Живя с отцом иногда на вилле близ Помпеи, она не столько удивляла соседей, как пугала их своим бесстрашием.

Влезть на самое высокое дерево или крутой утес; прыгнуть со скалы в глубь моря и вынырнуть далеко от берега на знакомой отмели; прийти одиноко ночью пешком в гости к подруге — это были ежедневные деревенские подвил! Люциллы.

Скромные провинциалы предсказывали, что из этой девушки выйдет отвратительное, безнравственное существо, как Семпрония Тибулла, ставшая тиранкой своего мужа после второго года их брака.

Люцилла любила свою двоюродную сестру, видя в ней родственную душу, которая одна понимала прелесть бесстрашия.

Они вместе кружились в вихре столичных удовольствий, но обращение Люциллы с молодежью резко противоречило манере ее кузины. Не было насмешницы хуже ее, но и не было красавицы, от которой поклонники переносили бы насмешки терпеливее. Одного она заставляла вместе с ней шить или плести; другого — стряпать; третьему поручала найти ей собаку или попугая с такими особенностями цвета или дрессировки, что невозможно было отыскать. В результате же все уходили от нее, не получив ничего, кроме обворожительной улыбки и жгучего взгляда.

Большинство родных и знакомых заклеймило Люциллу прозвищем «неукротимой», предсказывая, что она не упала в бездну порока только до дня своей свадьбы по обычаю римлянок, поправших все порядки своих прабабушек.

Но пока этого еще не последовало, добропорядочные женщины и девушки не прерывали своего знакомства с богиней красоты. Были между ними и такие особы, которые глядели на проделки «неукротимой» иными глазами. Благородная Цецилия под влиянием своей любимицы, актрисы Росции, видела в Люцилле нечто особенное и спорила, предсказывая, что красавица никогда не отдастся пороку.

Отец видел в Люцилле самое капризное существо на свете и вместе самое дорогое его сердцу.

Он беспрекословно выполнял все прихоти своей милой деспотки, с ужасом размышляя о ее будущем, но не имея энергии возразить ей ни одним словом.

Изида была египетская богиня, далеко не всеми чтимая в Риме; впоследствии, при императорах, на ее поклонников были несколько раз жестокие гонения, как и на чтителей Беллоны Каппадокийской, или Ма, и Вакха.

Эти развращенные культы были отчасти причиною гонений на христианство, которое, по наущениям евреев, правители, незнакомые с его сущностью, считали похожим на отвратительные обряды этих запрещенных служений.

Враги Христа ухитрялись их уверить, что христиане при своих молитвах поклоняются ослиной голове, пьют человеческую кровь и проклинают императоров.

В эпоху последних лет республики культ Изиды не был запрещен; его только осмеивали и порицали наиболее строгие приверженцы старины.

Храм богини был богат от обильных приношений чтителей; Изида, по уверениям жрецов и жриц, помогала решительно во всем, о чем ни попросишь.

Как супруга Озириса, она устраивала супружеское счастье и возвращала утраченную любовь, а также помогала молодым особам в приискании брачной партии.

Как царица, строительница городов, изобретательница полевых орудий, она помогала в судебных тяжбах и помещичьем хозяйстве.

Как символ Луны, супруги Солнца, она могла посылать желаемую погоду мореплавателям и хранить своим всевидящим оком их корабли от нападений корсаров.

Жрецы ухитрились наделить Изиду властью над всею природой. Ее кумир был представлен в виде женщины с несколькими персями, с цветами лотоса на голове и трещоткою в руке. Эта трещотка была символом устрашения врагов.

Служение ей было различно, судя по тому, о чем молились.

Самыми употребительными были жертвоприношения, которые сопровождались мистическою пляскою вокруг жертвенных снопов пшеницы, причем все участники били себя в грудь, пели, кричали и выли при оглушительных звуках «систра» — огромной египетской трещотки под сводами обширного, темного храма с толстыми каменными колоннами, испещренными иероглифами, с капителями, похожими на листья пальмы и цветы лотоса.

В этот-то храм Семпрония и Цезарь уговорились завлечь Люциллу для ее гибели.

Бесстрашная девушка сама навела двоюродную сестру на эту мысль, высказав желание посмотреть когда-нибудь на дикую оргию молений по египетскому обряду.

Она видела истязание человека на алтаре Беллоны и только сказала, что это — отвратительно.

Переодетая в мужское платье, она была вместе с Росцией в подземелье Вакха: придя домой, она решила, что и это отвратительно.

Иных приговоров никто от нее не добился. Никто не видел, чтоб она побледнела от ужаса или покраснела от смущения, рассказывая о том, чему была свидетельницей. Для Люциллы не существовало ни страха, ни смущения.

Семпроний сознался, что его дочь и племянница не боятся того, что может устрашить даже его сердце, закаленное в битвах.

— Ну, уж не знаю, что за особа выйдет из тебя, моя неукротимая! — воскликнул он, не в силах сладить с характером Люциллы и прекратить ее похождения.

— Из меня выйдет любящая тебя дочь, мой милый батюшка, — спокойно ответила Люцилла, ласкаясь к храброму воину.

Она несколько времени аккуратно посещала храм пессинунтской Матуты, но в одно прекрасное утро, возвратившись на заре домой, заявила отцу, что больше не пойдет молиться глупому камню и звонко расхохоталась.

— Дитя мое, — сказал Семпроний, — богов Рима ты не чтешь, иностранные тоже тебе не понравились: кому же ты будешь молиться?

— Самой себе, батюшка, — хладнокровно ответила красавица, — и заставлю всю молодежь молиться мне, сочинив, будто я Венера, принявшая образ смертной… будет очень глупо, не правда ли?

— Но твое сердце…

— Оно будет молиться тебе, если ты хочешь; твоей снисходительности ко всем моим шалостям.

— Дитя, бывают в жизни минуты…

— Знаю. В эти минуты, если они когда-нибудь настанут для меня, в чем я не сомневаюсь, моя душа сама укажет мне, какому богу я должна молиться.

— Неукротимая!

Этим возгласом кончались все переговоры и прения между отцом и дочерью.

Прежде чем решиться идти ночью в храм Изиды, Люцилла уговорилась с Семпронией, что она покажет ей его внутренность днем, когда там никого нет. Бесстрашная девушка была в то же время очень осторожной. Она взяла с собой своих рабынь, приказав им спрятать под платье кинжалы. Семпрония догадалась об этом, но не смутилась. Несколько жрецов Изиды были давно подкуплены ею и научены, как действовать. Она и Цезарь не знали, что другие жрецы подкуплены Росцией, чтобы противодействовать первым. Выдав свою тайну на пирушке, Цезарь только ускорил доведение своего плана до сведения актрисы, которая непременно узнала бы о предполагаемом похищении через Прецию или другую особу. Актриса так ловко вела дело, что ее участие в нем осталось полнейшей тайной для Семпронии и Цезаря; они сочли эту контр-интригу плутнями одного Фламиния.

Вооруженные рабыни не оказали никакой помощи своей госпоже, потому что Люцилла, увлекшись на минуту слушанием рассказов жреца о чудесах Изиды, забыв осторожность, начала шептать ему, что она знает, как производят все эти штуки, и стала сулить ему деньги, если он покажет ей скрытые машины храма.

Жрец сначала отговаривался, уверяя, что нет никаких машин, но он отрицал это так ловко, что только еще сильнее возбудил любопытство Люциллы. Семпрония подслушала этот шепот и присоединила свои насмешки над простодушной чернью, верящей, что уста богини извергают пламя, а голова кивает утвердительно или качается отрицательно без всяких человеческих приспособлений. Жрец, отведя Люциллу от ее рабынь, согласился показать ей механизм статуи, но с условием, чтоб она одна пошла за ним в подземелье. Осторожность и благоразумие боролись в сердце красавицы с непреодолимым любопытством узнать, как устроена знаменитая статуя.

Последнее чувство взяло верх, и насмешливая реалистка сделала шаг, который потом всю жизнь называла глупейшим. Жрец завел Люциллу не в помещение машин, а в темный подземный коридор, в котором, при тусклом мерцании единственной лампы, ее схватили сильные руки нескольких человек. Не потеряв присутствия духа, Люцилла выхватила свой кинжал и ранила одного из своих врагов, но сила и многочисленность одолели храбрость неустрашимой девушки, на помощь первым врагам прибежали другие. Люцилла громко кричала, призывая на помощь своих рабынь, но ее голос глухо терялся в извилистом подземном лабиринте ходов, известных только жрецам. Вырвавшись с нечеловеческим усилием, Люцилла махнула своим покрывалом и задела светильник, который мгновенно погас. Это было все, что она могла предпринять для своего спасения. Она побежала, сама не зная куда, вдоль коридора. Скоро были принесены свечи. Юлий Цезарь догнал бегущую, которой ничего другого не оставалось, как вонзить кинжал в свою грудь, что она и исполнила бы, но на ее противника напал его противник, на жрецов, подкупленных Цезарем, напали жрецы, подкупленные Фламинием, чему первые нисколько не удивились, потому что подобные истории были очень обыденным явлением в подземельях храмов. Жрецы, не желая рисковать своей жизнью, не желая и бить своих же товарищей, делали только в угоду своим нанимателям вид, будто борются, а на самом деле оставили их решать спор из-за девушки, как им угодно. «Глупейший шаг» привел Люциллу в состояние, которое она потом называла непростительной трусостью — она упала в обморок, в единственный обморок своей жизни, над которым после всегда смеялась.