— Убить тебя!.. убить единственное существо, которое мне дорого, затмить единственную звезду, сияющую мне во мраке моей безотрадной жизни?! о, Люцилла!.. не говори этого!

— Ты будешь спасен мною.

— Но он велит… ах!.. гибель, гибель!.. прощай, моя звезда, на веки!.. я покину тебя; я должен отвернуться от тебя, добрый гений моей жизни, чтоб не видеть твоей гибели. Если твои друзья одержат победу, тогда… но это невозможно, потому что злодей слишком силен. Расстанемся!

— А мне ты прикажешь идти замуж за Котту?

— Иди за него! Сцилла или Харибда… брак с Коттою или гибель со мною… другого выбора нет.

— Не прикажешь ли, госпожа, открыть окошки? — спросила Амиза, — гроза миновала; ветер утих, звезды сияют великолепно.

— Открой, — приказала Люцилла.

Налив кальды, она протянула кубок Фламинию, сказав:

— Выпьем из одного кубка, мой друг!

— Теперь последнее прости! — сказал Фламиний.

Они распили вино с водой из одной чаши.

— Теперь… мой первый поцелуй, — сказала Люцилла, — возьми от меня это кольцо в знак моей любви и верности, мой жених!

— А ты от меня это.

— Мы обменяемся этими кольцами еще раз пред отцом моим, скоро, скоро.

Влюбленный юноша забыл в эту минуту весь мир в блаженстве неожиданного счастья. Люцилла склонилась к нему со своего кресла. Первый поцелуй скрепил любовь.

— Подруги моего одиночества, милые ундины, — сказала Люцилла, — радуйтесь счастью вашей госпожи!

Рабыни сошлись вокруг своей повелительницы, приветствуя ее с пожеланием счастья.

Их речи были прерваны диким хохотом, похожим на хохот безумного, раздавшимся с дерева, того самого, на которое сутки тому назад Катуальда закинула подушку.

— Лентул Сура! — вскричал Фламиний, отскочив прочь от своей невесты.

— Проклятье! — вскричала Люцилла.

За ее словами последовал тихий, болезненный стон из сада.

— Я убью его! — воскликнул Фламиний и в гневе убежал в сад, но Лентула уже не было там.

За Фламинием тихо поплелся старый Клеоним и, после общих поисков за шпионом, сказал:

— Катуальде не пришлось жаловаться на свою рану, господин, потому что Кай Сервилий очень крепко спит сегодня; весь день он провел как-то странно… рассеянно… вернувшись домой из Нолы, он сказал Рамесу, своему кубикуларию[23], что-то очень удивительное.

Старик потряхивал десятью полученными динариями.

— Что он сказал? — спросил Фламиний.

— Как будто выходит, что у него с невестою дело на разлад пошло… господин, ты ведь мне прежде обещал по сто сестерций давать, да пошлет тебе Гигея доброе здоровье!

— Разве я мало плачу тебе?

— Не мало, господин, да только… обещал, да не даешь по сотне-то… прибавь хоть монетку!.. ведь я — изменник… знаешь… грех… страх… сотню не сотню, а все-таки…

Старик мялся на одном месте, удерживая Фламиния за край одежды.

— Вот тебе еще, — сказал Фламиний, подав ему три сестерции.

— Благодарствую. Как бы теперь, господин, дело-то наше не пошло на других колесах?! ты торопись, господин, коли задумал жениться, да только… ты обещал тогда…

— Тысячу? Помню и дам.

— Дал бы хоть малость в задаток… и торопись, торопись, господин… Рамес вот что сказал: наш-то стал раздеваться да и говорит ему: нет на свете никого, несчастнее меня!.. тот его начал утешать… господин ахает, охает: чуть не плачет, горько вздыхает, нет, говорит, мне счастья на свете.

Рамес ничего больше не узнал, а только догадался, что господин поссорился или со стариком, или с невестой.

Я спросил Катуальду, что между ними было в городе. Она сказала, что дорогой сначала оба поспорили о том, кто был лучше — Марий или Сулла и строго или милостиво надо обходиться с рабами… потом наш-то и сказал: не надо старикам жениться на молодых, особенно тебе, т. е. Котте-то. Выходит из этого, как будто его мысли переменились и он хочет жениться не на Аврелии, а на своей воспитаннице. Катуальда говорила еще, что в городе он советовал старику взять с собою дочь в Рим на похороны и оставить ее там на зиму у родных.

— Благодарю тебя, Клеоним, за это известие.

— Сухой благодарностью, господин… ведь это известие — золотая сказка! гм… гм…

Старик перекинул деньги из руки в руку, зазвенев ими.

— Ах, ты плут, у меня теперь больше нет денег с собой.

— Ну, делать нечего, господин, после сочтемся.

Они расстались.

Не успел старик отойти на десять шагов, как в темноте кто-то дернул его за рукав.

— Барилл, ты как сюда попал? — воскликнул он.

— Я не Барилл, — ответил молодой человек.

— Кто же ты? Твоя фигура похожа на невольника Тита Аврелия Котты.

— Тем лучше, что я на него похож.

— И голос похож.

— Еще лучше!.. а вот это на него не похоже?

Молодой человек вынул одной рукой из-за пояса кошелек, полный денег, а другой кинжал.

— Это… — повторил изумленный Клеоним, — что это такое?

— Это на моем языке называется — смерть или деньги.

— На выбор?

— Разумеется… и без отсрочек.

— За что деньги, господин… иной раз и смерть приятней их.

— Ты, вижу, шутник, старичина!

— Коли видел, с кем я тут был, да слышал, о чем я переговаривался, — знаешь, кто я.

— Значит, деньги? по рукам что ль?

— За какое дело, господин.

— За того, с кем ты говорил.

— То есть помогать что ль ему?

— Продать его мне, как ты продал ему твоего господина.

— Одного продал, отчего же не продать и другого… все едино… грех велик, да одинаков.

Клеоним взял кошелек, с лукавой усмешкой высыпал деньги в подол своего платья и счел.

— Тысяча сестерций! — воскликнул он, засмеявшись, — нынешний дождь — золотой дождь. Сперва один неожиданно дал; потом другой дал тоже неожиданно… золотая погода! верно, вихорь вас обоих сюда примчал. Чего же тебе от меня надо, господин?

— Не многого, старичина. Не можешь ли ты подслушать или от рабынь узнать, что ваша молодая парочка говорит между собой… скоро ли они порешили, знаешь…

— Улизнуть?

— Это… и другое все… целуются ли, обнимаются ли, шепчут ли что-нибудь… дарят ли подарки… не пишет ли Люцилла отцу или кому-нибудь из родных? А что за человек Барилл?

— Человек он, как следует, господин… невольник Котты, я сказал.

— Разве он сюда ходит?

— Иногда ходит, только редко.

— К кому, к какой-нибудь рабыне?

— О, нет, господин; это человек не такой; он ужасно боится своего старого господина.

— Жаль.

— Чего?

— Что Барилл тут никого не любит.

— Гм… вот что, господин, он-то любит, да его не любят… а где его любят, там он не любит. Он приглянулся Амизе и терпеть ее не может, потому что без ума от Катуальды…

— Которая его терпеть не может?

— Это самое…

— Рассказывай, рассказывай, старина, у меня денежки всегда водятся в изобилии… я — не Фламиний.

— Вижу, что они водятся, эти милые золотые и серебряные рыбки, в твоих сажалках… а на что тебе все это?

— Мое дело — твои деньги.

— И не сказывай, господин; сам я догадываюсь; ты, верно, нашу-то красавицу… приглянулась она тебе?

— Не твое дело.

— Греховодники!

Лентул и старик проговорили в саду чуть не до рассвета.

— Филистимлянин-прокаженный! — воскликнула Мелхола, отперев на заре дверь для стучавшего Лентула, — друг и наперсник Вельзевула! Из какой трущобы ты притащился?!

— Лентул! — вскричал Фламиний, прибежав из другой комнаты в кухню, — где ты пропадал всю ночь?!

— Ох, не спрашивайте! — возразил молодой человек, сбрасывая с себя платье, чтоб переодеться, — Мелхола, ступай за моим платьем!

— Отверженные! — проворчала она уходя, — как завестись деньгам у этих проказников!.. оба купили себе порфировые туники с узорами, заплатили по 500 динариев, проносили их три дня, да и выпачкали в грязи!

Она нашла все нужное для переодеванья, кинула в дверь кухни и ушла другим ходом из дома в кладовую за вином, которое, она знала, непременно потребуют.