И обвинители, и свидетели, все убедились в сумасшествии подсудимой, но, несмотря на болезнь, Люциллу приговорили к вечной ссылке с запрещением подходить к столице ближе десятого милевого камня.

— Не ссылка… не ссылка, — вскричала она, — смерть… смертный приговор!.. Фламиний, я умру за тебя, моя тень спасет тебя от гибели в бездне порока.

— Люцилла, — ответил он, рыдая, — и мне уже не долго жить.

— Не налагай на себя руку… я это запрещаю тебе… твой смертный час близок… близок конец наших бедствий. Я сама приду возвестить тебе это.

Она в последний раз поцеловала своего мужа и покорно ушла за отцом.

Люций Семпроний после суда увез дочь на виллу Пальмата близ Помпеи, неусыпно стерег ее там, боясь ее покушения на самоубийство, но не устерег.

Однажды, оставшись наедине с Лидой, Люцилла выпрыгнула в отворенное окно и побежала к морю.

Вместо того чтоб догнать свою госпожу, Лида стала кричать, призывая на помощь.

Люцилла исчезла. На скале нашли ее сандалии и столлу, а вдали увидели чуть заметную светлую точку, это была белокурая голова утопленницы, которую унесло в открытое море начавшимся отливом.

Узнав о гибели дочери, Семпроний безутешно зарыдал. Лида вошла в его комнату и сказала:

— Господин, я виновата, но ты, может быть, смягчишь твой приговор… прочти последнюю волю моей бедной госпожи.

Она подала ему свиток.

Семпроний прочел завещание своей дочери.

«Милый батюшка, — писала Люцилла, — тебе известны причины, заставившие меня умереть.

Умирая, завещаю тебе двух одинаково любимых мной людей: моего мужа и хориста Электрона, о котором я много раз тебе говорила. Росция может найти его. Призови Электрона и люби его, как меня любил. Ты горевал, что у тебя нет сына; я дам тебе сына в певце. Он мой брат, он мой мститель, он моя тень. Я ему доверила то, чего не доверила тебе. Он знает больше, нежели тайна, вверенная мной Цицерону. Доверься ему; он тебя утешит так, что ты забудешь свое горе навсегда и даже будешь, может статься, рад моей смерти. Фламиний скользит над бездной, но еще не погиб. Я не могла спасти его. Завещаю это сделать тебе и моему брату».

Старик перестал рыдать и глубоко задумался над завещанием странной женщины. Долго просидел он, перечитывая последнюю волю Люциллы; его чело то прояснялось, то снова нахмуривалось.

— Неукротимая! — вскричал он — какие новые беды завещала она мне? она как жила, так и умерла неукротимой.

События, последовавшие в скором времени за смертью Суллы, невольно заставили римлян обратить тревожные взоры на Север, Юг, Восток и Запад и забыть, что творится у них дома.

На Севере волновались галлы, грозя вторжением; на Западе, в Испании, вспыхнуло возмущение легионов под командою Сертория; на Востоке усложнялись политические дела с Египтом, Сирией, парфянами и евреями; на Юге, по Средиземному морю, Кней-Помпей преследовал морских разбойников. Это были не простые негодяи, обижающие слабых и беззащитных, а целый могущественный флот с правильной организацией, против которого пришлось вести настоящую войну. «Морские сношения всего Средиземного моря, — говорит Моммсен[43], — были во власти пиратов; Италия не могла ни вывозить своих продуктов, ни ввозить к себе хлеб из провинции; там люди голодали: здесь, вследствие отсутствия сбыта, останавливалось возделывание полей. Ни одна денежная посылка, ни один путешественник не были безопасны; государственная касса испытывала самые тяжкие потери; множество знатных римлян были захвачены корсарами и должны откупаться непомерными суммами, если, конечно, пиратам не было угодно подвергнуть некоторых из них смертной казни, приправленной диким юмором…

Это, — говорит Моммсен далее… — уже не были смельчаки, которые в критских водах, между Киреной и Пелопонезом, взимали дань с италико-восточных купцов, торговавших рабами и предметами роскоши; это не были также и вооруженные ловцы рабов, одновременно занимавшиеся войной, торговлей и морским разбоем; это было настоящее царство корсаров… их корабли, большей частью так называемые мышиные лодки, т. е. маленькие, открытые, скороходные барки, только изредка двух- и трехпалубные суда, плавали, соединившись в правильные эскадры, предводительствуемые адмиралами, барки которых блестели золотом и пурпуром…»

Внутри Италии также было неспокойно: около Неаполя засели в горах шайки беглых рабов, со дня на день увеличивались и наконец разгромили почти весь юг этого полуострова.

«В столице и менее заселенных местностях Италии грабежи совершались ежедневно, убийства — зачастую. Против похищения чужих рабов или свободных людей состоялось, быть может, в эту эпоху особое народное постановление… преступления эти должны были в особенности казаться опасными потому, что, хотя они обыкновенно совершались пролетариатом, но в них участвовали в значительном числе и лица из знатного сословия…[44]»

Роман — не История; мы не будем подробно излагать хронологический ход этих потрясений; кто ими интересуется, тот может о них прочесть в более специальных книгах.

Восстание Спартака было одним из грандиозных явлений в Римской истории. Герой этой трагедии не был свирепым злодеем; напротив, это был один из тех несчастных гениев, которых судьба толкает, так сказать, на чуждую им дорогу, или, по русской пословице, заставляет садиться не в свои сани.

Когда Спартак был еще юношей, жестокий господин распял безвинно его отца. Стоя у подножия креста, на котором умирал старик, молодой фракиянин поклялся отмстить за него. Возмутив рабов, он убил своего господина и бежал, но был пойман и продан в гладиаторы вместе со своими товарищами. Великий план возник в его голове: «Вместо того, чтоб жертвовать жизнью на потеху этой жестокой толпы, — сказал он товарищам, — лучше пожертвуем ее для освобождения наших несчастных собратий».

Это был человек, одаренный блестящими стратегическими способностями, светлым умом и добрым сердцем. Его красноречие воспламенило сердца его слушателей; гладиаторы бежали из цирка на юг, где невольники наиболее страдали, освободили их и составили войско, доходившее до 30 000 человек.

Единственной целью Спартака было достижение северных местностей Италии, чтобы, забравши по дороге туда всех угнетенных, вывести их из страны притеснителей и отпустить каждого на родину: в Галлию, Иллирию, Грецию и т. д., что было гораздо легче совершить на сухом пути среди почти безлюдных степей севера, нежели морем, где их легко могли поймать корсары и снова продать в рабство.

Но этот благородный замысел предводителя разбился, как о подводные камни, о дикость характера его помощников, не хотевших разделять его Мнений. Свирепые гладиаторы не могли понимать свободы без грабежа и злодейства; они не слушали Спартака, бросались врассыпную по деревням, городам и поместьям, пьянствовали и бесчинствовали, и этим погубили общее дело.

Спартак вначале даже разбил регулярное войско, высланное против него, взял приступом г. Нолу, Метанонт и Фурин, но его успехи стали быстро уменьшаться после того, как возникла явная вражда между ним и свирепым галлом Криксом, который старался на каждом шагу портить плоды побед его. Скоро Крикс был убит в сражении с регулярным войском, но дело Спартака уже не могло поправиться.

Видя неминуемую гибель, окруженный войском римского претора, он заколол своего коня и повел сподвижников в последний бой пешими; они все до одного погибли честной смертью воинов за свою свободу. Бросившие их на произвол врагов шайки грабителей, похожих на Крикса, долго бродили по южной Италии, преследуемые войсками.

Был жаркий осенний вечер; смерклось очень рано, и улицы Рима опустели все, кроме тех мест, где почему-либо люди будни превратили в праздник; было людно и шумно около тех домов, у хозяев которых пировали гости.