Резная дверь оказалась заперта. Итак, Сонька пленница. Не совсем понятно, почему ее заперли именно в святилище, но, если она его осквернит, не дождавшись прихода тюремщиков, это вряд ли улучшит их настроение. Сонька вновь принялась кружить по залу, обдумывая щекотливую ситуацию. До сих пор к ней относились лояльно: не связали, не избили, — но что предпринять, дабы не навлечь на себя неизгладимый позор?

Причудливые фигуры насмешливо наблюдали за ней с барельефов. Устав метаться, Сонька остановилась, облокотившись об одну из колонн.

Колонна выделялась среди прочих. Во-первых, месторасположением. Во-вторых, чрезвычайно громоздким основанием. И, наконец, на ней не было вырезано никаких «бытовых картинок». Девушка некоторое время разглядывала каменный столб, и вдруг ее посетило озарение: посреди храма торчал... ну, скажем, то, что мужчины почему-то называют своим «достоинством». Да что же это, в самом деле?

Дверь скрипнула и начала медленно отворяться. Наконец-то! Сейчас ситуация должна проясниться. На всякий случай Сонька зашла за... в общем, за колонну.

Вошедший притворил за собой дверь и двинулся вперед, напевая что-то заунывное, но благозвучное. В руках он держал большой поднос с тропическими фруктами. Присмотревшись, Сонька опознала давешнего бритоголового спасителя, чудесным образом остановившего толпу. Правда, он почему-то хромал. Неужели покалечили, когда он старался ее защитить? Человек достиг середины зала и остановился, в растерянности озираясь по сторонам. Сонька решила, что пора выходить из укрытия.

— Привет, болезный! Что, сильно тебя зашибли?

Звонкий голос громко разнесся под каменными сводами. Человек вздрогнул, затем быстро опустился на колени и поставил поднос к ее стопам.

— Как это мило! — Сонька наклонилась, выудила из горки плодов банан и принялась с аппетитом его жевать. Лицо человека осветилось искренней радостью. Он чуть приподнялся и заговорил. Речь звучала непонятно, но зажигательно. Сонька благосклонно кивала в такт, разглядывая нового знакомого.

Он был красив: широкие плечи, мускулы так и перекатываются под гладкой коричневой кожей. Черты волевого лица отличались некоторой резкостью — возможно, это впечатление возникало благодаря игре теней. Карие глаза — большие, чуть навыкате — смотрели почтительно, но не подобострастно. Харизматичный мужик.

Доев банан и пристроив шкурку на край подноса, Сонька решила прервать монолог посетителя:

— Слушай, все это очень здорово, но у меня возникла небольшая проблема. Не подскажешь, где тут туалет?

— Мм? — произнес собеседник.

— Туалет... — Сонька развела руками. Он с готовностью придвинул к ней поднос. — Нет, не думаю, что это хорошая идея. Пойдем-ка к выходу.

Она повернулась и направилась к двери. Проявив быстроту и проворство, мужчина перегородил ей путь и возбужденно залопотал на своем языке.

— Пропусти! — рассердилась Сонька. — Честно предупреждаю: хуже будет!

Но бритоголовый был непреклонен. Мягко, но решительно он стал оттеснять ее на прежнее место. Сонька почувствовала, что критический момент совсем близок.

— Вот беда мне с тобой... Доведешь ведь до греха. Может, воспользоваться языком жестов?

Жесты получились совсем неприличными. Бритоголовый некоторое время наблюдал Сонькину пантомиму, потом вдруг лицо его озарилось светом понимания, он закатил глаза и... попытался слиться с ней в мировой гармонии.

— Ты что творишь, кобель неотесанный? — Сонька с размаху залепила звонкую пощечину. Бритоголовый крякнул, пробормотал что-то восторженное — и повторил попытку с удвоенной энергией.

— Придурок! Я совсем не то имела в виду! — вопила Сонька, отчаянно сопротивляясь. С обиженным недоумением мужчина разжал объятия. Тихо матерясь, Сонька одернула сарафан, в котором бежала с Буяна, поправила сбившийся набок кокошник — а потом взяла да и стянула его вместе с париком. Хватит уже париться.

Тяжелая коса золотой змеей скользнула на пол. Карие глаза бритоголового еще больше выкатились, он судорожно вздохнул — и без чувств рухнул к Сонькиным ногам...

Постепенно Сонька осознала, что ее считают кем-то вроде божества. Такое положение весьма льстило ее самолюбию, но влекло за собой определенные неудобства. Каждое утро начиналось с пуджи. Очистив себя ритуальным омовением и молитвой, верховный жрец храма, распевая хвалебные гимны, являлся к ней, дабы совершить ежедневный обряд пробуждения божества. Пробуждение сопровождалось невероятным грохотом: идущие за жрецом музыканты считали своим долгом бить в гонг, трубить в раковины, звонить в колокола — словом, производить как можно больше шума. Центральная роль в ритуале принадлежала процедуре, называемой абхишека, то есть окропление. Едва продравшую глаза Соньку поливали водой или молоком, посыпали золотыми монетами и даже порывались смазать топленым маслом. Целью всего этого светопреставления являлось выразить ей бесконечную и бескорыстную преданность.

Поначалу Сонька пыталась сопротивляться, но, поняв, что причислена к священному пантеону, смирилась. Взбодрив пробужденное божество, служители храма принимались курить благовония, зажигать светильники, после чего подносили различные яства. Божественное меню большим разнообразием не отличалось: блюда из риса или пшеничной муки, приготовленные на молоке с добавлением специй, да неизменные фрукты. Расписание ежедневных богослужений включало в себя четыре основных обряда, совершающихся рано утром, в полдень, вечером и в полночь, а также двух дополнительных: дополуденного и послеполуденного. Прожив неделю в таком ритме, Сонька начала звереть.

Гнев «богини» был впечатляющ. Потрясенный жрец немного подумал и решил принести ей кровавую жертву в виде козы и цыпленка. Сонька несказанно обрадовалась и повелела сделать шашлык, собственноручно нанизав на какой-то прут куски парного мяса. Добившись расширения диеты, она почувствовала себя почти счастливой и в тот день даже на паломников смотрела с меньшим отвращением.

Желающие лицезреть новоявленную богиню тянулись нескончаемым потоком. Достигнув храма, пилигримы снимали обувь (если, конечно, она у них была), совершали омовение и начинали постепенное движение к центру — храма, мира и собственно личности. Маршрут строился по ходу солнца. Начав с внешнего обхода святыни, страждущий, в конце концов, оказывался перед Сонькой, падал на колени и касался лбом ее ноги, уповая на божественную помощь в обмен на принесенную им жертву. Жертвенные дары передавались жрецам и состояли чаще всего из того же риса, кокосовых орехов, благовоний, цветов или денег. Тем, кто принес деньги, удавалось помедитировать близ Сонькиной пятки чуть дольше. Остальным засиживаться не позволяли — мол, не задерживайте очередь. Поднявшись с колен, непрестанно бормочущие мантры паломники трижды обходили «святыню» слева направо и удалялись на пленэр, однако далеко не все спешили разойтись по домам: многие вставали у стен храма лагерем, омываясь трижды в день в священном пруду и норовя снова и снова пробраться к Соньке.

Жизнь богини была тяжела. В душном воздухе храма, настоянном на аромате цветов, благовоний и запахе людского пота, кружилась голова. Соньку постоянно тошнило: желудок отказывался принимать местную пищу. «Нужно бежать!» — стучала в висках неотступная мысль. Однако бежать было некуда. Машины времени больше не существовало, и если в храме Сонька была божеством, то за его пределами... Осмыслив ситуацию, девушка заставила себя побороть отчаяние и научиться выживать в новой обстановке.

Незнакомый язык постепенно начал обретать некоторую осмысленность. Сонька проявила редкое упорство, и теперь верховный жрец — тот самый бритоголовый спаситель — посвящал лингвистическим урокам все время, свободное от ритуалов и приема паломников. Звали жреца непроизносимо, что-то вроде Брихадаранья-Панчаагнивидья. Не долго думая, Сонька окрестила его Борькой, и их взаимопонимание стало расти с каждым днем. Со здоровьем дело обстояло куда хуже. Постоянные изжоги и приступы тошноты довели Соньку до полного измождения. Она добилась сокращения «рабочего дня» и убедила жреца, что имеет право пребывать не только в духоте вырубленного в скале святилища, но также на берегу храмового пруда или в тени священной смоковницы. Однако лучше ей не стало. Некоторое время Сонька грешила на антисанитарию и неудобоваримость местной пищи, однако вскоре, сопоставив факты и учтя дополнительные симптомы, пришла к ошеломляющему выводу. Она была беременна!