Они грустно толковали между собою, мало принимая участия в разговорах и забавах своих многочисленных подруг, резво танцевавших на лужайке сада и угощавшихся без церемоний вином и сластями.

— Я рада, моя милая, — сказала Росция, — что между тобой и твоим мужем не было больших неприятностей по поводу твоего вступления на сцену.

— Деньги помирили нас, — ответила Катуальда, — деньги и Амарилла. Мой муж очень полюбил и ее и мальчика.

Росция засмеялась.

— Да, — продолжала Катуальда, — он говорит, что Амарилла будет хорошей работницей, потому что умнее своего возраста, а Леонида он не узнал. Я уверила его, что приняла ангажемент только для нашей дочери, Гиацинты, которая родилась без него; я была очень ласкова; мы совершенно помирились.

— Если ты увидишь певца…

— Певца?

— То лицо, которое просило нас не называть его иначе даже наедине…

— Ну!

— Скажи ему, что я получила его посылку и письмо.

— Ты с ним переписывалась?

— Да.

— А меня и дочь свою он покинул, как будто забыл о нас.

— Он мне пишет в странных выражениях о каком-то своем товарище, с которым он счастлив.

— А Семпроний?

— В каких отношениях певец к своему патрону насчет наших общих тайн, я ничего не знаю. Не советую и тебе это разведывать. Не наше дело. Я получила драгоценное ожерелье. Если встретишься, передай мою благодарность и скажи, что я молчу обо всем, как прежде, и аккуратно исполняю все просьбы.

Их разговор был прерван странною суматохой между гостьями: в заповедное общество собравшихся нимф проник незваный Фавн.

Дионисия, легкая как птичка, танцевала с тамбурином в руках вместе с подругами под звуки гусель и пение остальных собравшихся. Она громко вскрикнула, выронив тамбурин, и побежала из сада к террасе, на ступенях которой, любуясь своей милой, стоял Афраний в пыльной, дорожной одежде.

— Дионисия, — вскричал молодой человек, — мы больше не расстанемся. Я твой; ты моя; дни счастья наступили; мой отец умер; я — миллионер.

Дионисия упала в его объятия и горько зарыдала, не слушая, никаких утешений. Все собрались вокруг молодой четы.

— Я дам два миллиона твоему дедушке, — продолжал Афраний, — увезу тебя в Афины или в Александрию. Мы будем, мужем и женой. Если тебе будет скучно жить без сцены, я сам пойду для тебя в певцы или танцовщики за границей. Отец умер; я — миллионер.

Дионисия оправилась от первого порыва горя.

— Ты нищий, — сказала она, — никогда не быть тебе миллионером. Отец лишил тебя наследства.

— Ложь!

— Это, к сожалению, истина, — сказала Росция, — мои бедные друзья, одно горе готовит вам Рок в грядущем; не идите против Рока, не плывите против волн житейского моря. Расстаньтесь!..

Она отвела их обоих в сторону от гостей и стала тихо говорить:

— Беги, Афраний!.. беги опять в армию Помпея!.. там твоя единственная гавань спасения; гибель ждет тебя здесь.

— Беги, Афраний! — сказала плачущая Дионисия.

— Вместе с тобой, — ответил юноша.

— Не быть мне твоей никогда! — возразила танцовщица, — дед продал меня ненавистному старому Фламме, который скоро увезет меня в Этрурию и будет держать там в неволе, пока я не надоем ему.

— Бежим вместе!

— Куда же мы бежим без денег?.. ты не привык спать на соломе в шалаше, а я…

— И ты также этого, не хочешь!.. — ревниво вскричал он, рассердившись, — ты не хочешь делить радость и горе с тем, кто любит тебя!..

— Друзья, — сказала Росция, — я охотно помогла бы вам, если б не была уверена, что мои деньги ни к чему не послужат. Дионисия такой же кумир всего Рима, как я, Демофила и другие… такой же кумир, каким некогда была Семпрония-Люцилла. Если Дионисия бежит, то все легионы ее поклонников погонятся за ней на самый край света. Спастись от такой погони можно только смертью.

Если, б ты, Дионисия, могла умереть как Люцилла, я дала бы тебе все, что хочешь; но. ты не Феникс; не возникнешь ты, моя легкая астрильда, из своего пепла; твой костер сожжет тебя. И ты, и твой Афраний, вы оба легкомысленные простаки, не могущие ломать стены перьями и переплывать моря на соломинках. Ваша грудь не вынесет огненных перунов Рока. Для вас возможно счастье только в старости, когда пронесутся над. вами все бури жизни. Расстаньтесь и ждите лучших времен терпеливо.

— Нет! — вскричал Афраний, не вразумленный словами умной актрисы, а только подзадоренный на подвиги любви, — нет!.. я вырву тебя, Дионисия, из когтей твоих тиранов, или умру!

— Беги, Афраний, в эту же ночь из Рима!.. — мрачно сказала Росция, — я не выдаю тайн, доверенных мне, но ты погибнешь, если ночуешь в Риме. Это все, что я могу тебе сказать.

— Беги, Афраний!.. беги, мой милый! — вскричала Дионисия.

— Вместе с тобой, — ответил он.

Все убеждения, были напрасны; Афраний убежал из дома актрисы с новыми. клятвами вырвать из неволи свою возлюбленную, оттягав наследство у мачехи.

Дело, начатое не с того конца, привело к самому неожиданному результату.

Появившись, точно грозный призрак, неожиданно перед взорами своей мачехи, легкомысленный юноша, не видя в порыве злобы, кто сидит еще — в комнате, кроме ненавистной ему Орестиллы, осыпал ее самыми язвительными упреками и угрозами, говоря, что завещание его отца подложно, он это докажет и т.п.

Этот монолог был прерван молодым Курием, который кинулся к другу и, зажав ему рот, шепнул:

— Молчи!.. молчи!.. ты погиб!.. ты давно записан в проскрипции… я один могу спасти тебя…

Оглянувшись, Афраний увидел Лентула и Катилину, сидевших в углу на диване, перешептываясь между собой.

— Мы ничего не слушали, что говорил молодой человек в порыве гнева и нетерпения, — сказал Катилина ласково, — высказывай, дорогой Афраний, все, что чувствуешь!.. твой гнев справедлив вполне… Орестилла обязана поделиться с тобой наследством.

— Никогда! — прервала злобная женщина, — твои ли слова я слышу, мой искуситель?!

— Ты поделишься, если я велю, — прервал злодей.

— Ты хочешь меня обидеть! — вскричала Орестилла, готовая заплакать.

— Половина наследства твоя, — сказал. Катилина Афранию, — десять. миллионов и вилла в Этрурии. Ты превосходный молодой человек; из тебя в будущем выйдет герой; я понимаю людей. Но за услугу я попрошу у тебя тоже маленькой услуги.

— Чего хотите вы все от меня? — спросил юноша, ошеломленный нежданными обещаниями.

— Соглашайся теперь на все, — шепнул ему Курий.

— Пустяков, — сказал Катилина, — Курий объяснит тебе, в чем дело.

Курий увел Афрания с собой на улицу через час после его разговора с Катилиной.

Подходя к храму Весты, он. сказал ему:

— Не перепутай же моих советов; когда кончишь, беги сюда; к северным воротам; у южных тебя будут ждать убийцы.

Кто эта весталка?

— Не знаю.

— Чем она и кого оскорбила?

— И того не знаю. Меня выбрали на это дело, потому что это вовсе не опасно ни для кого.

— А для чести весталки?

— Ее хотят только напугать… это какая-то месть легкомысленной особе. Завтра ты непременно потребуй вексель на всю обещанную половину наследства; тебе его дадут, будучи уверены, что ты погибнешь, потому что надзор за тобой вверен мне. Я исполню все, что мне вверено, кроме последнего: не убью тебя, потому что ты не пойдешь ко мне, а выйдешь невредимо в другие ворота. Тогда беги с твоим векселем, прямо в Остию и плыви на первом отходящем корабле, куда бы ни пришлось. Я был тебе другом прежде; другом и буду всегда.

Друзья расстались: один, уверенный, что все теперь стало его: десять миллионов и танцовщица; другой, — что спас товарища от верной гибели. Ни одному из них не пришла в голову догадка, что Катилина, по уходе их, переговорил с Лентулом еще раз о затеянных злодействах, изменив весь план их.

Великий Понтифекс Лициний был человеком очень строгих правил, справедливым, честным и усердным к исполнению своих обязанностей. Покушение Цетега на его жизнь в первый раз не удалось; когда наемный бандит, заменивший злого, но трусливого заговорщика, ударил Лициния сзади кинжалом, крепкий старик, носивший под одеждой кольчугу, даже не пошатнулся.