Он уехал.

Накрыв покойника чистой простыней, все вышли из его комнаты, завесив окна в ней. Огонь на очаге кухни погасили, решив стряпать над костром в амбаре.

Была уже полночь. Нобильор не мог привезти из Неаполя жрецов-погребателей раньше следующего утра или даже вечера. Никто не думал о сне; Аврелия сидела в кухне среди своих слуг. Все тихо разговаривали о покойнике и своей будущей участи.

— Мы забыли о самом необходимом, — сказала Эвноя, — повесить кипарисные ветви над парадным крыльцом. Сбегай, Катуальда, — тебе теперь нечего делать, — наломай кипарису.

Галлиянка ушла в сад, но скоро вернулась испуганная.

— Бабушка Эвноя, — шепнула она кухарке, — за холмом-то яркое зарево, как будто у нас пожар.

— Глупа ты, девушка!.. да это, может быть, месяц всходит.

— Ох, не месяц!.. не месяц!..

— Разбойники? — вскричала Аврелия, задрожав.

Катуальда бросилась к испуганной девушке и крепко обняла ее.

— Аврелия… милая… дорогая моя! — шептала она отрывисто, — я тебе тысячу раз советовала послушаться Кая Сервилия. когда он предлагал тебе увезти покойного батюшку к дяде… ты меня не послушалась… Аврелия, ты мне дорога… но Аминандр… он дороже тебя… он мой названный отец… я знала, что придут разбойники, но не могла выдать Аминандра.

— Изменница! да поразит Юпитер громом твоего Аминандра и тебя с ним!

— Не время теперь проклинать нас, Аврелия!.. не браниться, а действовать, сказала бы в таких обстоятельствах Люцилла.

— Люцилла!.. опять ты мне колешь глаза этой ненавистной женщиной!.. да разразятся над нею все беды!..

— Аврелия, пойдем скорее тайно от всех в конюшню, оседлаем лошадь… я сумею усидеть в седле не хуже мужчины… ускачем в Нолу, пока дорога свободна!.. я удержу тебя, потому что очень сильна.

—. Бесстыдная! что ты придумала мне советовать!.. планы, достойные одной твоей Люциллы!.. дочь бросит еще не остывшее тело умершего отца и благородная дочь сенатора поскачет на лошади по-мужски!..

— А лучше попасть в рабство?

— Я найду мужество умереть подле моего отца.

— Ты не умрешь, пока я жива!.. я отдам мою жизнь за твое спасенье… вспомни бедного Кая Сервилия!.. какое горе будет ему, если тебя похитят!.. он не переживет тебя, Аврелия.

— Катуальда!.. слышишь, какой шум?

— Бежим! бежим!

— Верхом на лошади — ни за что!.. бросить отца? — ни за что!

— Клянусь всеми богами, что не дам тела его на поругание!.. но ты беги, хоть верхом, хоть пешком, только беги!

Аврелия пошла к двери, но вдруг, громко застонав, убежала в спальню отца и кинулась на его труп, причитая:

— Батюшка! милый! дорогой! одна смерть оторвет твою покорную дочь от твоего праха.

— Барилл! — вскричала Катуальда, — иди за госпожой и вытаскивай ее в окошко насильно!.. разбойники идут.

— Это что за новости? — спросил озадаченный сириец, — вести от Вариния?

— Это истина, Барилл. Объяснять все теперь нет времени.

В кухню вбежал Рамес, любимец Нобильора.

— Где мой господин? — спросил он.

— Уехал в Неаполь, — ответила Катуальда.

— Слава богам!.. несчастие!.. бегите все!.. бросьте все!.. разбойники подожгли наш дом, перебили всех, кто не захотел грабить с ними… они идут сюда… они уже на дворе.

Барилл бросился в спальню Котты за Аврелией, но там уже были злодеи, влезшие в окно. Он бросился в триклиний, но и там была толпа гладиаторов, ворвавшихся в дверь террасы.

Сириец заметался, точно безумный, потом выпрыгнул в окно кухни и исчез в темноте ночи.

— Она моя! — вскричал Аминандр, грубо оторвав Аврелию от тела отца и взяв на руки.

— Нет, моя! — возразил Бербикс.

— Моя по праву учителя.

— Моя по праву мести.

— Я ее освобожу, получив огромный выкуп.

— А я ее измучу без всякого выкупа; измучу, как ее отец меня мучил.

— Бербикс, чем она виновата?

— А чем виноват был я, когда меня истязали!

— Ненавистный галл!.. оставь это слабое существо!.. она моя и будет моею. Я не дам ее на мученье.

— Вспомни, гордый спартанец, что я теперь для тебя не пленник, а предводитель банды, равный тебе!.. она моя… не уступлю!

Гладиаторы хотели уже бороться за Аврелию, как вдруг раздался страшный треск: в соседней комнате обрушился горящий потолок.

Бойцы в минуты ненависти забыли о своем приказании поджечь дом.

Спартанец вырвал Аврелию из рук своего противника, воспользовавшись его минутным недоумением о причине треска, и унес ее из горящего дома. Аврелия лишилась чувств.

Собственное жилище послужило гигантским погребальным костром телу Тита Аврелия Котты. Многие из его рабов пристали к шайке разбойников; другие, и в числе их старая Эвноя, были убиты из личной мести бывшими сослуживцами, вспомнившими в эту роковую ночь все былые дрязги, некоторые убежали и попрятались в саду.

Пламя высоко поднялось к небу, пожирая вместе с усадьбой и останки скупого старика.

Разбойники не удовольствовались грабежом; они вырубили лучшие плодовые деревья в саду, перебили статуи и вазы, изломали шлюз на ручье, сожгли земледельческие орудия.

Уже начало рассветать, когда разбойники, увеличив свои шайки присоединившимися рабами Нобильора и Котты, покинули обе догоравшие усадьбы с громкими победными песнями на разных языках, с криком, смехом, визгом, все пьяные.

Они расположились станом в горах среди развалин небольшой крепости, построенной карфагенянами во вторую Пуническую войну для прикрытия высадки своих войск. От этой крепости уцелела часть стены, подземелье, служившее складом провизии, два-три дома без крыш и высокая сторожевая башня с крутою, полуразрушенной внутренней лестницей.

Очнувшись, Аврелия увидела себя в огромной подземной комнате, освещенной факелами, догоравшими при свете дня, слабо проникавшем в крошечные окна. Воздух был удушлив от густого чада догорающих факелов и от сырых дров огромного костра, вокруг которого жарилось мясо, воткнутое на колья, заменявшие вертела.

На грязном полу сидели покрытые лохмотьями люди со зверскими лицами, многие из них спали, другие ругались каждый на своем родном языке, некоторые плясали под песни и раздирающие уши звуки плохих дудок; какой-то пьяный старик бряцая на ржавой галльской арфе, сделанной из бычьего черепа, заменяя смычок реберной костью. Подруги гладиаторов и рабов также там были.

Эта бешеная оргия, казалось, была нескончаема потому что проснувшиеся заменяли уснувших, отдохнувшие — усталых, отрезвленные — пьяных.

Между плясавшими Аврелия с ужасом заметила и Катуальду. Молодая галлиянка праздновала победу своего учителя, заливаясь звонким хохотом.

Аврелия лежала на отвратительной циновке со снопом соломы под головой, уложенная поодаль от шумного сборища и заботливо покрытая грязным мужским плащом, который она с отвращением сбросила. Ей представилось, что она заживо попала в Тартар и перед ней адские мучители пляшут под звуки стонов грешников. Она отвернулась к стене, стараясь ничего не видеть и казаться спящей.

— Аврелия! — раздался тихий шепот.

— Катуальда!.. изменница! — вскричала Аврелия, не глядя на галлиянку, усевшуюся около нее.

— Аврелия, милая, не бойся ничего! Аминандр далеко не такой дурной человек, как мой брат и другие… он окружит тебя всеми удобствами, какие можно тут достать, даст тебе отдельное помещение, пищу, одежду, пока твой брат пришлет за тебя выкуп.

— А если не пришлет, у Аминандра достанет жестокости продать меня корсарам или убить!

— Ни за что!.. он тебя любит… если ты, как в былые годы, приласкаешься к нему…

— Сервилий его ненавидит; ненавижу и я.

— Кай Сервилий превосходный человек, но, моя милая, иногда надо же покориться судьбе, схитрить.

— Лгать!.. ни за что!.. я ненавижу и Аминандра и тебя, изменница!

— Аминандр был настолько великодушен, что приказал мне советовать тебе уехать с отцом из деревни. Ты сама виновата в том, что попала сюда, не послушав ни меня, ни Кая Сервилия; сама ты виновата, Аврелия, что тело твоего отца сгорело без молитв, при проклятьях разбойников.