Курий, не слушая, толковал шепотом с Мел халой; Фламиний горько плакал; стыд быть проданным в рабство после той роскоши, в какой он жил, и после завидной чести быть супругом первой красавицы, — этот стыд и жег и леденил его сердце. Слова песни странно совпали со всей его судьбой, как будто богатырь нарочно, зная, кто перед ним находится, спел этот романс.
— Хорошо ли я пою, господин плебей? — спросил Аминандр.
— Хорошо, очень хорошо, — равнодушно ответил Курий, желая отвязаться, — непременно рекомендую тебя моим знакомым.
Но отвязаться от Меткой Руки, когда он находился в настроении говорливости, не было возможности.
— Я брожу, господин, из города в город, — продолжал он, — пою на свадьбах, и похоронах… ха, ха, ха!.. случается, что и сам сватаю, ха, ха, ха!..
— Знаю, знаю, — сказал Курий.
— И сам хороню, ха, ха, ха!.. хороню и следы все.
— Знаю и это.
— А это кто с тобою? нищий.
— Я — раб моего господина, — сказал Фламиний.
— Кто твой господин?
Аминандр вопросительно и сурово взглянул на Мелхолу; еврейка вздрогнула от этого взгляда и сказала, стараясь казаться спокойной: — У тебя, Меткая Рука, много знакомых; нет ли желающего купить невольника? я дам тебе за труды.
— Был у меня покупщик недавно, только очень капризный, заладил: купи ему именно того, а не другого… разве ты это умела сделать? один был ответ: не продажный.
— Я продам дешево этого человека, — сказал Курий.
— А за сколько? я, может быть, его куплю, если он не дорог, чтоб перепродать с выгодой… ухитрюсь простака найти. Эх, господин плебей!.. как вас, богатых, обманывают!.. слепых вам сбывают вместо зрячих; дураков вместо мудрецов продают. Вот меня так уж ты не обманешь. Этот раб молод?
— Ему 22 года, — сказал Курий.
— Вот и неправда!.. он гораздо старше; ему не меньше 26 лет: А зачем ты продаешь-то его не на рынке?
— По знакомству уладить дело хотел.
— Опять ложь!.. если б это было не здесь, а там… в пере-. улочке… я бы тебя за это бац!.. лютню мою вдребезги разбил бы об твою голову. Простился бы ты с невольником, потому что он не твой, а украденный. Отвел бы я его в претуру, а оттуда к настоящему господину назад, и получил бы награду. Нашел ты время дела улаживать, — чуть не в самую полночь!.. ха, ха, ха!
— Днем я не имею досуга.
— Ну, ладно. Это твое дело. Он ранен в правую руку; верно, драчун?
— Нет, господин покупщик, — ответил Курий, переходя в лесть, — он честный и смирный человек.
— А вот я посмотрю его хорошенько и поговорю с ним; тогда и решим торг. Никто тебе не заплатит дороже меня.
Фламиний подумал, что настала его последняя минута; гладиатор вглядится в его лицо, узнает его и убьет по поручению Семпрония.
Аминандр поглядел на него пристально и усмехнулся, но не узнал его.
— Если он годится, не пожалею даже сотни, — сказал он.
— Сотни? — повторил Курий, — я хотел бы получить тысячу.
— За раненого-то? ха, ха, ха!.. говори уж прямо миллион!.. ступай с ним на рынок и толкись целый месяц, если он не украденный; Помпей с Востока теперь целые толпы прислал этого товара. А если это не твой человек, то лучше меня покупщика тебе не найти. Я сбуду его на юг, и никто его там не найдет, никаких улик не будет.
Аминандр снял перевязку с руки Фламиния и стал осматривать его рану, грубо повертывая руку, как покупатель повертывает всякий товар.
— Никогда богатые своего добра не берегут, — ворчал он. сердито, — мой опытный глаз, Совиный Глаз видит и теперь, в темноте, всю историю этой раны. Оцарапал бедняка кто-то в шутку. Займись господин его лечением, как следовало, — мог бы он теперь сундуки да камни таскать. Нет, никто им не занялся; ему не дали ни отдохнуть, ни вылечиться. От царапины произошла болезнь, изнурительная лихорадка, которую придется долго лечить. С цены, господин плебей, надо сделать скидку за то время, которое этот человек проведет, ничего не работая. Разочтем же все толком! Ты запросил тысячу. Я даю тебе тысячу, но удерживаю из нее сотню за его даровой корм. Я даю тебе 900 сестерций.
Он дернул Фламиния за руку.
— Больно?
— Нет, господин.
— Лжешь! у тебя даже слезы выступили. Теперь вздохни.
Он вздохнул.
— Слышишь, как он дышит? — он на гору не взлезет.
Он ударил Фламиния ладонью по груди и спросил: — Больно?
— Нет, господин.
— Опять лжешь!.. если б я уж заплатил за тебя, то… бац тебя по голове!.. хоть и не сказал бы сразу прощай. Я даю тебе, господин плебей, 900 сестерций, но за слабость груди удерживаю сотню. Я даю тебе 800. Как зовут твоего невольника?
— Его зовут Нарцисс.
— Нарцисс-себялюбец, ха, ха, ха!.. иди, Нарцисс, в тот угол.
Фламиний пошел.
— Видишь, как он идет без всякой ноши, точно сундук на плечах тащит. Он плетется, как утка, вперевалку; он двух миль не пройдет. Беги, Нарцисс, бегом вон туда!
Это исполнено.
— Видишь, господин плебей? — он уже задохся. Я даю тебе охотно 800 сестерций, но из них удерживаю сотню за слабость его ног. Я даю тебе охотно 700 сестерций. Сядь, Нарцисс, на пол… так… теперь быстро вскочи!.. так. Поди сюда и гляди мне в лицо. Ты галл? у тебя голубые глаза.
— Галл.
— Опять лжешь!.. галлы очень хитры и веселы, хоть и большие драчуны, а ты лгать хорошо не умеешь и глядишь, точно к смерти приговоренный. Ты умеешь петь?
— Умею.
— Пой, что умеешь.
— Воспойте Аврору, подругу Астрея, Румяную деву, богиню утра, — затянул Фламиний дрожащим голосом и закашлялся.
— Слышишь, господин плебей? он поет, как флейта, лежавшая два года в мусорной куче. Я даю тебе очень охотно 700 сестерций, но из них удерживаю за лечение его горла сотню; я даю тебе, господин плебей, очень охотно 600 сестерций. Играть умеешь?
— Умею.
— Возьми мою лютню и играй… так… довольно… слышишь, господин плебей, как он фальшивит? у него обе руки дрожат. Я даю тебе чрезвычайно охотно 600 сестерций, но из них удерживаю сотню за слабость его пальцев. Я дал бы тебе, господин плебей, чрезвычайно охотно 500 сестерций, да их у меня нет, к нашему общему горю.
Фламиний, подвергнутый ужасной пытке этого унизительного экзамена, заплакал, не удерживаясь.
— Зачем ты, господин, меня так мучил, если не хотел купить?! — сказал он.
— Купить-то я тебя хочу, мой дорогой краденый товар, только не за такую цену. Бери, господин плебей, полтораста.
— Не сходно, — возразил Курий.
Он пошептался с Мелхолой и сказал:
— Триста давай.
— Полтораста.
— Надбавь, господин покупщик; я человек бедный.
— На бедность, пожалуй, прибавлю… двести и кончено, и то если в сумке найдутся.
Он порылся в сумке и воскликнул:
— Вот горе-то!.. эх, Нарцисс-себялюбец!.. ты мне полюбился, а купить тебя не могу. Двух сотен нет у меня.
— Ты, я догадался, только смеешься над нами, — сказал Курий, — я знаю тебя, Меткая Рука; я знаю, что ты за человек. Я найду выгодную работу твоей меткой руке, если ты останешься хоть один день в Риме.
— Кинжалом работать?
— За хорошую плату.
— Промаха не дам. Только двух сотен у меня нет.
— Не верится, Меткая Рука!
— Были, да улетели, как и у тебя, Курий.
— Ты помнишь меня и мое имя?!
— Помню.
— И Нарцисса узнал?
— Всех твоих Нарциссов, Гиацинтов, Бариллов не могу знать. Были они у тебя когда-то собственные, а теперь есть только один; и тот не твой. Нужны тебе деньги, я вижу по твоему лицу, нужны… ох как нужны!.. а взять-то их ниоткуда не можешь. Пригрозил ты этому несчастному кучеру или привратнику лютой смертью, — вот он и пошел за тобой. Были бы у тебя, Курий, деньги всегда, если б ты… эх, господин плебей!.. бери 190, только и имею.
— Я доплачу десяток, если тебе полюбился этот человек; после отдашь, когда заработаешь, — сказала Мелхола.
Курий получил 200 сестерций (10 руб.) с глубоким вздохом.
— Даст слепой случай глупцу деньги, — сказал Аминандр, — а куда он их употребит? на благо несчастных? — нет, потому что равнодушно глядит и слушает, как вокруг него люди стонут в лохмотьях на голых камнях под дождем. На удовольствия? — нет, потому что у него постоянно голова невыносимо болит от пьянства и бессонницы. Куда он их употребит? куда в один год разбросает? — сам не знает, куда. Сам не может дать себе отчета, как он повиснет на волоске над бездной, как потом упадет в нее, не приняв ни от кого руки помощи, если вздумают ее протянуть. Клеветой платит глупец за хвалу; изменой — за преданность; гибелью — за помощь! Прощай, Курий!.. мы еще увидимся.
