— Явится, явится сейчас, — уклончиво ответил скряга, — послушай, друг Фламма, пение дедушки Диона.

Старик взглянул на танцовщицу, сидевшую подле своего деда, и позабыл о фалернском.

— Если прекрасная Дионисия позволит мне сесть подле нее, я охотно буду не только слушать, но и вторить ее деду.

Он уселся подле танцовщицы и взял бесцеремонно ее руку в свою.

Старый Дион, бывший когда-то певцом, любил вспоминать в гостях былое времечко, на веки минувшее, и, выпив первую кратеру, говорил длинную речь в похвалу хозяина, хозяйки, повара, посуды и т. д. до самых последних мелочей в доме; выпив вторую кратеру, он затягивал дребезжащим голосом священный гимн, приличный случаю; после третьей кратеры, — садился на свое место и, склонясь на подушку ложа или откинувшись на спинку кресла, засыпал безмятежным сном старческого детства, чем ловко пользовалась его бойкая внучка.

Он уже выпил вторую кратеру и, откашлявшись, приготовился петь.

Лентул соскучился сидеть без ушедшего Фламмы и тоже подошел к этой группе.

Выпрямившись, насколько позволяла старость, Дион затянул:

— И проигра-ал! — подтянул Лентул у самого уха старого певца.

— Молодой человек, не сбивай меня! — с досадой сказал Дион и снова затянул:

— Безрассудный! — подтянули Фламма и Лентул. Старик опять сбился. Все засмеялись.

— Когда? — шепнул Марк Афраний танцовщице, покинув своих игравших друзей и также подойдя.

— Скоро будет дождь, — сказала танцовщица, обращаясь к Фламме, но Афраний хорошо знал, что это был ответ на его слова.

— Почему ты думаешь, небо ясно, — сказал Фламма.

— В голубой комнате, что подле спальни Орестиллы, есть окно… я видела тучи, — ответила Дионисия рассеянно. Это было сказано опять Афранию, а не старику.

— Дождя не будет; успокойся, наша птичка! — сказал Фламма.

— Кай Фламиний, подпевай же моему дедушке!

Фламма стал подпевать, сбивая певца к общему смеху.

— Я завтра еду, — шепнул молодой Афраний.

— Куда? — спросила Дионисия, не глядя на него.

— На Восток.

— Зачем?

— После скажу.

Дион, пропевши священный миф о том, как Феб-Аполлон наградил Мидаса за его вызов состязаться с ним в пении ослиными ушами, хотел выпить свою третью кратеру, но Фламма успел осушить ее прежде зазевавшегося певца.

Все хохотали; старик внутренне злился, но не выказывал этого, довольный возможностью знакомства со знатными людьми.

Ему дали выпить: он сел и заснул.

— Сделаем превращение! — сказал Лентул и побежал в комнаты Орестиллы; скоро он вернулся, принеся огромную пачку козьей шерсти, сшитой на скорую руку в виде чего-то, похожего на парик. Нахлобучив это на голову сонного актера поверх его черного парика, весельчак наклеил ему длинную бороду из той же шерсти. Старик не очнулся. Все смеялись, предвкушая наслаждение сценой, которая произойдет после его пробуждения.

— Кай Фламиний, поиграй на мое счастье, — сказала Дионисия своему поклоннику.

— Твой взор заставит меня проиграть, а не выиграть, — возразил старик.

— А я уверена, что будет напротив.

— Попробуем.

Старик уселся играть с Лентулом в кости.

Дионисия ловко сумела вовлечь его в интерес игрою; старик увлекся и даже не заметил, как его нимфа ускользнула из комнаты.

Фульвия пошла за ней. Обеим было тяжело; обе имели многое, чем поделиться. Они, обнявшись, прошли на половину Орестиллы и уселись на диван в голубой комнате, поджидая Марка Афрания.

— Навязчивые ласки Фламмы невыносимы! — воскликнула танцовщица, чуть не плача.

— Милая!.. я понимаю, как ты страдаешь.

— Я не могу дольше так жить!.. мой дед, напиваясь в гостях, дома не пьет ни капли; никакой Аргус не мог бы сторожить лучше его каждый мой шаг!.. Марк обещал мне увезти меня: он меня увезет из моей тюрьмы; я разорву мои цепи.

— А твоя слава на сцене?

— Ах, Фульвия!.. пропадай все!.. я бегу за ним в армию, буду жить где-нибудь в маленьком городке, питаясь моими трудами, он будет приезжать ко мне из лагеря… славно будет!

— Дионисия, пять лет тому назад и я сказала то же самое, — пойду за Курием, хоть в пастушью хижину! И я пошла.

Два миллиона взяла я с собой, а теперь… растаяли эти деньга, как снег на горах. Что нас скоро ждет, я не знаю, и боюсь вперед знать.

— Мое искусство даст мне новые деньги, — гордо возразила танцовщица.

— Разве за искусство платят танцовщице, друг мой? платят ей за ее красоту и снисходительность к поклонникам. На краю света для тебя найдется другой Фламиний Фламма и будет надоедать и преследовать тебя. Тернистый путь дает жизнь влюбленным!.. мои мученья уже начинаются.

— Курий разлюбил тебя?

— О, нет! — вздохнула Фульвия. — наша любовь никогда не охладеет. Есть нечто, чего я еще не поняла, но боюсь… Бедность?

— Хуже. Против бедности мы уже приняли меры, променяв наш огромный дом на уютную квартирку на Авентине. Слуг продали, кроме троих; продали и лошадей. У нас осталось кое-что, дающее возможность если не избежать разорения, то отсрочить его, а тем временем мы что-нибудь придумаем…

Фульвия и Курий в последний год каждый день решались поутру что-нибудь придумать для избежания грозящей нищеты; ночь наступала, но легкомысленные головы влюбленных ничего не придумывали, откладывая это до завтра.

— Что же тебя пугает? — спросила Дионисия.

— Есть человек… везде я его вижу, куда бы ни пошла; в лавку ли зайду, он там; в храме ли помолюсь, — он очутится сзади меня, в театре ли сяду, — увижу его вблизи. Он везде, как тень, ходит за мной. Его взор жжет мою душу; его голос я слышу, даже оставшись одна. Никуда нельзя от него скрыться; никто и ничто не спасет от него избранную жертву.

— Катилина?

— Да.

— Ты скажи об этом Орестилле.

— Я говорила; она на меня рассердилась за несправедливые подозрения.

— Скажи Семпронии.

— Говорила… она захохотала.

— Фульвия, обе мы несчастны. Бежим вместе!..

— Куда бежать, Дионисия? враги везде нас найдут.

Осторожные шаги прервали беседу подруг. В комнату вошел Марк Афраний.

— Дионисия!.. два слова! — сказал молодой человек, севши подле танцовщицы, — я боюсь долго разговаривать с тобой; моя мачеха следит за мной, а за тобой — Фламма.

— Я сумела вовлечь старика в азартную игру; от Лентула нельзя скоро отделаться. Орестилла и Семпрония заняты ожиданием пробуждения моего замаскированного дедушки. Будь покоен, милый Марк!

— Я поступил в армию Помпея и уезжаю завтра.

— Когда ты успел?.. вдруг… никому не сказавши…

— Я старался это скрыть, чтобы враги не расстроили моих планов. Я хочу порвать всякую связь с компанией этих отчаянных злодеев, — игроков, пьяниц, расточителей, убийц; они увлекли меня и заставили растратить все мое наследство после матери; они сделали меня таким образом рабом моего скряги-отца. Я не могу жить в этом доме: я задыхаюсь в этой атмосфере всяких низостей и несправедливостей.

— Марк, возьми меня с собой, увези!

— Милая, куда же я тебя увезу? взяв тебя, я возьму и все легионы моих врагов, которые погонятся за мною из мести. Я дождусь смерти моего отца: тогда мы будем счастливы.

— Но Фламма…

— Употребляй все хитрости, чтобы обмануть его и твоего Аргуса-деда, но… лишь бы твое сердце не изменило мне!

— Прощай, Марк!

— Прощай!

Они простились, зная, что больше не удастся им переговорить во всю ночь.

В зале все смеялись на проснувшегося Диона, несколько минут недоумевавшего, каким образом у него выросла борода на бритом подбородке.

— Мой добрый, благородный друг, не выпить ли нам еще? — беспрестанно спрашивал Фламма Лентула.

— Отчего не выпить? — отвечал тот и обыграл его.