— Кроме этой.

— Уйди, дитя мое!

Певец вышел, состроив гостю издали гримасу.

— Не пропало ли у тебя, друг, что-нибудь из драгоценностей? — спросил Сервилий.

— Нет.

— Наверно?

— Я не заметил пропажи. У меня в доме нет воров; нет и плутов вроде твоего Рамеса.

Сервилий вынул привезенное ожерелье и рассказал его историю.

Семпроний расхохотался.

— Чему ты смеешься, друг? — спросил Сервилий.

— Забавник утащил, да концов не спрятал!

— И тебе это ничего?!.. ведь это ожерелье покойной Люциллы!

— А что за беда!.. певец хотел это подарить девочке, которую и я люблю. Стоит ли делать шум из таких пустяков!

— Он тебя совсем обворует!

— Пусть!

— Если он любит Амариллу, то посватай их, друг, если только он не отец ее; певец пригоднее для Амариллы, чем сенатор.

— Амариллу отдать за певца!.. ха, ха, ха!

— Отчего же нельзя?

— Ха, ха, ха!.. за певца ее отдать!

— Не за Публия же!

— Отчего же не за него?

— Этого нельзя.

— Скажу слово, — и будет можно. Ты сам хотел в молодые годы жениться на актрисе… забыл ты твое увлечение!.. эх, друг милый!.. не тебе осуждать племянника!

— Квинт-Аврелий несчастнейший человек; всю жизнь он страдал от злодейки-жены и страха за нравственность сына. От такого горя он с ума сойдет!

— Не сойдет; не бойся!.. я сам дал ожерелье певцу. Публий любит Амариллу.

— Не равняй меня с ним, Семпроний!.. я был сиротой, когда любил Росцию, а у Публия есть родитель.

— Помирится.

— Ах, какие интриги!.. этот певец совсем одурачил и тебя и Публия; смущает он и бедную девушку. Ради общего спокойствия, прогнал бы ты его, друг!.. мало ли есть у тебя других певцов и болтунов!

— Не твое это дело, друг.

— Даю тебе добрый совет.

— А я тебе даю мой добрый совет, — не тронь моего клиента.

— Если он мешает спокойствию моих клиентов, я обязан их защитить. Барилл и Катуальда ежедневно ссорятся, благодаря интригам твоего Электрона.

— Когда-нибудь помирятся.

— Но ты ведь не станешь из-за него ссориться со мной?

— Из-за Амариллы готов. Певец нашел ей хорошего жениха; узнал, что она и Публий нравятся друг другу; какое нам дело до рыбака!

— Он ее господин.

— Отец или господин, это все равно; захочу, — Амарилла выйдет за Публия. После его отца не ты, а я над ним старший; тебе он племянник, а мне он по матери внук.

— Семпроний!.. против воли родительской!.. твоя дочь вышла против твоей воли… вспомни, что случилось!

— Было бы то же самое, если б она и по моему желанию вышла за Цезаря. Что было, то прошло; что будет — неизвестно.

— Клиент командует тобой.

— Да, он командует. Привык я с малолетства к команде. Командовал мною мой отец, потом военачальники, потом жена и дочь; теперь командует мною певец, ха, ха, ха!.. привык я к нему и его команде.

— А мы-то не привыкли. Что за безобразие!.. он влезает в окна, становится на стол во время трапезы, надевает, кому хочет, горшки на голову, обливает Барилла рыбным рассолом, целует при всех его жену. Я не могу этого допустить среди людей, живущих под моею защитой. В былые годы он вел себя гораздо смирнее, но теперь его шалости стали нестерпимы. Только три дня прошло после его возвращения, а что он успел набедокурить!.. Барилл теперь не раб; он может подать жалобу в суд; выйдет скандал для тебя.

— Ты посоветуй, друг, твоему рыбаку не делать этого, а сам отправляйся к твоему шурину и уговори его…

— Согласиться на брак его сына с рыбачкой? ни за что!.. если б мой сын полюбил дочь Барилла и Катуальды, я дал бы мое согласие без всякого спора. Мы с Аврелией люди простые, деревенские, титулов и предков не разбираем; а Квинт-Аврелий не таков. Запрети, друг, певцу ходить в наш околоток и тревожить покой мирных людей, не то — беда с ним случится; отколотят.

— Попробуйте хоть оторвать пуговицу от его платья!.. ступай к Квинту-Аврелию и от моего имени…

— Сообщить ему, что старый, мудрый Семпроний делает глупости под влиянием дурака? изволь, друг, отправлюсь, только не пеняй на неуспех моего посольства. Отчего ты сам не поедешь к нему?

— Я вчера ездил. Он слышать не хочет об Амарилле. Такое вышло у меня с ним сражение, что теперь мне неловко войти к нему в дом. Он стал бранить своего сына, а тот от всего отказался; не хочу, говорит, и не думаю, батюшка, жениться на рыбачке без твоего согласия; женюсь, говорит, на знатной, как ты приказал.

— Вот видишь, друг, все это ясное дело: самые низкие интриги твоего клиента; он хочет тут всех перессорить: Квинта с Публием, Барилла с Катуальдой, Амариллу с ее женихом и Гиацинтой, меня с тобой, даже молодого Фабия сюда приплел. Того и гляди, что нагрянет Клелия и также поссорится со мной или Аврелией из-за того, что портят ее сына. Вчера весь день Публий и Фабий бегали у нас с места на место: то уйдут в Аврелиану, то на берег к рыбакам, то к нам придут, то по морю поплывут на лодке. И певец твой все ходил за ними следом, куда бы они ни шли, и как будто что-то им советовал. Вечером видел я их из окошка; с ними были Никифор, Церинт и рыжий старик, которого я у тебя видал, отец твоего клиента. Шли они всей гурьбой с громким хохотом и песнями к Носорогову утесу.

Нынче утром чуть свет прибежал ко мне Вариний и насказал всяких ужасов; будто рыжий-то старик колдовал под утесом, лягушку над костром жарил… запустил этой самой наколдованной лягушкой в лицо Варинию, когда он хотел посмотреть, что он делает… потом они копали землю и будто Никифор клад нашел, целых сто тысяч… даже миллион.

Конечно, все это пустяки, но нельзя позволять таких интриг разным пройдохам.

— Если б ты знал, друг, каков певец!.. что рыбаки!.. их легко одурачить. Меня-то самого, меня он как провел!.. всю науку плутовства знает… молодец!..

— Есть за что хвалить его!.. стыдно тебе, Семпроний, поощрять всяких мошенников!.. жил твой певец года три-четыре смирно, а потом и начал дурачиться; мы всех богов благодарили, когда он отсюда ушел; целый год прожили мы без хлопот; теперь же опять начались эти дрязги. Ничего не будет хорошего, если ты певца не прогонишь.

— Ради твоих просьб, друг, пожалуй, прогоню.

— Я прошу тебя об этом ради спокойствия целого околотка, который находится под моим покровительством.

Друзья холодно расстались.

Сервилий-Нобильор застал дома семейную ссору в полном разгаре. Его обожаемая Аврелия сидела на террасе и горько плакала; против ее кресла в грозной позе стоял Квинт-Аврелий, перед которым, смиренно прижавшись к стене, стоял его сын рядом со своим другом, молодым Фабием; поодаль от этой группы, на кушетке полулежала в величественной позе оскорбленного достоинства гордая, прекрасная Клелия и с нервной торопливостью обмахивалась дорогим веером.

— Слушать не хочу, сестра, никаких твоих оправданий! — говорил Квинт-Аврелий, — ты одна виновата во всем; ты избаловала рыбацких девчонок; оттого они и начали приставать к моему сыну.

— А твой сын испортил моего сына, развратил! — перебила Клелия, — разве мой мальчик таков был до отправления в поход? теперь он бегает по деревням без спроса.

— Он и прежде бегал, матрона, — возразил Квинт-Аврелий.

— Не век же меня держать тебе в детской, мама! — сказал Фабий, — я — преторианец; я уже сражался за отечество.

— Молчать! — вскричала Клелия, — ты себе руки и шею нарочно мечом расцарапал, чтобы хвастаться. Преторианец!.. ты для меня не преторианец, не воин, детище мое единственное… и ты меня не слушаешься… бегаешь по рыбацким хижинам… учишься соблазнять девушек… ах!.. ах!..

— Я тебя, Публий, в Испанию ушлю, — сказал Квинт-Аврелий сыну, — посмей еще раз приставать к девушке, которая тебе не пара!

— Отец, клянусь тебе моим мечом и честью, что я не женюсь на сироте-рыбачке, — ответил сын.

— Чего же ты хочешь? соблазнить Гиацинту, дочь честных, свободных родителей? или обидеть сироту? этого горя недоставало моей бедной голове!.. ты хочешь идти по следам твоей ужасной матери!