Мандолина, она же лютня, любимый национальный инструмент итальянцев, особенно неаполитанцев, явилась на свет позже лиры и была, говорят, ввезена из Индии или Египта в. переиначенном виде.

Русский вид этого инструмента есть балалайка; испанский — гитара.

Они различны формой; но похожи в общем, потому что все состоят из длинной дощечки с прикрепленным к ней пустым корпусом, на котором натянуты струны.

Римлянам этой эпохи были знакомы и другие инструменты: галльские арфы, еврейские цимбалы, тамбурины, двойные греческие флейты, египетские сорокаструнные гусли и мн. др.

Исполнив удачно заказ Семпрония, отшельники получили от него новый: сделать десять деревянных кифар, десять флейт и десять тамбуринов, украшенных самыми разнообразными мозаическими украшениями. Богач улучшал свой домашний оркестр.

После этой работы Семпроний заказал вышить золотом и разноцветным шелком несколько мужских и женских одежд для его домашних актеров и танцовщиц. Заказывал различные ларчики для подарков друзьям и родственникам, сундуки, вышитые подушки. и покрывала, чепраки, резные столы, давал расписывать посуду. Много давал он самых разнообразных заказов отшельникам.

Нарцисс, боявшийся; точно крот, вылезти на свет из своей пещеры, чтоб его не узнали, поневоле работал целые дни, покуда его друг относил заказы, получал новые и пел в господском доме.

Нарцисс полюбил свое ремесло и сделался отличным художником-живописцем и резчиком по дереву и металлу.

С каждым днем все более и более привыкал он к своему другу и полюбил его больше своей жизни.

Лишиться веселого Электрона казалось ему хуже смерти. С рабскою угодливостью ухаживал он за молодым певцом, успокоившим его на счет скромности старого претора. Претор никому, по-видимому, не открыл жилище отшельников, потому что никто больше не посещал их.

Их богатство увеличивалось очень быстро, но они не желали уйти из пещеры, не желали даже расширить и украсить ее внутри.

В чистой, но простой одежде работали отшельники, сидя на земляном полу пещеры, покрытом циновками, или на грубых стульях около стола.

Ели они простую пищу, сваренную в котелке над их незатейливым очагом, лишь изредка лакомясь дичью, черепахами, морскими раками и вином, приносимыми Электроном из дома щедрого заказчика.

Мы покинули Сервилия-Нобильора и Аврелию в минуты их блаженства, когда объяснились, благодаря хитрости Росции, все их взаимные недоразумения. Нечего нам было сказать о них. Страдания этих двух любящих сердец кончились навсегда. Счастливые супруги весело отпраздновали свое бракосочетание при самых благоприятных приметах и отплыли на роскошном корабле, снабженным всеми удобствами, вместе с торговой флотилией Аристоника.

Два года пролетели для них незаметно, точно один блаженный день в земном раю. Сервилий был неотлучно при своей супруге, не только исполняя, но даже угадывая все ее желания. С Аврелией был и друг ее детства, обожавший ее Барилл.

Угождая своим покровителям, и оттого любимый Сервилием и богатым Аристоником, молодой сириец тем не менее тайком сильно грустил. Он знал, что. Катуальда поступила в актрисы, успокаивал себя мыслью о присмотре за нею со стороны доброй купчихи, но… кто, думал он, усмотрит за Катуальдой? кто укротит и устережет Это бойкое, хитрое существо?.. Катуальда полюбила Барилла больше из жалости, чем за его достоинства; бросила, так сказать, ему свою любовь, как милостыню, нищему. Он, еще живя у Котты, ревновал ее к белокурому Рамесу, веселому, умному, образованному любимцу Нобильора; Рамес пропал после нашествия разбойников; убит ли этот хитрый египтянин, бежал ли он и случайно не встретился с господином, — Барилл ничего не знал о нем, будучи уверен только в одном, что Рамес не мог пристать к злодеям, по самому складу своей души и характера не склонный ни на что подобное. Образ Рамеса тревожил ревнивого сирийца до того, что его не тешили никакие диковины Египта и Греции.

Аристоник переезжал с места на место, перевозя товары и пассажиров. Привезенное из Италии он продал в Александрии; взятое там сбыл в Малой Азии; малоазиатские товары — в Греции; греческие повез в Рим. Так прошло два года, блаженных для Сервилия и Аврелии, приятных по торговым выгодам для Аристоника, но скучных для Барилла. Чтоб не смущать счастья обожаемой патронессы, верный отпущенник ни одного слова никому не сказал о своих муках ревности, лишь изредка напоминая о пропавшем Рамесе.

Сервилий сам жалел верного, неподкупного слугу и решил принять все меры с его отысканию, лишь только вернется домой. Это не утешало, а еще больше мучило Барилла, желавшего найти Рамеса, но не около своей жены.

Аристоник и Барилл возвратились зимой, но Сервилий прожил целых полгода в Сицилии.

В одно прелестное летнее утро Сервилий разбудил поцелуем свою жену, сладко спавшую в роскошной каюте.

— На тебе праздничное платье, мой друг, — сказала Аврелия, — разве мы уже вошли в гавань Неаполя?

— Да, милая, около двух часов тому назад; но мне не хотелось будить тебя рано. Когда ты оденешься и позавтракаешь, мы пойдем в наш дом и поселимся тут.

— Не в Риноцере, Сервилий?

— Нет, милая; слухи о громадных полчищах разбойников из беглых рабов оправдались; в деревне положительно нельзя поселиться; все оттуда бежали, кто мог. Твой брат, без сомнения, еще не разыскивал твое приданое при помощи Катуальды. Я уж видел Минуция и Петрея, наших бывших добрых соседей; оба они сделались нищими. Минуцию помогают изредка его богатые родные, но Марк-Петрей в отчаянном положении: кроме разорения его усадьбы и расхищения имущества, разбойники еще ужасно изувечили его; обморок спас этого страдальца от зверства Бербикса; его сочли мертвым и бросили. Я его принял в число моих клиентов.

Вариний и Флориана также здесь, в Неаполе, живут по найму в услужении до лучших времен.

— А здесь не опасно, Сервилий?

— Ни одно место в мире не защищено вполне от всякой опасности; самый Рим бывал в осаде. Я не хочу успокаивать тебя ложью, как ребенка. Я говорю тебе только, что здесь теперь еще не страшно, но не ручаюсь за будущее. Кто запретит нам бежать отсюда в другое место при первой беде? поживем и посмотрим, что будет дальше.

После завтрака счастливые супруги, одетые в праздничное платье в знак своей радости возвращения в отечество, сошли на берег и отправились пешком к своему дому, но не успели они покинуть гавань, как громкие возгласы оглушили их. Аврелия была схвачена и чуть не растерзана несколькими парами рук, уцепившихся за нее; эта атака не испугала счастливую матрону, потому что последовала со стороны весьма дружелюбных нападателей, — Вариния, Флорианы, Минуция и Петрея; они целовали ее руки и платье; каждый тянул ее к себе, рассказывал и расспрашивал, перебивая других.

— Белая лилия, как ты пополнела! — пищал Вариний, — а мы-то несчастные!

— Мы-то чуть совсем не пропали! — договорила Флориана, — не езди в деревню, моя горлица!

— Спартак свирепствует, точно разъяренный медведь, — перебил Минуций.

— Не Спартак, а Крикс, — возразила Флориана. — Спартак не жесток.

— Врешь, жена! — вскричал Вариний, — и Спартак, и Крикс, и Эномай, и все, все разбойники жестоки. Бербикс повесил кверху ногами Петрея и содрал с него кожу.

— Кожи он не сдирал, — сказал Петрей.

— Как не сдирал? ведь ты же это рассказывал.

— Я говорил только, что…

— Я помню, что ты говорил и как нашли тебя соседи… ты позабыл, что с тобой было, а я не забыл.

— Довольно вам рассказывать про эти ужасы, — сказала Флориана, — Кай-Сервилий, слышал ли ты о бедствиях твоего друга, почтенного Семпрония?

— Он не мог слышать за морем ни о чем, — сказал Минуций, не дав ответить ошеломленному богачу.

Болтливые соседи закричали все разом.

— Дочь-то его…

— Сошла с ума…

— И утопилась…

— А старик-то… кто этого ожидал?!.. забыл ее…