неаполь, — сказал Нобильор, — она там берет морские ванны.

— Зачем ты, сосед, слушаешь шарлатанов? что у нее за болезнь?

— Она сломала ногу.

— Это надо бы лечить дома бинтованием и наговором. Я тебе дал бы славный старинный наговор: он у меня записан.

— Люцилла скоро вернется; успокойся, сосед!

— Я поеду к ней в Неаполь.

Старик начал торопливо собираться. Дочь и сосед, видя, что отговорить его нельзя, начали прибегать к невинным обманам, изобретая разные препятствия: Барилл ловко помогал им. То лошадь потеряла подкову, а у кузнеца сломался молот; то идет сильный дождь; то очень ветрено: то надо починить колесо или ось в повозке: то какой-то новый претор, проезжая на юг, приказал, чтоб три дня никто не ездил по этой дороге. Всячески обманывали старика, а он не мог ничего проверить, потому что не вставал с постели надолго; лишь изредка садился он на кресло к столу, не больше четверти часа сидел, а потом старческая слабость одолевала свою жертву, и он ложился. Смерть медленно подрезывала его жизненные силы; крепкий организм Котты, бывшего когда-то богатырем-воином, боролся отчаянно с этим неодолимым врагом.

Зорко следил Нобильор, чтобы супруги-сплетники не проникли к его соседу, строго запретив рабам пускать их. Но никакие замки и затворы не защищали поселян от вторжения этих добродушных, но нередко опасных особ.

Один раз Вариний взлез на цоколь дома прямо к окну спальни старика и крикнул своим писклявым голосом:

— Доброе утро, сосед!.. ты все еще болен?.. кто мог этого ожидать от Люциллы!

Нобильор подбежал к болтуну.

— Молчи, Вариний! — прошептал он. — не ходи сюда!.. он еще ничего не знает и очень болен…

Вариний удалился, но его страсть к сообщению новостей закипела с новою силой от нежданного препятствия; он решил непременно узнать, как принял Котта весть об измене невесты.

С течением времени Котта мало-помалу успокоился, уверенный Нобильором, что Люцилла выздоравливает и скоро приедет домой. Сосед хотел осторожно сказать ему сначала, что получено письмо от Семпрония, извещающее о его скором прибытии; потом, что он прибыл в Неаполь и встретился с дочерью; наконец, что он увез дочь в Рим для приготовления приданого.

Настал канун Нового года[38].

Котта сидел у своего стола в кресле; перед ним стояла на коленях Аврелия, державшая шкатулку с драгоценностями, вынутую Бариллом из сундука.

Старик выбирал подарок для Люциллы.

— Какая досада, что я забыл раньше это выбрать, — говорил он, — сосед Сервилий ушел домой, он помог бы мне своим советом лучше вас, глупая молодежь.

После всеобщей путаницы Барилл заметил перемену в характере своего господина: старик перестал его бить.

— Барилл, — обращался он к нему, — как ты глуп и не расторопен! — а сам ласково глядел на него.

— Барилл, — говорил он ему в другой раз, — сын мой далеко… сын мой — гордый сенатор; ты — мой раб, но ты за мной ходишь, как сын не ходил бы. Я к тебе привык, оттого я не продал тебя. Ключи у тебя… деньги у тебя… а ты ничего не украл.

Долго раскладывал Котта накануне Нового года женские украшения своей умершей жены на столе перед собой.

— Я подарил бы Люцилле вот эту изумрудную шпильку, — говорил он, — да не могу; твоя мать, Аврелия, имела ее на голове в день свадьбы… ты ее тоже наденешь, когда пойдешь замуж. Кай Сервилий советует мне отдать тебя за того молодого Октавия, что дядя твой сватает. Досадно, что сосед отдумал жениться!.. вот бирюзовое кольцо… оно красиво, но уж очень дешево для дочери богача. Я напишу Марку, чтоб он прислал Октавия сюда… это друг Фабия, нареченного зятя Марка.

— С Новым годом, сосед!.. — крикнул Вариний в окошко.

— Сосед, — радостно отозвался Котта, — что ты давно не приходишь ко мне? иди сюда! ты как раз кстати явился.

Вариний не заставил себя ждать; он без церемоний влез через окно.

— Ужасные вести, сосед!

— Что такое?

— Да Фламиний-то… уж ты, конечно, слышал… я сначала не верил… а как твое здоровье после твоего горя?

— Да, да, сосед… было горе, было горе… — пробормотал Котта, думая, что Вариний говорит о болезни его дочери, — но теперь я здоров, сосед. Вот, выбираю подарок прекрасной Люцилле на Новый год и на новое, счастье.

— Плохо ее новое счастье, сосед!

— Да, да, сосед… ногу-то… ногу-то сломала… бедная.

— Ногу сломала? я этого, сосед, не слышал… вот оно до чего дошло!.. он уж и ногу ей перешиб!.. он… непременно он… бьет несчастную…

— Бьет? кто кого бьет?

«Барилл и Аврелия напрасно дергали сплетника за платье я шептали: — молчи! молчи!»

— Семпроний приданого-то не отдал, — продолжал Вариний, — а Фламиний с того самого дня, как женился, запил мертвой чашей и стал бить Люциллу.

— Замужем! — дико вскрикнул Котта и упал, пораженный параличом.

Гораздо легче было бы для несчастной Аврелии, если б ее отец умер сразу, но он скоро очнулся и начал ужасно страдать от медленной агонии. Ноги и правая рука отнялись у него; язык стал плохо повиноваться ему: рассудок помутился. Старик не мог ни высказать, ни написать, что он хочет, потому что он перемешивал названия предметов и имена людей.

Сплетни Вариния стали уже безвредны для него, как и все на свете.

Прошло больше чем полгода.

Околоток был встревожен различными новостями, конечно, преувеличенными в рассказах супругов-сплетников, но, тем не менее, ужасными и в той малой доле истины, какая в них была.

Началось с того, что от Котты сбежал его кучер, нумидиец Дабар, друг Бербикса.

Сообщив об этом соседу Петрею, Нобильор узнал, что от него также убежали два раба. Через неделю исчезли судомойка Котты, Мелисса, и старый, плутоватый Клеоним, дворник Нобильора. Два убийства было совершено по дороге в Неаполь, а близ Нолы шайка разбойников ограбила купеческий обоз. Все это подтвердилось, хоть и не с такими ужасающими подробностями, как уверял Вариний, приписавший и это все, по своей мании, Мертвой Голове и его клевретам. В округе стали таинственно шептаться, повторяя имя, но не чародея, а другое — это имя было: Спартак. Что это за человек? кто он? откуда? какие беды хочет он внести в мирную тишину захолустья? — никто еще ничего не знал.

Вариний утверждал, что Спартак и Мертвая Голова — одно лицо под разными именами; Флориана опровергала это: они, как всегда, часто спорили, теша этим одних соседей и надоедая другим.

Наконец все узнали, что в ущельях Везувия, в пещерах поселились разбойники под предводительством нескольких гладиаторов, бежавших из цирков Рима, Неаполя и Капуи.