Легкий ночной ветерок ласкал своим дуновением разгоряченные одушевлением лица молодых девушек, принося ароматы цветов. Белые и черные лебеди плескались у ног их в чистых водах пруда. Фонтан журчал, изливаясь из трезубца мраморной статуи Нептуна, истекая из бассейна в пруд в виде прелестного каскада, по нарочно положенным на его пути диким, ноздреватым камням с росшими в их расщелинах водяными лилиями и разными породами густого, кудрявого, водяного мха. Каменные стены киоска, похожего на греческий храм, белели среди темной зелени развесистых старых мирт, лавров, кипарисов и ореховых деревьев.

Все это было очаровательно, но богинею картины была Клелия, блиставшая в эту минуту не столько телесной, как душевной красотой. Эта милая девушка, полураздетая, готовая к купанью, решилась отсрочить любимое наслаждение ради слабой подруги, сидя рядом с которой, она давала свои советы, искренно желая спасти ее.

— Ты видела его на похоронах, во время прощанья с покойником? — спрашивала она.

— Нет, — ответила Аврелия, — если он и подходил, то не из первых, потому что ты мне называла каждого по имени.

— Странно! — заметила Клелия, — наша молодежь имеет несчастное и ужасное обыкновение всякими способами потешаться над провинциалами. Мужчину они стараются обмануть игрою в кости или на покупке; женщину — любовью. Твой Флакк — какое-нибудь подставное лицо из рабов.

— Вздор! — вскричала Аврелия — мой отец любезно раскланялся с ним и говорил во время нашей первой встречи, но он не хотел, как сначала и Лентул, сказать мне его имени.

— Очень странно, но я все это узнаю непременно. Нет тайны, которую не узнала бы Росция, и нет тайны, которую не разболтал бы Лентул. В чем он был одет, встретившись с твоим отцом?

— В одежде сенатора.

— Ничего не могу ни понять, ни объяснить; но я все это непременно разгадаю, найду нить для твоего выхода из этого лабиринта. Аврелия, милая моя, берегись, ты можешь погибнуть, не успев вскрикнуть. Мне жаль тебя.

Слабая и добрая душа Аврелии подчинялась малейшей ласке: теперь она отдалась точно также беззаветно Клелии, как сначала Сервилию, потом лукавому Лентулу, и, наконец, Фламинию; ей казалось, что нет на свете девушки лучше ее младшей кузины. Она то рыдала, обнимая ее, то улыбалась, радуясь ее любви.

В эпоху Августа это уже не соблюдалось. Тогда мы видим поэта Горация Флакка из отпущенников.

— Аврелия, — продолжала Клелия, — не тебе спасать других: ты сама, беспомощное существо, не могущее жить на свете без опоры; лучшая опора для тебя — хороший муж; пока его нет, — я твоя опора; пиши мне из провинции, если понадобится совет; я моложе тебя, но свет знаю лучше.

— Клелия, может быть, Флакк — не его имя: настоящего он не может сказать… мой отец не стал бы кланяться с дурным человеком.

— Это правда; тут странная тайна, но я ее узнаю; твой отец горд и благороден; этот человек, верно, не считается дурным. Но, ах, сколько у нас есть хороших, умных людей, делающих глупости!.. Юлий Цезарь, наш лучший молодой человек, прославился этим; его подвиги среди женщин неисчислимы!..

— Что же мне теперь делать?

— Радоваться, что уезжаешь отсюда, и забыть твое увлечение, как забывают сон.

— Но я ему поклялась в вечной любви!

— Уже, где, когда?

— Сейчас, здесь, в беседке.

— Он был даже здесь?!.. я держала бы пари на самое лучшее мое ожерелье, что это Цезарь, если б не знала, что он теперь на Востоке. Мы все это узнаем, а теперь пойдем купаться.

— Я одолею все искушения! — воскликнула Аврелия.

Простившись со своей отвергнутой невестой после ее неудачной попытки примирения, Кай Сервилий смотрел ей вслед, пока она не скрылась из глаз его; потом он сел на скамью в беседке и глубоко задумался. Все для него кончено, все прошло!.. но он, как благоразумный человек, решился не поддаваться горю, а с твердостью перенести его. Он старался развлечься работою и разными хозяйственными планами, но это. ему удавалось лишь ненадолго; печаль терзала его сердце. На другой день он, вставши с зарею, пошел на вершину холма, разделявшего его владения от поместья Котты, и, усевшись там, стал смотреть на двор барского дома, хорошо видный оттуда. Он видел, как Аврелия усаживалась в повозку, как ласково прощалась со старою Эвноей и прибежавшею Катуальдой. Он невольно подумал, в какой экипаж посадил бы он Аврелию, какими заботами окружил бы ее во время дороги, если б был ее мужем.

Повозки укатились; самая пыль улеглась, а поэт все сидел на холме и глядел.

— Ах, как я любил ее! — невольно громко воскликнул он, — все кончено!

— И нечего больше ждать, господин! — договорила его речь Катуальда, незамеченная им.

— Пойдем домой, Катуальда! мы теперь остались одни… ее нет.

— Но она возвратится оттуда, не унывай, господин! вот мое горе…

— Твое?

— Ничем непоправимо. Я знаю всю историю страданий Аминандра, знаю, что заставило его убить своего господина и пойти в гладиаторы. О, Кай Сервилий!.. Аминандр далеко не заслуживает такого презрения… он сделался злодеем, это правда, но еще не все доброе погибло в его душе… он скоро бежит из цирка… его поймают, казнят.

— Разве он тебе до такой степени дорог, дитя мое? — ласково спросил старик.

— Аминандр — все для меня: нет жертвы, которую я не принесла бы ему. Никогда не забыть мне нашей первой встречи!.. я спала у груди моей матери… мне было не больше пяти лет от роду; вдруг раздались крики; наша хижина осветилась факелами; прибежали римские солдаты, схватили мою бедную мать; двое стали за нее драться, а третий убил ее, чтоб она никому не досталась. Они подожгли хижину и убежали. Пламя уже касалось моей постели; я кричала. Сквозь пламя и дым явился мой избавитель и вынес меня. Это был Аминандр. Он ласкал меня, дарил мне вместо игрушек раковины, обломки рукояток мечей, перья со шлемов, бусы; говорил мне, что отдаст меня доброй маленькой Аврелии. Он выучил меня грамоте. Так, и спасением жизни и просвещением я обязана ему. Он научил меня, как добыть себе свободу. Великодушный господин, не зная, что ты купишь меня, я обманывала тебя очень долго. Теперь свобода мне не нужна. Возьми у меня все, что я имею.

Катуальда развязала свой таинственный пояс; из него к ногам изумленного Сервилия посыпались всевозможные деньги, от медного асса до большой золотой греческой драхмы, алмазы и жемчуг.

— Откуда это? — вскричал он.

— Это вещи, данные Люциллой.

— Это больше чем надо для твоего выкупа, дитя мое. Соблюдая формальность, я беру себе эти три жемчужины, а остальное — твоя собственность. Мне не надо знать тайн коварной Люциллы.

— Она не выйдет за господина Аврелия.

— Я этого и не предполагал, но старик ужасно упрям.

В тот же день Сервилий отвез Катуальду в Нолу, к эдилу; Ударил ее слегка по щеке и голове, повернул вокруг себя три раза и проговорил:

— Я хочу видеть эту женщину свободной.

Посте засвидетельствования и уплаты пошлин Катуальда была освобождена, сделавшись клиенткою Сервилия. Молодую девушку тянуло в Рим, к Аминандру, в водоворот приключений, но ей жаль было оставить доброго Сервилия, Аврелию и Люциллу. Она не любила красавицу, но тешилась ее плутнями, найдя полное удовлетворение своей жажде таинственных приключений. Ничего не решив, Катуальда осталась в Риноцере.

Дни шли за днями. Кай Сервилий решился, после удаления Люциллы к отцу, переехать из деревни в Неаполь, в один из своих домов, и заняться торговлею под именем своего вольноотпущенника, так как быть купцом нельзя было знатному римлянину.

В то времена купец был не только торгашом, но также опытным моряком и храбрым воином, потому что на море ему грозили корсары, а на суше — разбойники.

Сервилий надеялся размыкать свое горе по морям и горам или сложить где-нибудь голову, все ему постыло; бесцельная, одинокая, жизнь опротивела, у него достало бы мужества кончить ее самоубийством, но он хотел быть полезен людям, пока жив; ему блеснула надежда устроить счастье Катуальды и Барилла, если Аврелия отвергнет его дружбу.