— Ах!.. — вскричала Люцилла.

Но она не упала в обморок, не упала на пол в истерике, как непременно сделала бы Аврелия и другие, подобные ей слабые женщины. Бледная, точно мраморное изваяние, стояла красавица у окна, глядя вслед беглеца, пока он не скрылся из вида, потом совершенно спокойно занялась своим туалетом и завтраком.

— Новобрачная Клелия Аврелиана желает видеть тебя, госпожа, — доложила Лида.

— Проси ее в атриум.

Люцилла пошла с веселой улыбкой к своей гостье болтать о пустяках.

Лентул, найденный поутру друзьями раненый и связанный, клялся отмстить и бранился, но упорно отрицал свое приключение; ничто не могло заставить его сознаться, что кровавый, острый поцелуй дала ему Люцилла, а не отец ее. Он стал больше прежнего льстить Фламинию, увлекая его все глубже и глубже в бездну порока.

Люцилла с помощью Росции нашла скоро своего мужа в Риме. Фламиний бросился в прежний омут с отчаяньем человека, для которого все кончено.

— Я не люблю тебя, Люцилла; я ненавижу тебя, — сказал он жене и дико захохотал.

Все, описанное в предыдущей главе, случилось незадолго до разграбления бандитами округа Нолы, во время болезни Аврелия Котты.

— Оставь, дитя мое, мужа! — сказала Росция неутешной Люцилле, — если будет хоть какая-нибудь надежда на его спасение, я его спасу, потому что клялась его матери, а если нет, — покоримся Судьбе!

Люцилла вспомнила Аминандра, но гладиатор, откупившись на волю, пропал, присоединившись к Бербиксу и другим беглецам. Люцилла решила найти его и для этого переехала в свою Пальмату.

Мелхола, задобренная не только платой по всем векселям, но еще и ценными подарками, также перебралась опять в Риноцеру. Она нередко видалась с Люциллой, обещая ей употребить все свое влияние на ее мужа.

В ту ночь, когда Аврелия бежала от разбойников, около полуночи в кухне заброшенного господского дома Риноцеры Мелхола хлопотала около яркого огня, разведенного в очаге. Ее черные локоны, подстриженные наравне с плечами, красиво висели, прикрытые красной шапочкой, вышитой золотом. Светло-зеленое платье с узкими, доходившими до кистей рук рукавами, было опоясано красною лентой, также вышитой золотом. Грудь была покрыта множеством дорогих бус. Мелхола была бы очаровательна если б не портило ее лица выражение надменности и холодного презрения ко всему и всем в мире, кроме своих братьев по вере и барышей.

Вера и барыши — эти несоединимые элементы очень хорошо ладили между собой в ее душе. Для веры и верных она забывала барыши; язычников не щадила ради барышей.

Она заботливо следила за котлом, поставленным на огонь, а за ней, не менее заботливо, следил взором Квинкций Фламиний, лениво развалившийся на лавке, покрытой плохим тюфяком.

Молодой патриций был недоволен Мелхолой за то, что ужин не может свариться в одну минуту.

— Ужин готов, — обратилась к нему Мелхола, — иди будить твоего филистимлянина!.. что ты, Бездонная Бочка, все сердишься на меня? я ли не служу тебе?

— Я ли не переплатил тебе денег?!.. собрать бы все вместе, что ты от меня получила, вышла бы целая башня Вавилонская!.. — ответил римлянин сердито.

— Разве я виновата, что разбойники похитили дочь Котты? если б ты меня предупредил, что она нужна вашим, — этого не случилось бы. Но она будет ваша, потому что бандиты подрались и один из них, мстя за обиду другому, повел наших молодцов туда… чего же тебе надо? они ее к утру приведут. Но ты мне ничего не сказал.

— Забыл.

— Сам виноват, а на меня сердишься… если ее утащат не сюда, — не я виновата. Разве я могу знать, кто вам люб и кто не люб?

Оба молчали несколько минут. Мелхола возилась, вынимая кушанье из горшка на блюдо.

— Чего тебе, ненасытный язычник, надо? — с еще большей укоризной сказала Мелхола, — добыл ты себе жену богатую, умную, красавицу, каких на свете мало, любящую тебя… жил бы ты спокойно!.. бедные, бедные рабы духа тьмы, он же ложь есть и отец лжи!.. ввергнут твою душу, нечестивец, в геенну огненную, где будет плач и скрежет зубов!

— Все это не твое дело.

— Конечно, не мое; но мне жаль и твою добрую жену и тебя самого. За что ты разлюбил ее так скоро?

— Разлюбил я ее или нет, не твое дело.

— Она заплатила все твои долги; не ты моему отцу, а мой отец теперь платит тебе за это поместье. Она тебе накупила массу всякой дряни, которую ты зовешь редкостями, отделала твой римский дом и виллу близ Помпеи, давала пиры; чего тебе ещё надо было?

— Чего надо? — с горькой, принужденной усмешкой сказал Фламиний, — мне нужна свобода, Мелхола… слышишь? — свобода!.. заплатив мои долги, отец Люциллы строго пригрозил всем банкирам судом, если кто из них даст мне взаймы хоть один динарий. Семпроний могуществен; он может запугать и погубить даже без вины человека, если захочет; даже твой отец отказал мне в самой пустой сумме. Я жил, точно раб у госпожи своей: я ее ненавижу, а развестись с ней мне нельзя, потому что я вступил в религиозный брак… достань мне Аврелию, выкупи, если ее еще не убили, выкупи непременно!

— На мои деньги прикажешь? — саркастически спросила еврейка.

— О, змея, змея ты безжалостная! я на ней женюсь тайно под другим именем, понимаешь? увезу ее в Сицилию… такая жена — клад!.. Аврелия добра и чувствительна, как дикая горлица: послушна, как овечка; а главное — неопытна и доверчива невероятно!.. ее можно уверить, в чем угодно, стоит немного приласкать и разыграть роль несчастного. Она богата…

— Разбойники, я думаю, утащили и все ее миллионы вместе с ней.

— Никогда! старик был не так глуп, чтоб держать такую массу денег в доме: они, конечно, хранятся в храме Весты вместе с его завещанием, как делают все скупые богачи. Добудь мне во что бы то ни стало Аврелию; я дам тебе сто тысяч.

— За гибель человека? — тем же саркастическим тоном равнодушно спросила еврейка.

— Не тебе бы упрекать-то меня, Мелхола!.. разве хорошими делами занимается твой отец?

— Не тебе бы упрекать нас нашими занятиями, Фламиний!.. когда правосудный Бог взвесит на весах наши деяния, поверь, наши занятия не перетянут и десятой доли твоих!.. кого мы убили? кого мы ограбили? — никого. Здешний притон не мы завели, а твой друг, душегубец Катилина, и ты вместе с ним; мы только позволяем за хорошую плату складывать здесь товары и являться купцам за ними. Мой отец не корсар и не контрабандист. Если он донесет, ты же погубишь его, а притон все-таки останется цел по-прежнему и без нас. Вы сами, римляне, виноваты в развитии морского разбоя и контрабанды вашею алчностью; вы берете сверх законных портовых пошлин неимоверные поборы с честных купцов и требуете для своей столицы множество дорогих рабов, добываемых только разбоем. Вы сами покровительствуете таким образом этому гнусному промыслу. Не так было у вас в старину. Вы, хоть и язычники, поклоняетесь бездушным идолам, но снискали добродетелями вашими милость у Господа и он дал вам всемирную славу. Пленные девушки доверчиво отдавались под защиту ваших полководцев при взятии городов; цари считали за счастье для своих подданных покровительство Рима. Твой предок, Тит Квинкций Фламиний, был избавителем Греции от македонского ига, объединителем, благодетелем всех ее народов, со слезами благодаривших его. Похож ли ты, Фламиний, на твоего великого предка? похож ли самый ваш Рим на то, чем он был сто лет тому назад?!

Горячий монолог Мелхолы был прерван громким стуком снаружи в запертую дверь кухни. Она спросила, кто там, не решаясь отпереть. Сдержанное рыдание послышалось за дверью и слабый голос проговорил:

— Впустите несчастную, спасите от разбойников!

— Клянусь Юпитером, это она! — вскричал Фламиний по-еврейски, — покажи ей, Мелхола, что ты ничего не понимаешь по-нашему, если это она.

— И погубить ее прикажешь?

— Сто тысяч!

— За ее гибель?

— Я тебя задушу, злодейка!.. полтораста!