Однажды Люцилла, спрятав двух рабынь в кусты, дожидалась таким образом за ручьем своего патрона; но Сервилию на этот раз почему-то не захотелось идти в эту сторону; старик предпочел, пользуясь лунной ночью, заглянуть в свой виноградник, чтобы проверить бдительность сторожа, вместо того, чтобы говорить с призраком своей умершей милой.

Люцилла просидела у ручья до самой зари и соскучилась. Она запела песню, сочиненную ею под влиянием обстановки ее новой жизни.

Кончив песню, Люцилла услышала шорох в кустах. Кустарник раздвинулся, но вместо ожидаемого Сервилия взору красавицы явился прекрасный незнакомец.

Это был молодой человек лет 30, одетый в бедную, холщовую, короткую тунику. Густые, как уголь черные волосы довольно длинными кудрями висели с его головы, перехваченные ременным обручем. Густые, длинные усы придавали его привлекательному лицу выражение плутоватости и насмешливости. Большие черные глаза странно искрились, когда он взглянул на трех девушек, сидевших у ручья. Обнаженные по локоть грубые руки выказывали сильные мускулы, а высокий рост придавал всей его фигуре вид настоящего богатыря.

Это была красота и привлекательная правильностью в чертах лица и в то же время отталкивающая выражением насмешливости. Взглянув на него и встретившись глазами с этим диким, смелым и насмешливым взором, всякий мог почувствовать сознание своей слабости тела и духа в сравнении с ним.

— Хорошо богатой да свободной госпоже распевать тут о лирах и зефирах, — бесцеремонно выразился брюнет, — не ведаешь ты песен о кровавой мести врагам, песен о печали, сосущей сердце, о злобе, клокочущей, как лава, о жгучей, непримиримой вражде… ха, ха, ха!

Засмеявшись, он хотел пройти мимо.

— Кто ты? — спросила Люцилла, — я тебя никогда прежде не видела в здешних местах.

— Знай себя и довольно с тебя, сказал мудрец Хилон, — ответил незнакомец еще насмешливее.

— Ты из ученых! — удивилась Люцилла.

— Ха, ха, ха!.. из ученых!.. парит орел под небесами, а его посадят в курятник, как петуха, и выучат петь кукареку или запрут в клетку, как попугая, и велят говорить: добрый господин, я люблю тебя, — хоть бы этот господин и не кормил его по два, по три дня… ха, ха, ха!.. всяко на свете бывает… Эх, госпожа!.. не сидеть бы тебе тут одной с этими двумя пигалицами!

— Ты шутник!.. кто ж ты?

— Что ж тебе за дело до меня? Могу я тебе сказать, что я жид из фламиниевской усадьбы; удовольствуешься этим ответом?

— Нет, не удовольствуюсь, потому что у тебя не еврейский акцент. Послушай, молодой человек, я вижу, что ты умен и весел, поговори со мною о чем-нибудь приятном!.. ужасно скучно жить среди здешних простаков или грубиянов.

— Поговорить о приятном… ха, ха, ха!.. а что, если я свистну, выскочат из-за кустов десятеро таких же молодцов, как я, подхватят тебя с обеими пигалицами… цап!.. и на мышиную лодку!.. приятный это будет разговор?

— Ты меня пугаешь, но я не трусиха. Разве ты корсар?

— А ты бы этого не хотела?

— Ты говоришь уклончиво, возбуждая мое любопытство.

— Любопытство — самая несчастная из страстей человеческих. Из любопытства человек бросает кости и делается игроком, из любопытства узнать чужие ощущения человек в первый раз напивается и делается пьяницей, из любопытства человек лезет на чужой корабль и попадает на мышиную лодку разбойников. Любопытство — самая дурная страсть.

— Ты говоришь со мною наставническим тоном, как говорит педагог с учениками. Неужели ты будешь так невежлив, что не уделишь мне часа из твоего досуга?

— У рабов досуга нет.

Горестно прозвучала эта последняя фраза в устах красавца, и в ней слышался прежний сарказм.

— Нет досуга у рабов жестокого господина, — ответила Люцилла, — но слуга хорошего всегда имеет время отдыха.

— Этого благополучия мне не досталось в удел.

— Твой господин жесток?

— У меня нет господина, ха, ха, ха!

— Ты себе противоречишь.

— Возбуждая еще больше твое любопытство?

— Сознаюсь, что так.

— Господин у меня был, да за Стикс уплыл.

— Умер?

— Вот эта правая рука промахов не дает… бац! — и кончено!.. поняла?

— Ты убил его? — спросила Люцилла, невольно бледнея пред взором огненных глаз, устремленных на нее.

— Он меня бил, а я его убил. Ха, ха, ха!

— Чему же ты смеешься?

— Смеюсь я, госпожа, горьким смехом растерзанного сердца. Я не могу плакать, потому что уж давно выплакал все мои слезы.

— Я богата, свободна и счастлива; это правда; но моему сердцу не чужды бедствия других. Если я могу утешить, уделив тебе…

— Монету из твоей неистощимой казны? ха, ха, ха!.. плохое утешение деньги!

— А доброе слово, совет, сочувствие?

— Ничего не надо тому, у кого есть меткая рука и хитрый ум.

— Но ты убийца; ты…

— Подлежу казни?.. эх, госпожа!.. господина я убил и под суд не попал.

— Как?

— Бежал да продался добровольно в гладиаторы, покуда не продали насильно для растерзания на арене львом или медведем.

— А если тебя найдут и узнают обвинители?

— Нашли они меня, и узнали, и рукоплескали мне вместе со всею публикой. У меня есть защитник, красноречивее самого Цицерона.

— Кто?

— Весь Рим.

— Но как же ты попал сюда из цирка?

— Попал посредством корабля да пары ног.

— Я не о том спрашиваю. Как тебя отпустили?

— На честное слово. Прощай, госпожа!.. нет мне досуга, как твоим рабыням.

— Еще один вопрос: — ты мне показался ученым, а выходит…

— Что я каменотес из капуанской каменоломни, убийца и гладиатор. Ха, ха, ха!.. Сними с дерева сочную кору, обруби его ветви, высуши — и выйдет сухое бревно, возьми хорошего человека, задави в нем все благородные порывы молодой души, брось его в омут вместе с разбойниками — и выйдет Аминандр-спартанец, Меткая Рука.

— Аминандр! — повторила Люцилла с удивлением, но незнакомца-гладиатора уже не было перед ней; он точно исчез или провалился в землю.

Красавице стало теперь понятно, как и зачем попал сюда этот человек. Никогда не видев его, она давно его знала из рассказов соседей. Она знала, что он вместе с другими любопытными юношами был заманен на корабль корсарами, явившимися под видом купцов на остров Делос, куда молодые греки ездили на веселое богомолье в храм Аполлона, был заманен, увезен и продан в рабство Аврелию Котте, который сделал из него учителя своих детей, а потом продал его в каменоломню только потому, что он был силен и за него дали хорошую цену. Люцилла знала, что у Амина ядра была в этих местах жена, прачка помещика Вариния, прекрасная и умная Хризида.

Это объясняло присутствие силача в этих местах; он шел от морского берега к усадьбе Вариния, чтоб навестить жену.

— Меткая рука! — сказала Люцилла в раздумье, — кто обпрется на меткую руку этого честного, несчастного человека, тому нечего бояться упасть на жизненном пути.

— Рамес — его друг, — заметила Лида.

— Знаю, — ответила Люцилла, — знаю я и то, что принудило его совершить злодеяние. Жестокость ожесточает самые нежные сердца. О Лида, Лида!.. мое сердце никто никогда не ожесточал, а оно неспособно быть нежным. Почему так?

— Потому что ты не любила, госпожа.