Хорошо?

— Бесподобно, господин!

— Теперь пусти и понукни мою лошадь! не хочу ехать шагом; любовь меня вдохновила.

Лошадь побежала неуклюжей рысью; старик трясся в седле и скоро сильно закашлялся.

Бежавший за ним вдогонку невольник остановил прыть старой лошади, чуть не наткнувшейся с разбега на забор усадьбы.

Въезжая в ворота, старик пришпорил своего дряхлого пегаса, прибодрялся под вдохновением любви, стараясь молодцевато осадить и остановить коня у крыльца, что ему и удалось без затруднения.

Люцилла играла на дворе со своими рабынями, бросая пестро раскрашенные мячики; ее лицо разгорелось от беготни; волосы распустились по плечам; она и не думала приводить в порядок эти роскошные, золотистые волны, а дала им свободно развеваться за ее спиною, когда бегала и прыгала без всякого стеснения.

Увидев своего жениха, Люцилла саркастически улыбнулась, подмигнула Катуальде, стоявшей около нее, и зная, что Котта уже плохо видит издалека, ловко бросила свой мяч под ноги его лошади.

Лошадь брыкнула задними ногами, прянула от испуга в сторону.

Старик, дожидавшийся выхода Сервилия, упал с седла прямо в объятия своего Барилла, к счастью, успевшего подхватить его. Он не увидел девушек, смеявшихся вдали у забора над его неожиданным сальто-мортале, не зная истинной причины странного поведения смирной клячи, он обвинил в этом своего невольника, которого и начал бранить с обычными угрозами, что прибьет его палкой.

Девушки тихонько смеялись, глядя, как старик, ухватившись за шею сирийца, тщетно старался выдернуть из стремени свою увязшую ногу, пока не подоспел на выручку дворник.

Вдоволь набранившись, храбрый ветеран стародавнего времени пошел в дом, но в сенях снова начал бранить и своего слугу и слугу соседа, за то, что они его сбили с толка своими непрошенными успокоениями и он, забывшись, случайно перешагнул порог своего приятеля левою ногою.

— Это самая дурная примета, — говорил он, — кто перешагнет, свой ли, чужой ли порог, — все равно, левою ногою, когда входит в жилище, того ждет несчастие. Болваны! если со мною случится теперь что-нибудь дурное, — вы виноваты. Тебе, Клеоним, не видать от меня целый год ни медного асса, а уж тебя, Барилл… тебя — палкой!.. ты видел, в каком я был положении по твоей же оплошности, потому что ты, верно, толкнул мою лошадь… ты должен был знать, что я от волнения могу забыть… ты должен был меня предупредить, напомнить…

Это странное суеверие, издревле вкоренившееся у римлян, по неожиданному стечению обстоятельств, в этот раз действительно, сбылось.

Кай Сервилий, не ожидавший соседа так рано, был где-то в поле, занятый жатвою вместе с рабочими. Он всегда любил земледельческие труды и нисколько не преувеличивал, когда в шутку говорил друзьям, что ест хлеб, добытый своим трудом. В это утро, после рокового разговора с Аврелией, он трудился еще усерднее, чем когда-либо, стараясь, как другие в вине, утопить свое горе в трудовом поте, заглушить мучения обманувшегося, отвергнутого сердца работой и разговором о посторонних вещах. Горе не вызвало у него гнева, не разразилось, не вылилось в придирчивых нападках на подчиненных; он, напротив, рассеяннее обыкновенного говорил и с Люциллой, сообщив ей, что ее возлюбленный жених ничем не болен, как она полагала, и слушал доклад управляющего, и осматривал хозяйство. Управляющий, хоть и привыкший к постоянной снисходительности господина, все-таки удивился его однообразным ответам. На его извещение, что ночью волки утащили трех ягнят, один из ближайших соседей желает купить нескольких жеребят, а одна из коров отелилась, — господин отвечал одно и то же: «Я этого ожидал». Управляющий сказал, что видел странного всадника в траурной одежде, проехавшего мимо усадьбы по дороге в Нолу; господин опять ответил: «Я этого ожидал».

Он знал, что Аврелия его не любила и ожидал давно именно того, что. с ним случилось, но мысль о вечной разлуке с любимою девушкой, ставшею уже его невестой, с которою счастье казалось столь скоро и легко осуществимым, — эта мысль вытеснила все остальное из его головы; стараясь отогнать ее, он повторял некстати: «Я этого ожидал».

Найденный и позванный слугами к гостю, Сервилий рассеянно встретил его, рассеянно пожал руку и на вопрос Котты: «Ты, верно, сосед, не ждал меня так рано?» — также ответил:

— О, нет!.. я ожидал.

— Но ты, конечно, не ожидал, сосед, того, что сейчас со мной случилось!.. если б твой Клеоним был моим, я бы его палкой!..

Выслушав подробный рассказ Котты о его неожиданных двух неприятных приключениях, старый холостяк рассеянно выразил свое сожаление и пригласил его в триклиний, уверяя, что его повозка будет сейчас готова.

Усталый от тряской езды и испуганный лошадью старик хотел комфортабельно лечь на одну из кушеток, стоявших около стола, но Катуальда, войдя в комнату, помешала его отдохновению. На молодой невольнице теперь было надето красивое легкое платье из голубой льняной ткани, обшитое бахромой; ее шею украшали разноцветные стеклянные бусы; на рыжих волосах, кокетливо завитых спереди, лежал венок из полевых цветов.

— Прекрасная Люцилла с нетерпением ждет своего почтенного жениха под его любимым дубом, — доложила она.

В ее манерах теперь не было ни прежней вертлявости и плутоватости, ни робости; окончив речь, она тихо вышла из комнаты скромной, но непринужденной походкой.

Барилл, усаживавший своего господина, был поражен этой переменой; в Катуальде он подметил грацию движений и уменье держать себя, несвойственное ей до сих пор; новая прическа и венок — украшения, запрещенные ей суровым господином, — сделали ее лицо гораздо привлекательнее.

Ее глаза не казались больше оловянными не столько от отсутствия в них прежнего выражения плутоватости или равнодушия, как от затаенной грусти, светившейся в этих взорах, готовых ороситься горькою слезой.

— Не меня ли жаль этой плутовке? — подумал сириец.

Котта торопливо встал с кушетки и велел вести его в сад.

Под дубом сидела Люцилла, одетая в простое белое платье с разноцветными вышивками; ее волосы были гладко зачесаны назад и приколоты простыми медными шпильками. В ушах висели плохие золотые серьги с бирюзой; в руках она держала прялку, шерсть с которой прилежно сучила. Все ее десять рабынь сидели около нее и также пряли.

Она встала с изящной мраморной скамьи, на которой сидела, и тихо, величаво пошла навстречу жениху.

— Я помешал твоим занятиям, моя прекрасная, моя несравненная, моя… — начал очарованный старик.

— Будущая жена может трудиться в присутствии своего будущего мужа… сядь подле меня, мой милый Аврелий, прочти еще раз буквы наших имен, которые мы вместе с тобою вырезали на этом дубе в день нашей помолвки… взгляни, я им не даю зарастать, чищу их… погляди, сколько шерсти я сегодня напряла… я буду прясть и при тебе, — это мое любимое занятие: хорошая хозяйка должна любить пряжу летом, а зимою тканье.

Старик молчал, упоенный очарованием; красавица пряла, сидя подле него, и поминутно, будто случайно, то касалась его руки своею рукою, то обворожительно улыбалась, то обдавала его жгучим взглядом, все время говоря о любимых ей занятиях хозяйки, обязанностях супруги и милой ее сердцу тишине сельской жизни в глуши.

— Мое сердце, Аврелий, — говорила она, — никогда не стремилось ни к одному из римских молодых щеголей, потому что я знала, что молодые люди — все ветреники и ни один не может любить неизменно. Я блаженствую в здешнем тихом доме, как пловец в тихой пристани; наряды меня не тешат. Я слышала топот твоего коня, когда ты примчался к крыльцу, но не вышла тебя встретить, потому что боялась покинуть моих рабынь. Ты знаешь, что рабыни — лентяйки; они всегда злоупотребляют отсутствием госпожи; их надо бить чаще, не правда ли, Аврелий? их надо бить палкой.