— Я не могу любить, Лида. Если я и полюблю, то, уверена, что не так, как ты и другие девушки. Ах! был момент в моей жизни, когда мне казалось, что в мое сердце проник теплый луч странного, необъяснимого чувства, но он угас… никогда он не проникнет снова, не осветит и не согреет эту безотрадную, темную, холодную пустыню, если в эти три года, пока не вернется батюшка, я не… что об этом говорить!.. не хочу!

— Ты любишь, госпожа.

— Нет. Я не могу любить того, кого не вижу и не знаю.

Возвратившись домой, Люцилла позвала к себе Рамеса и стала его упрашивать, чтоб он сходил к Аминандру и уговорил его еще раз прийти побеседовать с нею. Личность философа-гладиатора, интересная для нее и прежде, заинтересовала ее еще больше после этого случайного свидания.

— Я охотно тебе повинуюсь, госпожа, — ответил Рамес, — потому что ты больше просишь меня, нежели приказываешь, но этого твоего желания не могу исполнить, потому что я — любимец моего господина и хочу всегда быть его любимцем: мне это выгодно. Кай Сервилий не будет доволен мной, если я приведу к тебе гладиатора или даже пойду только, чтоб повидаться с другом. С тех пор, как Аминандр убил своего господина, Кай Сервилий стал презирать его, он и прежде его не любил за насмешливость. Я могу тебе указать на одну плутовку, которая может это выполнить.

— Кто она?

— Это Катуальда-галлиянка, рабыня Котты. Обучаясь тайком от господина грамоте у Аминандра, она выучилась у него и всей его хитрости.

— Приведи, приведи ее скорее!

— Я не могу сделать и этого. Господин бранит и даже бьет меня за каждую услугу, оказанную тебе, говоря, что я развращаюсь, перенимая столичные привычки у твоих рабынь.

— Как же это сделать?

— Если мой совет будет благосклонно выслушан, то…

— Говори скорее!

— Глупый совет, госпожа, но…

— Болтун! — гневно вскричала Люцилла, в нетерпении топнув ногой. Ее любопытство было сильно задето.

Юноша сконфузился, покраснел и запинаясь ответил:

— Старик-то от тебя без ума…

— Знаю… ну!

— Ты бы его приласкала.

— Это зачем?

— А затем, чтоб…

— Ласкать старого филина, гадкого, злого, скупого!.. фи!.. Рамес, ты с ума сошел!

— Ласкать не руками, госпожа, то есть не объятьями или поцелуями, а словами… ты послала бы что-нибудь старику — вышиванье или…

— Тратить мое рукоделье на Аврелия Котту!.. ха, ха, ха!.. да и какой предлог можно придумать для этого?

— Предлог прост, госпожа: пошли ему что-нибудь в знак уважения. Катуальда — рассыльная невольница. Если ты при посылке присоединишь просьбу, например прислать рыбу барбуна или раков, то принесет непременно она.

— Плут!

— К твоим услугам Рамес всегда готов, госпожа, но только тайно от Кая Сервилия.

Вышитое полотенце послано старому Котте при письме, в котором, среди самых изысканных фраз об уважении, Люцилла просила прислать маленького барбуна, жалуясь, что у ее патрона рыба хороша, да не так, как у его соседа. Лиде приказано было нарочно, отдав письмо, уйти, не дожидаясь ответа. Не дольше как через час в комнату Люциллы явилась корзина с целым десятком барбунов, принесенных хитрой Катуальдой.

Между Люциллой и галлиянкой произошел разговор, после которого обе поняли друг друга.

Солнце склонялось к закату, когда Люцилла с Лидой сидели снова у пограничного ручья.

— Вот он идет сюда! — воскликнула красавица, указывая рабыне на статную, высокую фигуру богатыря-гладиатора, пробиравшегося вдали между деревьями соседского парка.

Аминандр вышел на поляну. Заходящее солнце освещало его лицо прямо так ярко, что хороший, зоркий глаз мог видеть все его черты. Гладиатор шел, скрестив руки и понурив свою прекрасную голову на грудь в глубоком раздумье. Перейдя ручей, он прислонился, не переменяя своей позы, к дереву и молча стал вопросительно глядеть на Люциллу. Она взглянула на него. Их взоры встретились. В этом взгляде выразился странный обмен мыслей, разговор без слов, красноречивее всяких речей. И мольбу, и тоску прочел молодой гладиатор в глазах Люциллы, но мольбу и тоску сильной души, изнывающей в странных обстоятельствах жизни, а не каприз скучливой, избалованной, слабой женщины.

— Меткая Рука! — начала Люцилла, прервав молчание.

— Кто может выдержать взор Аминандра, у того рука также не из слабых, — ответил гладиатор.

— Ты страдаешь? — спросила Люцилла нежно.

— Сердце Аминандра страдает, потому что еще не настал час его счастья, а меткая рука непобедимого любимца Рима дрожит, потому что еще не может освободить от неволи ту, которую любит.

Подойдя к силачу, Люцилла положила на его плечо свою руку и сказала:

— Я ее выкуплю, если ты хочешь.

— Не надо. Никому не хочет быть обязан счастьем тот, кто может все добыть сам.

Голос гладиатора звучал грубо, но грустно; он не снял с своего плеча руку Люциллы, но и не взглянул на нее, глядя вдаль прямо перед собою, как будто какие-то неясные образы будущего виделись взору его души в этой дали, уже начавшей застилаться росою.

— Аминандр! — нежно шепнула красавица, — я уверена в том, что кто обопрется на твою меткую руку, тот может смело идти по пути жизни. Опираясь на твое плечо, я прошу тебя о помощи…

— В чем нужна помощь дочери гордого, могущественного Семпрония? О чем просит благородная Люцилла, умеющая только повелевать?

В этих последних словах мелькнул прежний оттенок сарказма.

— Люцилла повелевает слабым, но просит тех, кто сильнее ее, — ответила красавица.

— Ты — кумир Рима красотой; Аминандр — такой же кумир силой. Мы равны, ха, ха, ха!.. гений равняет людей. Ты видела меня на арене?

— Нет. Ты прославился, когда меня уже увезли сюда.

Гладиатор думал несколько минут, потом сказал;

— Я не вижу в тебе гордости, свойственной дочерям богачей.

— Я горда с теми, кто льстит мне.

— Ты не брезгуешь тем, что твоя нежная рука покоится на плече бойца арены; ты не брезгуешь тем, что складки твоей белоснежной одежды касаются моей грубой туники; твой голос не звучит надменностью. Слушай меня, Люцилла: я равен тебе теперь тем, что я — такой же кумир столицы, как ты, но было время другое… было время, когда Аминандр мог рядом сесть за стол с тобой, могущественная патрицианка… было время, когда он мог быть твоим почетным гостем… было время, когда льстецы, клиенты и паразиты пресмыкались у ног Аминандра, как они пресмыкаются пред твоим отцом.

— Ты сын вельможи?

— Я — потомок царей. В меткой руке Аминандра кровь Леонида, что храбро дрался с персами несколько веков тому назад.

Престол давно перестал быть наследием моего рода, потому что власть перешла к другим, но храбрость потомков не посрамила до сих пор имени предков.

— И хитрость также?

— Грубые римляне презирают хитрость, но в Спарте мнение не таково.

— Знаю.

— Слушай дальше. На арене Рима струится кровь в угоду публике, смеющейся над страданиями несчастных, вынужденных убивать товарищей. Взгляни туда, Люцилла!.. там вдали ты видишь только вечерний туман, застилающий ущелье гор, поднимаясь от моря, но душа Аминандра видит другое… я вижу в этом ущелье громадную арену, на которой льется кровь жестокосердых мучителей, я слышу их стоны о пощаде… я вижу твою душу — она не похожа на души других и поэтому стоит лучшей участи. Тебе не место на алтаре Беллоны.

— Я не понимаю твоих загадочных речей.

— А я не могу разъяснить моих загадок.

— Почему?

— Клятва связывает меня. Я могу сказать тебе только одно: беги отсюда!:

— Бежать я не могу, потому что поручена моим отцом Каю Сервилию и должна жить в его доме, пока мой отец не возвратится из Испании.

— А он скоро вернется?

— Через два года.

— Жаль мне тебя, красавица!.. но ты просишь моей помощи… чего тебе надо?

— Да, я прошу… научи меня добыть самой все, чего мне хочется.