— Шалуны вы оба, и ты и Фламиний! — воскликнула она гораздо ласковее, — когда вы наконец займетесь серьезным делом?!

— Твои советы, Росция, неоценимы!.. ты, как мать, остерегаешь нас, но… юность шаловлива!.. что за беда, если я иногда забавляюсь такими пустяками, как невинная выдумка?.. я слышал о долгах Люциллы… что за беда, если это ложь?.. Я буду дураком, а не она.

— Шалун, шалун! — сказала Росция, уже совсем смягченная лестью.

— Мы вполне ценим твое расположение… мы слушаемся тебя… я стал гораздо меньше пить и играть после твоих предостережений.

— Но продолжаешь вовлекать Фламиния в долги.

— Не я, а любовь вовлекла его; у Сервилия бывают гости, все окрестные помещики, жених должен быть хорошо одет и являться к невесте с дарами; Люцилла требует от него то ларчик из черепахи с кораллами, то веер, то еще что-нибудь.

— Я виделась с ней полгода тому назад; она ничего этого не говорила и не показывала никаких подарков жениха; что у них за отношения, — полная тайна. Она только жаловалась на нестерпимую скуку и расспрашивала о римской жизни.

— Странно!.. умея выведывать…

— Я в ней нашла особу, умеющую скрывать.

— Итак… моя просьба…

— Берегись, Лентул!.. если тут кроется западня, какая-нибудь низость…

— Никакой низости тут нет, уверяю тебя!

Мало-помалу сдаваясь на льстивые обещания и убеждения Лентула, актриса наконец согласилась помогать таинственной проделке его.

На том самом месте, где некогда Меций Курций принес себя в жертву подземным богам за отечество, был в Риме маленький храм около прозрачного, чистого источника, осененного старою оливой, ствол которой был весь обвит не менее ее старой виноградной лозой.

Это место было прославлено множеством фантастических легенд.

После осмотра на берегу Тибра храма, в котором хранился старый корабль, будто бы привезший Энея в Италию, поклонившись и таинственной, не разлагающейся от времени свинье Энея, хранимой близ святилища Весты, Аврелия пришла, спустя два дня после похорон Суллы, к часовне Курция в сопровождении Клелии. Росции и веселого Лентула, неотступно просившего позволения сопровождать их.

Этот маленький храм не был роскошен; под его темными сводами находилось каменное изображение молодого всадника и жертвенник, постоянно украшенный цветами усердных поклонников.

Росции даже не пришлось хитрить; Клелия сама не пошла в храм, потому что много раз там была; она уселась на скамью около источника, отделанного в мраморный бассейн, под оливу, с удовольствием выпила, после длинной, утомительной прогулки, воды и занялась веселою болтовнею со своею клиенткою, посмеиваясь над кузиной из провинции, верившей безусловно каждому слову жрецов.

Клелия была доброй девушкой, воспитанной в строгих правилах нравственности, но она не могла быть очень набожною, потому что, постоянно вращаясь в высшем кругу римского общества, слишком близко видела всех верховных жрецов и жриц, знала всю подноготную их домашней жизни, много читала поэзии и философии; у нее сложился, присущий большинству тогдашних образов ванных римлян, скептический взгляд на запутанную мифологию Олимпа.

Но она была еще слишком молода и свежа душою, чтоб задавать себе разные трудные богословские вопросы, — искать настоящего Бога, как это было принято тогда называть. Она носилась душою не как печальная тень над бездной, а точно легкая бабочка над болотом, довольная и простыми цветами за неимением роз, — она без всякой критики, попросту, удаляла от себя все сомнительные думы с полным равнодушием. Ей было все равно, — будет ли бессмертие за гробом и какая-нибудь награда за добродетели и страдания или нет. Страданий она до сих пор не испытала, а добро делала без всякой задней мысли. Ей нравились мифы и легенды, нравилась и философия, отвергающая их; все это в ее голове как-то легко мирилось между собою, постоянно отодвигаемое на задний план ежедневною веселою суетою жизни. Клелия была одна из тех счастливых избранниц судьбы, которые могут найти себе друга и покровителя во всякой беде и примириться со всякими обстоятельствами.

Она любила своего жениха, но беспрекословно пошла бы за другого по воле родительской; удовольствовалась бы лачужкой, если б судьба отняла у нее дворец; любя Фабия, она кокетничала и принимала невинные подарки и комплименты от Лентула; она жила изо дня в день, не размышляя о своем будущем. Отец и мать, любящие ее, велят ей приносить богам жертвы и молиться, — она и молится — не слепо веря в этих богов, не отрицая их.

Лентул ввел Аврелию в храм. Прохлада под каменными сводами отрадно подействовала на усталую девушку, а сумрак, царивший там, навеял мечты на ее душу, приготовленную к этому с младенчества однообразною жизнью в деревне и возбужденную до экстаза невиданными ей диковинами столицы.

— Дух великого героя помогает молодым людям, впервые едущим на войну, — тихо говорил Лентул, — он укрепляет их энергию и возбуждает храбрость; он помогает и старым сенаторам, служащим своему отечеству мудрым правлением.

— Да, Курций — великий герой! — вздохнула Аврелия.

— Он был молод, когда умер, — заметил жрец, лукаво взглянув на стройные фигуры Лентула и его спутницы, предполагая в них жениха и невесту, — дух его помогает и в делах любви.

Аврелия заметила у жертвенника фигуру коленопреклоненного человека, который, по-видимому, горячо молился, то обнимая пьедестал статуи, то простираясь ниц перед ней.

Он встал и пошел к выходу, но, как бы нечаянно увидев Лентула, бросился ему на шею и истерически зарыдал.

— Флавий, что случилось?

— Я должен бежать, как бежал из Риноцеры… она скоро будет здесь… и он с нею… бегу в Неаполь…

— О, бедный, друг!

Незнакомец с испугом взглянул На Аврелию, задрожавшую всем телом от этого взгляда, она узнала красавца, предмет ее мечты, поднявшего гвоздь на дороге.

— Она тебя не выдаст; это девушка с добрым сердцем, — успокоительно сказал Лентул.

— Флавий, мне жаль тебя; я знаю причину твоих страданий и сочувствую тебе, — сказала Аврелия.

— Мало сочувствующих мне, — ответил незнакомец.

— Если ты приедешь в Риноцеру к Фламинию, я буду там… мы увидимся… не зайдешь ли ты в дом моего отца? Он не друг, но и не враг Фламиния.

— Непременно зайду; но не говори ему моего имени… ах, оно носит пятно клеветы!

Он закутался с головою в свою тогу и выскользнул из храма.

Вечером молодые девушки, еще не отдохнувшие после своих прогулок, сидели в комнате Клелии.

Этой последней вздумалось скучать.

У нее болела голова от ходьбы в жаркую пору дня; обложив голову мокрыми полотенцами, Клелия жаловалась на то, что все выходит не по ее желанию: Росция слишком скоро ушла после обеда, не захотев поболтать с нею; Фабий не сумел отбить у другого покупателя крошечную собачку, которая ей понравилась; у нее сломался новый веер; мама не хочет взять ее завтра в цирк, говоря, что она еще слишком молода, чтоб видеть терзание преступника, отданного медведю.

Она дулась и капризничала.

Аврелия молча сидела на кресле у окна, с неловкостью обмахиваясь веером, действовать которым не привыкла.

— Аврелия, ты все бьешь себя по носу! — усмехнулась Марция, евшая с удовольствием виноград, лежа на кушетке около Клелии.

— Я этого не замечаю, — отозвалась Аврелия.

— Какие вы обе сегодня надутые! — продолжала весталка, — зачем вы ходите до такого утомления?

— Марция, — сказала Аврелия, — дай мне какую-нибудь книгу!

— Вот мило! я сегодня целое утро читала маме в отсутствие Росции, а теперь буду слушать твое чтение или тосковать, видя, как одна читает, а другая ноет.

— Ах, какая скука! — воскликнула Клелия, лениво зевая.

— Марция, — сказала Аврелия, — поучи меня играть на лире.

— Я не играю, это запрещено весталкам.

— Ну, рисовать.

— Какая ты странная, кузина! разве можно выучиться рисовать сразу, на это надо годы.