Люцилла окружила свою личность такою непроницаемой скрытностью, что Сервилий даже не мог решить и того, образована она или полная невежда; красавица не удостаивала его ни разу умной беседой, поняв, что такая беседа поведет только к раздору.

Люцилла жила в деревне изо дня в день однообразно, без всяких развлечений. Этот первый месяц показался ей десятью годами. Она поневоле начала шалить, делая то, что было наиболее неприятно ее патрону. Заметив, что Сервилий иногда гуляет по саду ночью при лунном свете, Люцилла стала украдкой ускользать из дома по ночам, подстерегать добродушного простака в роще и, надев фантастический костюм, пугала его, разыгрывая роль привидения.

У нее развилась, прежде не замечаемая, страсть ко всевозможным гримировкам и маскарадам. Назначив пять рабынь зрительницами, скучающая причудница разыгрывала с другими пятью разные смешные фарсы с пением, музыкой и пляской: нагородив из мебели и одежды род декораций, Люцилла перекрашивала свои белокурые волосы в черный цвет сажею, а черноволосых рабынь превращала в седых посредством муки, и дурачилась таким образом по нескольку часов сряду.

Ее веселость расположила к ней сердца всей прислуги, а щедрость сделала ее положительно госпожой всего дома.

Сервилий гневался на проделки своей приемной дочери, но наконец махнул рукою, не будучи в силах одолеть неукротимую.

Хуже всего для старого добряка была мысль о том, что Люцилла развращает его дворню, с этих пор впервые узнавшую, что такое подачки и гонорары. В доме завелись плутни, каких прежде не было; все пошло кверху дном; Сервилий застал своего любимца, молодого Рамеса, в сенях вместе с Лидой, которой он нашептывал всякий вздор. Старик ужаснулся, выдрал за уши болтуна, но исправить его не мог. В другой раз он его застал в комнате Люциллы; молодой человек учился там играть на лютне и лире при хохоте девушек, сопровождавших всякую его ошибку насмешками.

Ни длинные нотации и проповеди, ни наказания не вели ни к чему. Слуги, и молодые и старые, мужчины и женщины, — все стали на сторону Люциллы.

Не довольствуясь своею роскошною ванной, неукротимая стала ходить купаться в чистый, неглубокий ручей, протекавший в роще и составлявший границу владений Кая Сервилия от владений его соседа. Эти купанья были только предлогом, а в сущности Люцилла бегала туда по пяти раз в день, надеясь встретить там Фламиния, но дни шли за днями, а прекрасный сосед не ехал в деревню. Люцилла не теряла надежды; ей полюбилось сидеть в этой глухой части парка, где она сама сплела сеть и ловила рыбу в ручье, варила ее там и жарила, угощая своих милых прислужниц.

Дикая и насмешливая с детства, Люцилла теперь окончательно сделалась эгоисткой, мучительницей не только своего патрона, но и всех его знакомых, потешаясь над ними, как ей хотелось, за неимением лучшего общества. Больше всего ей нравилось то, что мнения о ней соседей были несогласные. Сервилий считал ее за безнравственную столичную кокетку, ничего не умеющую делать иного, кроме придумывания забав. Его друг, Аврелий Котта, напротив, видел в ней особу практическую, обещающую в будущем превосходную хозяйку. Этот старый вдовец после трех свиданий влюбился в Люциллу так безумно, как только может влюбиться старый тоскующий провинциал, избалованный всеобщим уважением и покорностью всем его причудам, покорностью, вынужденной от рабов страхом, а от свободных — весом его общественного положения. Мелкопоместные пахари боялись Люциллы, потому что она выдавала себя за волшебницу, одурачивая простаков на все манеры. Любовь Аврелия Котты, маскарады с рабынями, проделки с Сервилием по ночам в роли привидения, страх пахарей перед мнимым волшебством — все это красавице скоро наскучило. Через два следующие месяца Люцилла опять решила, что здесь скучно и надо придумать новую забаву.

Она посылала рабынь разведать, кто живет в доме Фламиния, и узнала, что там живут теперь только пятеро невольников-сторожей, принадлежащих еврею Натану, которому заложена усадьба.

Скучая о столичной жизни, Люцилла, однако, нашла прелесть в уединенном житье-бытье; ей понравилась свобода жизни среди рощ и полей в обществе ее покорных девушек. Люцилла, даже скучая, умела примениться к этой новой обстановке, умела даже найти себе человека, с которым могла не бесплодно делиться своим образованием. Это был молодой Ромес. Видя взаимную любовь его и Лиды, она решила, что выкупит его у господина, чтоб составить их взаимное счастье, когда приедет домой ее отец из Испании. Это еще больше привязало к ней симпатии молодого невольника.

Люцилла желала встретить Фламиния, но это желание вовсе не было жгучим нетерпением влюбленного сердца. Фламиний по-прежнему был для красавицы только странною загадкой, которую она задумала решить во что бы то ни стало, и чем больше было препятствий, тем непреклоннее было это желание.

Правда ли, что Фламиний не оскорбил ее, потому что полюбил, как уверяла Росция, или потому, что побоялся ее отца, как уверял этот последний? Это была покуда неразрешимая, но заманчивая шарада. Не доверяя вполне ни отцу, ни Росции, Люцилла, однако, чаще склонялась на сторону актрисы, вспоминая не без удовольствия восторг и робость своего избавителя. Ее досужее воображение часто играло таким образом «в любит не любит», не причиняя ей ни малейших страданий. Она знала, что Фламиний женат, знала, что он развелся с женою, знала от Росции и причины всего этого.

Я его люблю… он мой избранник… он или никто — эти слова были ею сказаны отцу только затем, чтоб подразнить его. Минутная вспышка чего-то, похожего на любовь, погасла в холодном сердце Люциллы так же быстро, как вспыхнула. Для Люциллы не существовало никаких увлечений. Видя любовь своей рабыни Лиды, взаимную и счастливую, видя не совсем удачную привязанность Амизы к невольнику Аврелия Котты, видевши и прежде, в Риме, много раз нечто подобное, Люцилла иногда задавала себе роковой вопрос: может ли случиться и с нею что-нибудь такое? Может ли ее каменное сердце кого-нибудь полюбить до увлечения, и могут ли быть когда-нибудь печали и бедствия при таком несметном богатстве, каким обладал ее отец? Она относилась к своему будущему, как и ко всему на свете, как-то скептически, не говоря ни да, ни нет.

Бывали минуты, когда никакая деятельность не в силах была заглушить вопля этого молодого сердца, заброшенного из веселой столицы в глушь, это кипучее сердце жаждало себе разнообразных приключений, рвалось, как птица из клетки, на простор и свободу. Сердцу вторил ум, требовавший работы мысли, упражнения для талантов, глохнувших вдали от всякой арены.

Играя с Сервилием в привидения, Люцилла случайно выведала тайну старого холостяка.

Пользуясь ночным туманом, красавица подстерегла старика у пограничного ручья. Одетая с ног до головы в белое, она, издавая тихие стоны, звала:

— Сервилий! Сервилий!

Старик, с наивностью ребенка веривший во все чудесное, задрожал, упал на колена, и залепетал:

— Рубеллия!

— Не прикасайся!

— Дерзну ли, чистый дух, оскорбить тебя?.. нет, нет!.. мир тебе, страдалица!

Он любил мать Фламиния. Это открытие и заинтересовало и рассмешило Люциллу.

С этих пор она перестала одеваться пугалами, бросаясь с визгом вслед за убегавшим простаком; ей понравилась роль Рубеллии.

— Сервилий, ты никого не любил после моей смерти? — спросила она старика.

— Рубеллия, долго жил я, тоскуя о тебе, но… во мне бьется сердце живого человека… я люблю.

— Кого? — спросила мнимая покойница.

— Я люблю девушку, похожую на тебя чистотой души… я люблю Аврелию, дочь моего соседа. Благослови мое счастье!

Он плакал, стоя на коленах, пока Люцилла не ушла за ручей.

Старик влюблен. Это заинтересовало и рассмешило Люциллу больше прежнего. Она начала над ним издеваться днем посредством разных намеков. То ей снились сны на эту тему, то она слышала таинственные голоса, то еще что-нибудь подобное изобреталось к досаде и мучению доброго простака. Ночью она выходила к ручью всякий раз, когда Рамес, знавший обо всех этих штуках, докладывал ей, что господин ушел в сад.